Вахта Барса

– Ответов нет. Кто бы что ни утверждал. – Не останавливаясь, Максим почесал лодыжку и едва не распластался у лотка «Все для свадьбы». – Лишать себя жизни – грех. Жить такой жизнью – еще больший грех. Я, Ваня, иронизирую. Делаю вид, что адекватен. Все мы на правильном и единственном пути.

– Жив – не повод для радости, – веско заметил Иван.

– Я готов подбежать к каждому, – признался Максим.

– Чтобы обнять, – конкретизировал Барсов. – Ты расслаблен, ты нацелен, ты нокаутер. Это не обсуждается. Осталась только жалость к нарядной девушке к реке. Тут печальней. Персонажи моих книг размышляют о моих книгах с подсознательным ощущением собственного убожества, сигналя поднятым кулаком о скором начале… выпьем пива?

– На улице холодно, – сказал Максим.

– А в баре людно.

Выхлопы гудящих машин, позвякивающий пар изо рта; он не идет, повисло молчание, пядь за пядью туда, куда надо, мозг еще не проснулся; раскаты в голове, озвучивая бессознательные импульсы, понуждают встряхнуться, по подернутым инеем стеклам скользят языки пламени.

Максим Стариков крепко думает тяжелую думу. Вытягивая тепло из сигареты, желает пропитаться магической силой Папуаса Би. Заострив копье и не утратив былую хватку лорда Дыды – через изгородь… макая в сметану сосульку замерзшего супа; рецидив и непоправимость, не засыпай: завтра все будет по-иному.

Примитивные ночи, убыточные прожекты, я слушаю как между столбами бежит электричество, из снежной пыли высовываются корни, тело – могила, облака – мыльная пена.

С утра я брился. Ветер-осведомитель приносил сюжеты для комиксов. Пьянствуя со слонихой и беглянкой, я настаивал на поголовном совокуплении, в моих глазах появлялась грусть; поменяв их местами, меня не преобразить, они перемещаются во тьме отстраненными светлячками – не оглядывайтесь назад. Папуаса Би не увидите. Он видит; видит как в него тыкают пальцем такие же никчемные люди, являющиеся переходной формой к кому-то еще. Вы вменяемы? Я счастлив, меня нет.

По велению Ивана Барсова он играл в футбольной команде «Сиднейские магниты» и, получив мячом в пах, мужественно выдержал удар, но мужчиной быть перестал.

Ему все равно где лежать. В горячей ванне или в сугробе, на жаждущей дикарке или на недогадливом колонисте, в лагерях расслабления или на мхах и болотах, надежды пошли прахом. А-ааа, а-ааа, глубоко дышать полезно для духа, под корягой застоявшаяся тишина, Папуаса Би не умиротворить грудью без молока.

Я бы не надкусывал, Максим – он охладел к жесткому порно. Рассматривая мордочки ранних цветов, не опасается кончить тюрьмой.

Милые буквы, ненавистные цифры. Пострадавшая опознает его по рисунку Мрачного Трефы, не упускавшего мелочей, устанавливая мольберт у самого океана – пока он ничего не сделал.

Без крови не разойдутся: критерии здоровья относительны, и чувства возьмут верх. Когда ты ее раздел, она от тебя чего-то ждала, но ты закатывал рукава, изъясняясь на лающем китайском, ты папуас и ты колеблешься. Гостеприимство священно.

Парацельса убили на званом обеде камнем по голове.

Найдя это в себе, не кивай на неблагоприятные психофизические факторы – предоставь убежище сбежавшему из Кащенко лесничему; он ускользнул.

Парацельса убили в пьяном угаре.

Байрон спал со своей сестрой.

Мрачному Трефе постелили на ящике со снарядами. В брянском отделении Ордена Всемирной Гармонии, откуда и лесничий Семенов, и ухаживающий за когтями оборотень Федор «Самшит» Григорьев: под градом пуль они строили баррикады, читая полубезумные стихи Короля Времени Велимира Первого; из перевернутого кассетника грозно рыкал Король Ящериц, other side, another side, опускается занавес, всплакнувший енот танцует со своим хвостом за шестью перевалами на дающем крен архипелаге – в безвыходной ситуации. За кулисами транслируемого для простого народа спектакля.

– У меня, – сказал Иван Барсов, – такое ощущение, что разрыв состоялся. Противоположности в единстве, а в единстве у меня не все складывалось, и я эффективно и беззастенчиво накручивал себя в ином направлении, вычленяя утешительное ядро… внутреннее сопротивление не подавлено. На елку в Кремль направо! в будках под эскалаторами сидят невменяемые автоматчики! я больше не в состоянии держать себя в руках. – Получив из киоска бутылку «Балтики» и пакетик соленых сухариков, Барсов передал пиво Максиму. – Вот я их открыл. Сухарики… Что за сухарики? Мне бы большие сухарики. За столь невзрачные сухарики Дикий Капитан и Казахский Батыр Кобланды вышли бы за рамки приличия, ставя умеренно экзистенциальные вопросы: «Какого лешего? Зачем мы живем? Не устроить ли вам особую судьбу?». Сухарики, мифы, замороченные елдаки, отпавшая необходимость быть сдержанным – все связано с истиной. Под лунным светом творится копеечный разврат. Они губят себя, не нюхая клей, не вдыхая лак, чудесно! полностью одобряю! у искрящейся девочки прихватило сердце, ей бы выпить корвалола, но от него специфичный запах, отвратное амбре, а Веронике идти на свидание, и она идет на Гоголевский бульвар, где отдает концы в жарком поцелуе. Кавалер отталкивает ее обмягшее тело. Их не прошибает пот любовников.

– И дальше что? – немного подождав, спросил Максим Стариков.

– Постскриптума не будет, – пробормотал Барсов.

– Ага…

– Внимательней, Макс – у пешеходов тоже есть обязанности. Ты же не комик. Я не комик. Мы… мы… не комик-труппа…

– Кома-труппа, – подсказал Стариков.

– Верно, – согласился Барсов. – С горем пополам появляется образ.

Некоторая кома – благо для меня; мне хорошо и покойно, неоценимое бездействие разума, вездеход моей жизни едет уже по инерции: бензин на нуле, передачи не переключаются, я говорю об этом открыто, через три дома от меня живет антипатичный изнеженный растениевод Виталий Дурной, кормящий изо рта в рот аквариумных рыбок, ставя на первое место взаимопомощь в обмене игрушками для секса – в восторженном маразме он дает волю воображению; километровыми составами, по отдельности, во все стороны, в голове с гудками перемещаются мысли, на солнце как раз сейчас происходит вспышка, туда-сюда носящаяся лошадь пытается меня сбить, в меру похотливая Елена пила со мной вино без романтики. Романтической обстановки мы не создавали – просто накачивались.

К пьянству интерес не утрачен.

Перед поцелуем я зажимал ей нос; шире, шире! распахни пасть пошире, я всуну язык – для начала только его, на восьмое марта я подарил тебе старые китайские часы без ремешка и батарейки, незабываемо… й-еее… не становись business-woman: будешь похожа на деловую мартышку. Я строю короткие, но идеально выверенные логические цепочки, меня беспокоят почечные камни; если на промерзшем камне разжечь костер, он треснет – у меня камни в почках, сам я не холоден, в рекламе говорили, что в данном шоколаде особенные пузырьки, угощайся, Лена, причина твоей беременности – мой резкий ввод. Мрачный Трефа дал тебе кличку «Эрекция». С ним не поспоришь. На выходе из роддома я встречу тебя с букетом роз и другой женщиной.

Не переживай. Ей неоткуда взяться.

Здоровья нет, все остальное есть; когда-то я покупал в аптеке лишь презервативы, погода сменилась; в мае 1995-го я женился и ни в чем не нуждался, можно было не выходить из дома: есть с кем выпить, с кем переспать, с кем подраться – супруга ходила на уроки таэквондо. Твердая шатенка с лицом осьминога. Я щипал ее как статую, волновал пространными престранными вступлениями, ей не забыть мой хлипкий сморщенный член; взяв паузу, она уехала к родителям в Мурманск, и я пошел по женщинам – отшили; выпил сто грамм – окосел; сцепился с агрессивным стариком Гусевым – нахватал. Благодаря году семейной жизни окончательно потерял форму. Запустив мышцы и сознание, полагался на защиту железных дверей. В перманентном посттравматическом состоянии укипел, прокипел; по улицам расходились волны безразличия, учащенное сердцебиение кричало о приобретении жуткого опыта, в эволюционном ряду мы занимаем главенствующее место – я молчу.

Ты не один, сказал маньяк.

С точки зрения космоса он не хуже других. Моя жена обладала огромным задом и острым прямым носом: я ускакал от нее на правой ноге. Не на двух – давал ей шанс меня догнать.

От вовлеченности в этот вертеп нельзя не приуныть. Гордо бродя среди обломков и посмеиваясь в кулак от неловкости, я отчаянно сопротивлялся с простотой раненого буйвола.

Вкусив от древа гармонии. На бархатной рубашке с оторванными рукавами отдающие багровым пуговицы.

На зыбкой стезе отнюдь не народных мотивов международная психиатрическая комиссия в составе Семена «Ракеты», Филиппа Осянина, Антуана Жлобаля и Андреаса Киборгссона признала меня своим парнем.

Зачем ты, самурай, отрубил Антуану член?… он размахивал им, как мечом… он шутил!… я не понимаю таких шуток… Лена! Елена Петровна! Идите забирать Виталия Сергеевича – он в одном нижнем белье валяется под забором.

Сварив ему в черепе вегетарианский суп, издайте хриплый вопль любви. Дайте насладиться нечеловеческими звуками. Подо мной просядет почва, меня прощупают подвальными поскрипываниями – я упоен не выводящими из серости метаморфозами, и в настоящий момент не сомневаюсь в подлинности мира; рванули калеки, бешено ускорились черепахи, мне за ними не поспеть. Крутой желудок расслабился. По телевизору утверждают – ваша улыбка бесценна.

Почем билет до Катманду?

Где-то тысяча долларов.

Порядочные деньги. У порядочных людей не бывает порядочных денег. Но я настроен не попсовать: товарищ посоветовал мне уверовать в воздухоплавание без самолетов или планеров. Провоцируя с делать невозможное, он обмахивался газетой с собственным некрологом – монгольский еврей Исаак Хупсупул был знаменит. Разумеется, не везде. Исключительно в сообществе тех, чей разум не в формате.

Вырвать из живота нож, метнуть его в спину убегающему, ну конечно, вполне уместно, бодрый подонок скрылся за величественным храмом. За винным магазином. Закатив глаза, выгибался дугой; слезы потекли от боли, инфантильность вычерпана до дна, над отделом дорогих вермутов репетирует ансамбль альтернативной музыки.

Взвинченный руководитель трясет яйцами как кимвалами и шлепает босиком к холодильнику; просунув голову охладиться, преодолевает творческий спад.

Нет-нет. Да. Нет-нет, приехали. У меня свой путь. Я распоряжался судьбой, она распоряжалась мной, под звон с колоколен я приветствую выживших, по системе Ошо начинаю день с продолжительного идиотского смеха, я полностью воспален, у меня скрючены пальцы ног; бросив в сугроб пивную бутылку, жду. Она полная. Я ее охлаждаю. Не в холодильнике и не голову, не дизентерия и не простатит – мелочи. Короткая двухмесячная депрессия.

Без теплой одежды за полярный круг.

Ты будешь мне ассистировать.

Осянин дал бы высшую оценку моему ars moriendi, моему искусству умирать; бред не отпускает, но я и в рамках оного проведу генеральную репетицию окончательного выпадения в осадок: черным внутрь, белым наружу. Как получится. Чартерными рейсами подлетают бестелесные союзники, намечается уникальное светопреставление, на ладонях и бедрах заметны признаки тления. Осянин добр и стар. Не очень стар. Ну и так далее. Накинув шаль, чувствует беспокойство – приходит к выводу, что греческие философы не зря отдавали предпочтение анальному сексу.

Только не Осянин.

Залезть и прыгнуть.