Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Как бы спохватившись, бабка продолжила:

– Ну, уж какой там голос… Так, пела…. Глупая была, молодая…. Когда замуж выходила – думала, за мужем всю жизнь проживу. А вышло иначе. Потом я хотела к нему вернуться, да не получилось, он на заработки подался, на лесоразработки, там и сгинул. А я замуж второй раз вышла…

Она помолчала и продолжила, указывая на коняшку:

– Это вот – всё, что от нашей совместной жизни с Васьком осталось, царствие ему небесное. Строгий мой свёкор был, а дело свое хорошо знал. Его игрушки на Сенном ценились: свекровь моя, Ульяна, никогда подолгу не стояла…. Так вы купите, или как?

Глиняная дуделка мне, в общем-то, была тогда не нужна. Но после столь длинного и доверительного разговора я просто был обязан купить у бабки с внучкой какую-либо игрушку. И я купил музыкального конька.

Больше я ни эту старушку, ни девочку на Сенном не встречал. Если бы я знал тогда, как обернётся судьба, то, конечно, купил бы у них все остальные свистульки, не раздумывая. Но мы всегда сильны задним умом…

__________

С тех пор прошло несколько лет. Я уж и думать забыл про ту мимолётную встречу на базаре, однако довелось мне столкнуться с саратовской глиняной игрушкой снова – и опять же на Сенном. За день до очередного новогоднего торжества заглянул я на базар за подарком: хотелось купить что-то сделанное руками. Ужасно надоел мне этот китайский ширпотреб, который во всех газетах бранили за вредность, но всё же покупали. Хотелось, чтобы подарок был не растиражированный в миллионах экземпляров. И сравнительно недорогой.

На проспекте продавались эксклюзивные работы, но цена их кусалась. Ясно было, что товар этот набрал цену, пройдя через нескольких перекупщиков. Денег у меня лишних не было, и я отправился на Сенной – авось, повезёт.

Ящик с выставленными на нём глиняными игрушками бросился в глаза сразу. Блестящие, большие и маленькие, стоящие вперемежку, они с любопытством взирали на проходящих. Около ящика, перестукивая валенками и похлопывая от холода рукавицами, ходил невысокий мужичок-боровичок (так я его назвал про себя), лет за пятьдесят. Переступая с ноги на ногу, он как бы машинально повторял одну и ту же фразу: -

– Саратовская глиняная игрушка!.. Глиняная игрушка!.. Местная!.. Прошу поддержать местного производителя!

Народ не обходил ящик вниманием. То и дело около продавца останавливались покупатели, брали в руки товар, рассматривали его – и сразу начинали рыться в карманах, ища кошельки. Одна солидная дама рядом со мной проговорила удивлённо:

– Неужели саратовская?.. Что-то я её здесь раньше не видела…

– Как вы не видели?! – встряла другая, – а я здесь каждый год покупаю. У меня уже несколько игрушек в серванте стоит. И в этом году специально хожу, смотрю и жду, когда Пётр Петрович появится. Прозеваешь – останешься без подарка. Он ведь, мастер-то, своим искусством торгует от силы два дня. А то и за один управится. Вот и караулю.

– А я и не знала, – сокрушалась первая дама.

– Ну, как уж этого не знать, – упорствовала вторая. – Игрушки Петра Петровича в музеях выставляются! И кино о саратовской игрушке по телевизору показывали…

Я приблизился к прилавку, если так можно было назвать деревянный ящик с картонкой сверху. На картонке стояли глиняные барашки, козлики, свинки, окружённые гурьбой маленьких поросят, козлят и еще многих других животных, которых сразу и не перечислить. Фигурки были большие, маленькие и совсем крохотные. Одни из них имели только две ноги и были вытянуты «в морковку», другие – все четыре. По цвету фигурки тоже разнились: были тут и золотистые, и бежевые, и светло-коричневые, и серо-белые. А вот роспись на них была выполнена в одной технике – всевозможные геометрические рисунки, разбросанные в определённом порядке по телу животных.

Во всех игрушках было что-то очень притягательное, тёплое: они очень отличались от всего, что мне пришлось до этого видеть.

Я прямо засмотрелся. Игрушки были разные – и юморные, и сказочные, и бытовые; каждая на особинку. Вот овечка – она сама кротость. Вот мужичок везёт воз сена на лошади. Баран и козёл качаются на качелях. Мальчик путешествует на летящем гусе (гусь в полёте держится на выходящем из печной трубы дыме). А вот что-то из новых веяний – русский Дедушка Мороз оседлал восточного дракона и везёт из леса ёлку детям на праздник. Вот крохотная собачонка, лая, заигрывает с громадным быком. Гуси, вытянув шеи, переговариваются на своём гусином языке. Бабушка идёт в церквушку….

Людских персонажей среди игрушек было, правда, немного, в основном мастер изображал животных. Но все-таки имелись тут и «люди». Мне бросился в глаза герой известной сказки Емеля, едущий на печи. Потом я обратил внимание на другую игрушку: торговка на поднятых руках калачи держит, а сама покупателей зазывает. Чуть подальше стояла «рыбачка в лодке», со стерлядью в руках. Рядом, со сбитой набок шапкой, «ухарь-гармонист» жал на лады саратовской гармошки…

Игрушки были весёлые, но без крикливости, без нелюбимого мною модерна. Мне особенно понравились изделия однотонные, золотистые, с ямочками, подкрашенными коричневым цветом – была в них некая импозантность. «Да, эти себе цену знают», – подумал я, глядя на золотистых собратьев.

Игрушки беловатые и светло-коричневые брали своим разноцветьем, особой строгой нарядностью. «А у этих свой шарм, – мелькнуло у меня в голове. – Только не ясно – какая же из них саратовская титульная? Наверное, золотистая».

Товар у продавца продавался неплохо. Казалось, что сейчас всё разберут и мне ничего не достанется, но вот очередь иссякла, словно выдохлась. Я подошёл к продавцу и поздоровался, давая понять, что я солидный покупатель, толк в изделиях знаю, намерен выбирать и без покупки не уйду.

– Сами делаете, или как? – задал я свой обычный вопрос, желая разговорить мужичка.

– Обязательно сами, – в тон мне ответил продавец, имя которого я уже знал из разговоров: его звали Петром Петровичем. – А вы что, хотите поддержать местного производителя?

– Поддержать-то я поддержу, – ободрил его я, – но хотелось бы знать, откуда такая королева в нашем городе? Не встречал я раньше такого изделия. По проспекту частенько хожу – ни разу не видел.

– Саратовская это игрушка, как есть саратовская, – отвечал мужичок-боровичок, – а что на проспекте её нет, то не моя вина. Я на проспект не рвусь. Что делаю – и здесь отлично расходится, нечего Бога гневить. Я ведь, мил человек, натуральный мастер-передвижник: когда с одного места, где пристроюсь торговать, меня гонят, на другое передвигаюсь. Тут на ящичке, там на коробке каком.

– Так негоже мастеру самому продавать… Вам надо лепить, красить, а не на морозе стоять или под дождём мокнуть…

Продавец улыбнулся благодарно, но заметил:

– Без собственной продажи я и десятой части того, что вы тут видите, не слепил бы. И потом, эта игрушка не для шикарных подсвеченных прилавков лепилась.

– Не понял…

Мастер оживился:

– Просто для меня очень важно, как люди на игрушку реагируют. А что я, сидя дома, узнаю? Да ничего!

– Так если игрушка продаётся, – неважно, кем, – значит, людям нравится, вот и всё, – заметил я.

– Как это всё?.. Как это всё? Это не всё, мил человек… – заспорил мастер. – А кто что сказал, покупая? А что при этом его глаза говорили?.. Не знаю, как для других, а для меня это первая зарядка души. Вот вы свой мобильник всё время подзаряжаете? Конечно, регулярно, иначе телефон работать не будет. Так и здесь… Я же ничего не слеплю, если отдачи нет. А она, мил человек, не рублями меряется, а искорками в глазах, улыбкой… Надо же видеть, с каким настроением человек игрушку в сумку кладет! И слова надо слышать, какие он при этом говорит. Иногда бывает, что и мало за день продам, но если мне какие-то добрые слова в этот день сказали, то я как на крыльях домой лечу – и сразу за глину. Вот так-то.

– Не могу не согласиться. Добрые слова многого стоят. Плохие-то, поди, и совсем не говорят?

– Почему ж не говорят! – боровичок сердито хмыкнул. – И такое бывает… но, правда, редко. У меня раза два было.

– У кого же язык поворачивается на такую красоту чёрные слова говорить? – удивился я.

Продавец опять улыбнулся, но в улыбке его мелькнула горчинка. После минуты молчания мастер заговорил:

– Я к таким выпадам отношусь философски… Вот в этом сезоне нашлась одна дама, которая выразилась в адрес моих игрушек нелицеприятно. Не раз подходила к изделиям, оценивающе их рассматривала, но не покупала. Затем в сторонке стояла и всё посматривала: видно, наблюдала за тем, как берут… В общем, я думаю, она – человек творческий, но завистливый, а вернее всего – творческий неудачник. У самой что-то не получается, вот и выплёскивает она зло… В общем – несчастный человек. Грех в человеческой душе гнездо свил и не даёт этому человеку ни днём, ни ночью покоя…

– Да вы философ, Петр Петрович!

– Все мастера в своём роде философы. Без этого творчества не бывает. А насчет шикарных подсвеченных прилавков вот что скажу вам. Когда я леплю, то внутренне представляю, как игрушка будет смотреться на моём прилавке, а прилавок мой, сами видите, – перевёрнутый ящик. Я думаю, что на настоящей витрине она и смотреться не будет! Ну, не представляю я себе зеркальную витрину, когда леплю, поэтому и планку восприятия заранее закладываю «ящичную», «подножную». Мастер, знаете, всё должен учитывать…

Я был другого мнения на сей счет. Полагал, что эта игрушка смотрелась бы везде хорошо, куда ее ни поставь. Но не стал спорить с боровичком. К тому же, было у меня подозрение, что мужичок явно чудит, подшучивает – и надо мной, и над самим собой.

Пока я так думал, мой собеседник, задрав голову, поглядывал вверх – туда, где, сплетясь в ветвистое кружево, заиндевевшие ветки нарисовали на серебре неба замысловатый узор.

«Что-то он видит в этой ажурной мгле? – мелькнуло в моей голове. – Может быть, его генетическая память глубже моей – и видит он нечто иное, нежели я? Сумел же он, запустив руку за пазуху вечности, вытащить из небытия вот эту красоту…»

– А вам какая игрушка приглянулась более всего? – спросил боровичок, прервав ход моих размышлений.

– Теряюсь, чему отдать предпочтение, Петр Петрович. Мне и вот эти золотистые нравятся, они мне что-то напоминают, и коричневатые, а в светленьких тоже много особенного… Интересные они. Как у одних родителей непохожие дети: этот – смуглый, застенчивый, другой – весёлый, русый, а внимательней приглядишься: в них, разных, более похожести, нежели различия…. Вы, Петр Петрович, говорите, что это саратовская игрушка? Я, знаете ли, искусствовед, только не по игрушечной части, и располагаю определёнными знаниями. Но таких вот изделий, по правде говоря, не встречал – ни в специальной литературе, ни на рынке. Пытаюсь вспомнить что-либо похожее, но ничего не нахожу…

Тут вдруг в моей памяти что-то сверкнуло. И мгновенно нарисовалась картинка: бабулька, внучка, крапивный мешок, глиняные игрушки, золотистый конёк… Как же я мог забыть?

– Нет, вру,– сказал я, смутившись. – Один раз видел. Здесь же на базаре, бабушка с внучкой старые игрушки продавали. Я даже тогда один музыкальный свисток купил – и очень он на тот, что у вас с краю находится, похож. Только у меня – старый, неяркий…

– А эта бабушка не продавала, случайно, еще и козлика с отбитым рогом да хромоногого баранчика?