Благодетель и убийца

– Спасибо. А теперь я пойду.

– Лёва, пойдём и мы домой. Холодно, спать хочется, а там Люда одна. А завтра на работу…

– Вспомнил про Люду, надо же…

Вдалеке вдруг раздался смех той самой компании. Пройдя по лабиринту улиц, они вышли на наше направление. Я не мог разглядеть лица девушки (мы были почти в полное темноте), но почувствовал, что вся она напряглась.

– Мне неудобно просить вас, но проведите меня, пожалуйста. Я не уверена, что они не пристанут ко мне, если буду одна.

– Разумеется. Но сначала доставим моего товарища.

– Что же вы такую работу себе выбрали опасную? – спросил по дороге Гуськов, – как бы выкручивались без нас?

– Поверьте, дорогой муж, что-нибудь придумала бы. Да и такое нечасто происходит, только в такие дни, как сегодня. Стоит этим пьяницам услышать что-то про войну, совсем срывает крышу.

Из квартиры не доносилось никаких звуков, когда мы поднялись на этаж. Я предположил, что и Люда, скорее всего, спала. Мы тихо распрощались с Жорой, он с несвойственной обходительностью пожал руку нашей новой знакомой и удалился. Когда я обернулся и в тусклом свете лампочки рассмотрел девушку, стоявшую позади меня, то обомлел. На меня смотрела та самая «Верочка» с фотографии на прикроватном столике Байраковой, только эта была живой. Тени от плохого освещения карикатурно подчёркивали черты ее худого лица, отчего оно было похоже скорее на шарж.

Она заметила перемену в моем лице и сразу спросила, все ли в порядке.

– Да… вернее… прошу прощения. Вы Вера?

– Откуда вы знаете мое имя?

– Не знаю, помните ли вы меня. Я Лев Якубов. Когда-то ваша сестра оперировалась у меня, а вчера я осматривал Эллу Ив….

– А, так вот, о ком они трещали все это время. Простите, но воспоминания о вас у меня смутные. Я была ещё слишком мала, чтобы хорошо запомнить чужого человека.

– Я понимаю. Как ваша мать себя чувствует?

– Получше. Видимо, она хорошо доверяет вам, если впервые за два дня не пожаловалась на плохое самочувствие.

– Это радует. Что же, теперь мне нужно провести вас.

– В этом уже нет необходимости. Я опоздала на транспорт. По милости вашего товарища, между прочим.

– В таком случае предлагаю пересидеть у меня до наступления утра. Метель разыгралась не на шутку – в такое время не надо оставаться на улице, да и я уже чувствую себя неважно. К тому же, мой дом в двух шагах отсюда.

– Спасибо вам. Хотя у меня нет в привычке шляться ночью по гостям у незнакомцев, все когда-то случается впервые.

– Ваши домашние не будут переживать?

– Не будут, – без разъяснений ответила она.

Входные двери я старался открыть, как можно тише, чтобы Фурманша коршуном не выскочила из-за угла и не перебудила весь дом. Пока Вера ждала в моей комнате, я быстро вскипятил чайник. Заодно пригодились подаренные Надей конфеты.

– У вас очень уютно.

– Спасибо, я и сам здесь чувствую себя довольно комфортно.

– А что это у вас за портрет без портрета? – она ткнула пальцем туда, где висел Сталин, – какая-то хитрая задумка?

– Нет. Скорее, молчаливый протест. Повесил его не я – соседка.

– Почему же не уберёте?

– Это моя защита от назойливого ворчания. Пусть уже висит и отпугивает всяких… вы поняли.

Впервые за вечер она улыбнулась. Не язвительно, не игриво и не театрально, а искренне, и Вера стала даже красивее Нади. Она грела руки, обхватив ими чашку, и была совсем не похожа на куклу со сцены.

– Честно говоря, ни за что бы не узнал вас без всех этих ярких одежд.

– На то и расчет.

– Вы не хотите, чтобы вас видел кто-то из знакомых?

– Иначе зачем, думаете, мне выступать так далеко от дома? – вспыхнула Вера. Видимо, я сморозил что-то совсем уж очевидное.

– Не говорите маме, что видели меня. Для неё я ночую у однокурсницы.

– Надя знает?

– Да, и не пытается меня за это осудить. Если бы знала мать… боюсь даже представить. Она и так не забывает напомнить мне, что я не оправдала ее ожиданий, а от такой новости от меня бы мокрого места не оставила.

– Какие ожидания вы должны были оправдать?

– С детства она муштровала нас с сестрой за пианино и обучала искусству драмы, даже когда мы болели. Меня даже отдали в музыкальную школу, но я бросила, став старше. Мать страшно сердилась. Надя поступала в институт на четыре года раньше меня, и она дала ей добро выбрать факультет международных отношений. Но, едва я закончила школу, умер отец. Он всегда был тормозным рычагом для всех безумных идей мамы. Когда этого рычага не стало, она потребовала, чтобы я поступила во ВГИК. Угрожала повеситься, если ослушаюсь. Я проучилась полгода, прежде чем не отважилась забрать документы и самой распоряжаться своей жизнью. Сейчас на втором курсе юридического факультета.

– Как же она вынесла эту новость?

– Не спрашивайте… иногда мне кажется, что теперь я для неё лишь тень. Все надежды она возлагает на Надю. Хотя и эта участь незавидная, ведь мама старательно ищет ей мужа.

Она остановилась, как бы собираясь с мыслями, и отпила чая.

– Знаю, вы говорили, мама боится, она за нас переживает. Я же думаю, что смерть отца добила ее дурной характер. Все плохое, что в ней копится, она не задерживает в себе. Мы говорили с Надей совсем недавно – обе не можем отделаться от чувства вины.

– Поэтому вы пошли работать?

– Думаю, да. Это приносит хоть какие-то деньги.

– Но при этом играете на пианино, – в недоумении продолжил я.

– Я не сказала, что не люблю это. Но эти академики-буквоеды напрочь убивают в любом тягу к музыке. Полученных знаний мне хватило, чтобы дальше заниматься самой.

– Вы большая молодец, Вера. Но мне кажется, что вы очень устали.

– Вы действительно так думаете?

И в этот самый момент Вера посмотрела на меня очень грустными глазами. В них не было ни призыва к помощи или утешению, ни поиска жалости, но мне очень захотелось защитить ее от всех невзгод – я по опыту знал, как тяжело нести навалившееся бремя, когда ты молод. Она вдруг поняла, что взгляд вышел слишком пристальным и, смутившись, снова закусила губу.