Благодетель и убийца

– Извините за мой вид…

– Бросьте это. Давайте вот как сделаем: сейчас заварю вам чай с мёдом и сбегаю в аптеку.

– Не стоит, вы и половины пузырька микстуры не израсходовали, да и таблеток хватит. Аптечка под столом. Я, наверное, задерживаю вас.

– Нисколько. У меня сегодня только одна лекция третьей парой.

Юрский ещё немного посидел со мной, пока я не уснул. Он не донимал меня расспросами, а читал какую-то свою книгу вплоть до того момента, пока не пришла пора уходить. К вечеру, хоть температура не опускалась ниже тридцати семи, мне стало несколько легче. В то же время вернулся из университета Марк Анатольевич, а еще позже Поплавский и заявил, что Гуськов благополучно прооперировал Евдоксию Ардалионовну, хотя вид у него был чересчур озабоченный. Около восьми вечера в дверь позвонили. Из коридора я услышал знакомый голос.

– …он дома?

– Дома, но неважно себя чувствует. Вы в гости или по делу?

– Я забыла вернуть его вещь. Вы могли бы передать ему?

– Разумеется.

– Спасибо. Тогда… пойду, пожалуй.

Я спешно вышел из комнаты и застал Юрского со свёртком в руках и Веру, уже наполовину высунувшуюся за пределы квартиры.

– Лев, стало быть, это ваше.

– Да, спасибо, – я принял от него кофту, – добрый вечер, Вера.

– Добрый. Простите за это, я слишком поздно спохватилась, а потом возвращаться было неудобно. Поэтому заехала сейчас, после учебы.

– Не извиняйтесь, я даже не заметил. Может, выпьете чаю? Кажется, вы совсем продрогли, – ее голова была припорошена снегом, и даже в помещении она держала руки в карманах, пытаясь согреть.

– Не откажусь от кофе.

– Марк Анатольевич, присоединитесь?

– Нет-нет, у меня с этими студентами совсем не хватает времени. Примусь-ка я за работу. Рад был знакомству, Вера.

– Взаимно, – она улыбнулась ему так же, как и вчера ночью. Через пару минут мы уже сидели у меня.

– Ваш сосед сказал, что вы заболели.

– Вы не боитесь, что кофе на ночь неполезен?

– Вы не ответили на мой вопрос.

– А вы – на мой.

Она явно не ожидала такого выпада с моей стороны и удивленно посмотрела на меня.

– Извините. Да, я заболел и раздражён. Терпеть не могу это беспомощное состояние. – – Тем более, в больнице дел невпроворот, а все это выбило меня из колеи.

– Все в порядке. Я знаю, что кофе на ночь лучше не пить, но не могу отделаться от этой привычки. Считайте, вы спасли себя от нежданного постояльца, иначе я могла бы уснуть прямо на стуле.

– Вы устали, Вера.

– Вы тоже. Хорошо, что мы друг друга понимаем. А ваша простуда… может, организм намекает вам, что нужно сделать передышку. Кстати, вы уверены, что мне стоит здесь сидеть?

– Боитесь заразиться?

– Нисколько – я никогда не болею. Но вы ослаблены, – фраза эта не была брошена из вежливости, скорее, наоборот. В ее взгляде я вдруг увидел заботу, и меня это тронуло.

– Я чувствую себя сносно. Не сомневайтесь, что дам вам знать, если захочу отдохнуть.

Недолго мы посидели в тишине, но никому из нас она не показалась неловкой. Я заметил, что Вера с интересом смотрит на мои книги, а я невзначай поглядывал на неё. Поверх вчерашней блузки она набросила чёрный мешковатый свитер. На контрасте с ним выделялось тонкое ожерелье из маленьких жемчужин.

– Марк Анатольевич, ваш сосед, он кто?

– Профессор философии МГУ.

– Он живет один?

– Один. Его жену репрессировали в тридцать восьмом. Она была главбухом на каком-то заводе, где разрабатывали и производили стратегически важное оружие. Когда произошла утечка засекреченных данных о растрате государственного бюджета, ее тут же объявили виновной и без суда и следствия расстреляли.

– А дети?

– Знаю, что у него есть сын, но они не общаются. Когда люди узнали, что его мать «враг народа», он тут же вылетел из института. После этого винил во всем отца. Да и сам Юрский лишился, пожалуй, всего кроме работы. Некоторое время его допрашивали, но быстро отпустили. Их квартиру тут же опечатали, а все имущество конфисковали. Он поселился здесь ещё задолго до меня.

– Какой ужас…

– Он замечательный человек, преданный своему делу. Порой мне бывает его очень жаль, но я знаю, что он бы не хотел ощутить эту жалость на себе.

– Кажется, вы с ним дружны.

– Он единственный здравомыслящий здесь человек, относится ко мне по-отечески и общение с ним более, чем занятное. Да и, в силу схожести наших историй, мы быстро нашли общий язык.

– Что вы имеете в виду?

Я поздно спохватился, что расслабился и выдал чересчур много. На мгновение в Вере я разглядел черты стража порядка, который только и ждал, когда жертва вывалит всю подноготную. Из ниоткуда вдруг взялась ужасная тревога и страх.

– Не стоит говорить, если вам это даётся с трудом. Я все понимаю.

– Скажу совсем немного, – помедлив, начал я, – ведь вчера вы были со мной весьма откровенны. Вы, наверное, заметили, что я еврей?

– Я не задумывалась над этим.

– Тогда это станет для вас открытием. Вернее, мать моя была еврейкой, отец русским. Он был офицером Красной армии, видным человеком. Мы жили в большой комнате на Малой Пироговке. Когда мне было без малого шестнадцать, его объявили участником в заговоре против власти и арестовали. Вскоре он был расстрелян, но мы узнали об этом с большим опозданием. До сих пор не понимаю, как мать не тронули.

– А что было дальше?

– Дальше… из комнаты нас выселили, где мы потом только ни жили. Хорошо хоть мебель удалось забрать: почти все, что вы здесь видите, раньше стояло в нашем доме. Я поступил в медицинский и, когда началась война, перешел на четвёртый курс. Мы прошли ускоренную программу, и через год я был послан на фронт.