Старый дом под черепичной крышей

– Сима консультировался по игрушкам? – спросил Крокыч и кивнул на вагончик, – поделитесь впечатлением, что-то не вижу особо радостного блеска в ваших глазах, кроме отдельных искорок.

– Всё не то, Семён Ваганович, всё не то,… однако это тоже информация. Вижу у вас, художник, глаза поблёскивают, не иначе что-то узнали?

Они вошли в хибарку и стали стаскивать запотевшие рубашки.

– Давайте постираю, – сказал Крокыч, беря рубашку профессора.

– Если вам не трудно, Ваганыч, почините пожалуйста, а то у меня глаза плохо видят, нитку в ушко не вдену. Сима, испортил вещь. Отчего глаза поблёскивают?.. скажите, не испытывайте старика.

– Пока вы, профессор, ходили к Симе, мы тоже для вас кое-чего приготовили, точнее не мы все, а Оглобля. – Торжественно начал Крокыч. – Он, когда игрушки нашёл, то не сразу шуметь стал, а сначала пару игрушек припрятал, а потом уж закричал, – и Крокыч подал Вениамину Павловичу глиняного баранчика и конька. Профессор взял в руки игрушки и проговорил:

– Кажется вы, уважаемый художник, преподнесли мне сюрприз. Эта игрушка значительно отличается от той, что я видел у Симы в коробке. Там уровень изготовления гораздо ниже, можно сказать уровень начинающего лепильщика, а не профессионала.

– Не тяните за душу, профессор?

– Да-да. Это, Семён Ваганович, действительно саратовская глиняная игрушка.

– Что ещё скажете?… Не томите душу.

Профессор говорить не спешил, он внимательно рассматривал, то одно изделие, то другое, качал головой, покрякивал, потом сдвинул очки на лоб, стал рассматривать игрушку без очков, приблизив её к глазам.

– Одна из них тянет на старину, даже очень тянет. Я бы сказал, что этот конёк прискакал к нам из прошлого столетия, но…

– Что но?..

– Меня смущает его соседство вот с этим рогатым господином, – и профессор указал на баранчика. – Баранчик из того же семейства, что и другие игрушки, найденные Оглоблей, только сделан на порядок качественнее.

– Так его Оглобля и отложил, потому, что приглянулся…

– Баранчик, Семён Ваганович, современного изготовления.

– Как вы определили?

– Вот видите эти идеальные звёздочки на баранчике? Эти оттиски сделаны в век техники. Разве мог мастер в старину добиться такой точности в изготовлении штампиков? Он ведь что использовал при их изготовлении: нож, раскалённую проволоку, а тут? Оттиски звёздочек просто идеальны или вот на боку выдавлен круг с внутренней насечкой. В качестве штампика мастер использовал деталь очень небольшого зубчатого привода, например от заводных игрушечных автомобильчиков. Нет, эта игрушка решительно не с прошлого и тем более с позапрошлого века.

– А чему же радуетесь? – спросил Крокыч.

– Меня конёк откровенно радует. Это та же рука и глубокой стариной здесь тоже не пахнет, а вот проработка рельефных рисунков велась мастером старинным способом, без всяких современных наворотов. Штришки сделаны палочкой с острым концом, а эти углубления, рядом, сделаны той же палочкой, только тупым концом. По спине идут углубления от штампика-тройчатки – такой рисунок легко вырезался ножом на торце палочки. Глаза тоже оттиснуты.

– Так почему вы конька поначалу отнесли к старинному изделию, а то вдруг раз, и уже к современному.

– Правильно. Я только в последний момент увидел, что глаза у конька и у барашка оттиснуты одним штампиком. Видите вот эту выщерблинку, что оставил инструмент? – и профессор указал на глаз конька.

– Вижу,… и что?

– Такая же выщерблинка имеется и на глазу баранчика. Это говорит о том, что глаза у обеих игрушек сделаны одним инструментом. И если мы относим баранчика к современным изделиям, то и конёк тоже не менее современен. Просто игрушка-конёк делалась специально под старину.

– Получается, что обе игрушки делал один мастер? – удивился Крокыч.

– Не обязательно. Инструментом могли пользоваться и другие, например ученики мастера.

– Глаза, Вениамин Павлович, оттиснуты очень оригинально, думаю, что этот штампик было нельзя изготовить вручную, – добавил Крокыч.

– А вот тут вы, Семён Ваганович, ошибаетесь. Для оттиска глаз делались специальные палочки-глазнички.

– Так это же токарная работа! – воскликнул Крокыч.

– Нет здесь никакой токарной работы, – спокойно и со знанием дела сказал Вениамин Павлович. – У палочки конец скруглялся на брусочке. Палочку мастер зажимал между ладонями и прокатывал – палочка вращалась и ширкалась концом о брусок, таким образом достигалась хорошая круглость, чем не примитивный токарный станок.

– А выступ-зрачок в середине как образовался?– заинтересовался художник.

– И это очень просто… мастер брал проволоку, шильце или гвоздик, нагревал докрасна кончик и в средине скруглённого торца прожигал неглубокое отверстие. При оттиске это отверстие в средине штампика давало мастеру выпуклость – зрачок.

– Так чему же вы радуетесь, если это не старинная игрушка? – спросил Крокыч, – так бы сразу и сказали, что это подделка под старину и ценности эта игрушка никакой не имеет.

– Нет, Семён Ваганович, этот конёк по большому счёту не подделка. Мастер не делал копию с оригинала, тем более, что оригинала у него, по всей видимости, и нет. Вы всмотритесь оком художника, а не искусствоведа и обязательно найдёте свои подтверждения моим выводам.

Крокыч взял в руки игрушки и тоже стал их пристально рассматривать.

– Вы правы, Вениамин Павлович, – сказал он через некоторое время. – Я ведь смотрел на неё сначала как на оригинал, потом как на подделку, а теперь, с вашей подачи, вижу в ней совсем другое.

– Что же вы видите? – заинтересованно спросил профессор.

– Игрушка делалась в полёте фантазии мастера. Когда мастер что-либо подделывает, а по сути – копирует, он скован, его движения не свободны. Какой там полёт фантазии! Сам по себе знаю. А здесь? Посмотрите на изгиб шеи. Изгиб делался одним движением руки,… одним движением, профессор… Живо, свободно, без комплекса осторожности, боясь сделать что-то не так. Вы меня понимаете?

– Да, да,… понимаю, говорите,… говорите, я слушаю.

– Так может лепить только очень талантливый мастер, который свободно творит, не опираясь на схемы, шаблоны и заготовки. Эта игрушка создавалась в полёте фантазии, я бы даже применил такое слово, как экстаз. Экстаз самоотречения,… профессор. Это состояние, когда ваятель мысленно уходит из этого мира, его душа парит свободно и легко, она свободна. Ни что не сковывает его творческого «Я»: ни забота о порванной обуви, ни косые взгляды жены. Он только телом в этом грешном мире. В это время он только духовен и своим талантом тоже служит духу. Вот почему изделия, сделанные в творческом порыве, отличаются от изделий, сделанных мастером не находящимся в духовном полёте. Находиться в духе, это значит, профессор, находиться в любви. Художественный дар без божьего присутствия – творческий вандализм.

– Продолжайте, продолжайте, я вас очень внимательно слушаю.

– Игрушка это, или картина, или другое произведение искусства только тогда имеет право называться искусством, если оно ведёт человека к богу. Само полотно художника должно быть этой дорогой. Если нет – то это псевдоискусство, и даже скажу больше и резче – это антиискусство, дорогой профессор. Не так ли?

– Вы читаете мои мысли, Семён Ваганович. Я бы даже сказал, что антиискусство – это возгордившееся искусство, оно услаждает собственную гордыню, собственный слух, собственное око, оно воспаляет в человеке гнусные желания и всякое непотребство, ведя человека к погибели. Я даже, Семён Ваганович, чуть-чуть в этом плане пофилософствую.

– Я, Вениамин Павлович, всегда рад слышать ваше мнение, знать ваши взгляды…

– Я, Ваганыч, уверен, что каждое большое произведение по сути своей должно быть литургично. Да, в нём будет виден смрад, который окружает человека и путь, по которому он должен пройти, чтобы обрести истинную свободу. Да – да истинную, вы не ослышались, свободу в Иисусе Христе. Других свобод не бывает, это обман, желание увести человека, направить по ложному пути. Вся эта блистающая мишура современного мира, это, по сути, ложный дорожный знак для человека и человечества. Знак стоит со стрелкой – «только налево», а там яма.

– Можно, профессор, и мне дополнить именно эту часть вами сказанного, сейчас лопну от нетерпения, мысль народилась.

– Что ж, новорождённым всегда рады, – и Позолотин улыбнулся.

– А вам не кажется, что бессмертное произведение Сервантеса «Дон Кихот», сейчас обрело своё второе дыхание.

– У меня есть на это соображение, Ваганыч, но хотелось бы услышать сначала вас.

– Мне кажется, что все эти современные экранные герои с накачанными мускулами, вооружённые по последнему слову техники – есть Дон Кихоты, нарастившие мышцы. Суть одна – они так же сражаются с ветряными мельницами. Спасая планету, материк, город, они, прежде всего, спасают его от овеществлённого зла, а зло оно не рядом с человеком находится, оно в самом человеке устраивает своё жилище. Вот и получается, что современный странствующий рыцарь, поражая, как ему кажется, носителя зла, не поражает само зло, это и есть его ветряные мельницы. Что вы на это скажете, профессор?