Вахта Барса

Харибол!

Хариболт. Кришна с нами.

С нами. С ними. Пягигорская фабрика делает шубки из норки, мутона и так далее. Гниды… Фабрика называется «Алеф».

Бог ты мой… Под черепной коробкой в темноте и изоляции идет своя жизнь. Это важный момент. Возьми долото и сними верхнюю половину, осуществляя возможность свободы; посмотри что происходит внутри – скромно и нервно… сверх ожиданий. На коврике для медитаций. Моя малышка под химическим кайфом, и морально мне тяжело: если ее голова – задница, то оральный секс – анальный; она поддавалась на уговоры. Я мял любимого кролика. Воистину, мы уроды.

Она выпила поллитра, сглотнула треть упаковки и у нее лишь слегка порозовели щечки. Сумасшедшая застенчивая кобылка… тонко чувствующая арктически морозы в нашем спальном мешке, лежащем на засаженном тополями, загаженном людьми плато; к нам забрели кабаны. В любое время.

Все может кончится в любое время. В любую секунду. На солнце блестят булыжники.

Ими, проломив, поставили точку. Притупляя чувства, лишились достигнутого.

Отвергались не ведающие тревог. Перешептывались пожилой учитель географии и накрашенная школьница в белых чулках – ее первый роман. Его последний. В консерватории он закрыл глаза, чтобы лучше войти в Гайдна, а она сомкнула их потому что уснула; я тебя угощу, разумеется, угостишь, свадебное платье я пущу на тряпки, не с тобой… с тобой… с тобой ни за что, ты насадила меня на крючок, ничего не разорвал?

Я бы тебя, разорвал бы тебя, по немощи не сумею, меня не хватит, цветок пахнет не цветком, зеленые склизкие стены, остывший экспрессо, мусс из лайма, волованы из слоеного теста; уйдешь от меня, деточка – покончу с собой.

А я на тебя заявлю.

Если я тебя оставлю?

Именно. Если моя голова еще не вконец задница.

У тебя не она. Она у тебя, но не там. Я там, я купаюсь с акулами, и он выпирает, у меня небольшие провалы. Булочки с марихуаной не печете?

Шли бы вы отсюда, товарищ клиент…

В интеллектуальном отношении вы меня не превосходите. Это тревожит, и я постепенно привыкаю. После автогола заштатного противника великий тренер сэр Алекс Фергюсон прыгал от радости, как макака – что требовать от вас. Чего ждать от меня. Пока я за себя отвечаю, но ich habe genug, с меня довольно, я не скрываю смятения; ад тому, кто подобно Энею не сможет удержать тень своей Креусы.

Дети повзрослеют и умрут, через десять световых лет на Камчатке будет двести миллионов волков, этот сон взбодрил темную сторону моей личности. У животных болит сердце. Едва ли от любви. В моей жесткой подушке не утонешь, взлеты не сменяют падения, с рейса из Якутска я, криво оскалившись, вышел в носках и бумажной треуголке; в полете я о многом передумал, у сидевшей рядом со мной дамы сильно болталась голова, ее сжирал безотчетный страх, и за ней приходил дьявол, от ее природной грации остались жалкие крохи, лишенная изящества шея молила о веревке, я держал на вытянутых потолок самолета, на него давило из неведомых далей, коньяк. Рахманинов. Отдохновение.

Андреас Киборгссон грыз ногти перед сексом, грустил после него; попав под дождь, зарылся в снег, текло и валило отовсюду, промок? замерз? Промок. Но ноги теплые. Даже носки дымятся. Треуголку спас – будь уверен. Будь уверен, финка боли в правом боку, будь уверен, на втором плане карканье воронья, будь уверен, рифмованные стихи напоминают детский лепет.

Вытащил сонливку, и за ней вытек глаз. Чувственность во мне усыхает, военный оркестр выдувает для меня шизофренические пассажи, придирчивый патруль обыскивает у священника крестильный ящик, и батюшка приглашает их на бесплатные православные курсы, зовет помыкать возвышенного горя; удаляясь скользящей походкой, лежать и вспоминать, ему представляется, что все надо делать нормально. В его храме скребут пол.

Отскребают жвачку.

До начала службы есть время сходить в парикмахерскую – опрокинув стаканчик и пройдясь по сатанинскому городу в хилых лучах серого солнца; сними же напряжение, облегчи судьбу, о ты, смачная блудница с низкой жо… услышь мой хриплый говорок. Здравствуйте, славная девушка. Проявите услужливость. Меня укусил тарантул.

В последний раз вы стриглись месяца четыре назад?

Может, четыре. А может, и десять. Я выделяю на стрижку сто рублей в год, но вы с тройным усердием сделаете меня красивым.

Вас уже сделали. На этот бок зачесываетесь?

Смотря, какой рукой.

Ушки открывать?

Ха. Мои здоровенные уши впервые назвали ушками. От неподобающего мне волнения у меня свело живот… возбуждение не оставило возможности для маневра; на весеннем балу согбенных людей с ограниченными умственными способностями трещали, плюясь искрами, свечи: фотографируйте их огонь, заваливайтесь со мной в ванну и через двенадцать этажей смотрите на звезды, я не намерен быть в стороне; давая старт забегу, Пасханалий Стартер выстрелил мне в грудь, в его Гипер-Биг-Мак чего-то не доложили… прелые запахи типичной незадачливости, сдвиги, осложнения, пестрота, в домах сдвигают шторы, они меня не ждут, я протестующе дергаю кадыком, непрерывно теряя в безмятежности, шипучая водка не сплачивает.

Филипп Осянин подавал ее с пузырьками, изумительно чувствуя блюз: между ним и шальным удмуртом Ижаем существует телепатическая связь. На что положил жизнь, друг Филипп?

На то, чтобы научиться на нее класть.

В тебе укореняется злость; тебя готовят, готовят в жертву, не поддавайся.

Мне нужно только здоровье и тишина. Притаптывая на ветхом мостке над болотом, я не орал со слезами в мобильный. Ненасытно осмысливая происходящее, отклонялся от крупных снежинок и язык прилип. К нёбу? Нет…

Страшно. Ничего страшнее не слышал. На воде поднос, на нем рыбья голова, Иоанн Предтеча – символ смерти и безмолвия, лопоухий поп опутан кабелями, на смену Богу… кто придет Ему на смену? кто пришел, кто подмял под себя, ловя в измельчавших потоках Глобального Сознания бьющих током угрей – мы извивались. Просто так не давались.

На узких дорожках между засыпанных могил, в зимнем лабиринте Даниловского кладбища у меня сперло дыхание, прояснился внутренний взгляд, приходи в мои сны. Поговорим. Дымя затухающей трубкой, я в любой момент могу добавить, наслушавшись обрывков речей с далеких планет: «правда жизнь твоя… правда твоя жизнь… меня от вас тошнит… взойди на костер, перестань общаться в вашей колонии обезьян… шур-ду-ба… чур-ду-хо…»; по подиуму бродят унылые модели, вперемешку с матросами гуляет щетинистый ветер, следуй Всевышнему… находи с ним компромисс – это цветы под окном, это жуткий мороз, это облачные пейзажи, создающие неопределенное настроение в закоулках смотрящей в пол столицы; прочищая горло, заорал жареный гусь – верно говорят, что все только начинается.

Ты, Максим, отстаешь. А? Праздник давно идет. Мы едем к трепещущим подругам, и нас, наверное, не впустят; Петровка дышит нам в спину, в здании правительства Москвы Семен «Ракета» думает открыть пиратскую радиостанцию, где, опираясь на кулаки, он сдавленным голосом призовет никого не бояться, ни о чем не мечтать, никому не давать себя использовать; рожденные жить вырываются в космос, ремнями стянуты не исключительно бесноватые – мы мирное население.

Они бросят против нас войска. Входите, не стесняйтесь, концентрируйтесь в теплых павильонах, приобретайте портфели для документов и устанавливайте современные непрозрачные окна: оформим и обслужим, новейший препарат поможет вашему мозгу, в нашей стиральной машине ваши расчлененные куски не ощутят дискомфорта; весь мир здесь. Я люблю тебя, Господь! Я капитально схожу с ума! Дальнобойность идет не от Канта, от копчика до загривка ходит волнами кожа, забиваются поры души; Филипп Осянин стоит на подоконнике, ковыряясь в носу, и его прогревают лучи Атона, увлекают метафизические задачи, ему с детства день за днем, час за часом снится страшный сон.

Home, sweet home. Растерзанные газетные ящики, готовый рвануть лифт, грустное шоу с участием перепившего студента – стань снежным человеком, сынок. Уходи отсюда, не оглядываясь. В горах и дремучих лесах тебя не заставят сидеть у компьютера, заниматься бухгалтерией, чистить канализации; твоя девушка перешептывается со своей матерью о стильном белье: она глупа. Она противна. Это вписывается в нашу схему, в наш план на игру; катились слезы размером с палец, заговаривался не торопящий события сотрудник МВД: «Мое звание, звание… как же тут пахнет ногами, я счастлив, но не чувствую, мое звание, звание, я лишь размышляю, китайцы лезут во все щели, в щелях их глаз неприкрытая вражда, могу ли я назвать себя свободным? Да. Так сразу? Да. Мое звание, звание… мое звание майор!».

«Ваше звание говно!».

«А я тебя, тебя… вот. Повяжу я тебя. Ты говоришь такие фразы, такие конкретные, зачем такие фразы вообще говорить, я был в командировке в Нальчике, и там сейчас режут барашка, там все время кого-нибудь режут; мое звание говно, а сам я придурок? Неосторожные слова… читая по звездному небу партитуру Вселенной, я бы сыграл на баяне величайшую музыку – в ней бы присутствовал Будда и вздыхала Земля, не все же потеряно, братья! нас не отсекут и не выключат: осуществляйте охрану своих собственных границ, не впуская в себя телевидение! в его хлюпающем вареве мне не освежиться, круги под глазами – часть имиджа. Окончательное постижение невозможно. Я могу нормально погадить, только когда у меня стоит… опасная игра. Большие усилия духа. Переклички угрюмых птиц и вибрирующих фабрик, выращенная на балконе тыква; я, раскурившись, замешкался. Ее унесли… Легко перенес! Состояние критическое. Эготизм, «Ракета», эротизм, я окоченел; ожидая сброшенную на парашюте любовницу, я думал не о ней, а у нее, вероятно, были дела. Она подобострастно рисовала на пыльном окне хмурого удода – советника царя Соломона; сняв шляпу, перекрестись.

Для людей, как мы, это раз плюнуть.

«Меня крышует мой Господь». Из всех блюзов Осянина именно он, именно… именно он запал мне в душу и засел в жилах.

– Рассчитывай на меня, – выходя на Ордынку, сказал Иван Барсов. – Держись моей спины. Некогда я хотел, чтобы меня подбодрили и заботливо вытерли гипотетические слезы, а ныне я и сам могу кого-нибудь поддержать. Я стал сильнее. Во взгляде поубавилось ненависти. Глаза – бесконечные тоннели, жестикуляция спокойна и умиротворенна, в голосе снисходительные нотки. Я больше не полезу на горку, откуда скатываются зациклившиеся на самовыражении… сотовая связь. Смешно…

– У тебя независимый ум. – недоуменно улыбнулся Стариков. – Нам следует опасаться твоих приступов.

– Правее, Максим, – пояснил Барсов.

– Ха…

– В магазине сотовой связи сидит картонная Мария Шарапова. Повеяло, да? Какой-то ты приторможенный. Но чем повеяло? Почему открыт твой рот? О Шараповой, даже картонной, найдется кому позаботиться. Только о ней. Не за компанию с майором Алексеевым.

– Он достойный человек, – сказал Стариков.

– У него взорвался электрический самовар, – вздохнул Иван Барсов.

– «Ракета» говорил, что майор Алексеев помогал многим нашим, раз за разом… подкрепляя свою незаменимость для Движения: медали за вклад в развитие у нас не вручают, однако благодарность и уважение он заслужил. В случае, если его отовсюду попрут, Осянин возьмет его с собой бродяжничать по стране… по миру… Филипп разберется.

Не выключайся. Покрути головой. Из дома выходят офицеры, на фасаде никаких надписей, на двери табличка «вход»; подбегающие деревья приглашают на Пролетарский проспект, на Кельтские игры, Лена «Эрекция» приоткрыла губы. Ее разве уже выпустили? Мне надлежит или огорчиться, или обрадоваться.

Я предпочту обрадоваться. Видеть в темноте вспышки выстрелов. Бросившись в вулкан, валяться на дне – здесь мелко, он потух, и под меня, решив бороться с моей неуправляемостью, подкладывают вязанки дров: любовь и смерть. Это слишком серьезные вещи, чтобы говорить о них серьезно. Что странного в том, что я не сплю? Держа удар, испытываю настоящее удовлетворение; она, они, она, одна и одна – театр амбициозных кукол, пожирание огня вдалеке от цирка, я выражаю себя в стоянии под ее окном: подожди. Покури. Помечтай. В три приема она стряхнула меня как засохшую грязь и помогла мне с правильным выбором; игрушечный грузовичок с оскалившимися бесами свернул со Сретенки в Даев переулок. Самолюбивая стрекоза лупила слабыми крылышками, Филипп Осянин не поместился – мы пришли нарушить тишину и сбить сердечный ритм, мы ограничены реальностью, бездеятельно раскованы, появляется невольная расслабленность, аналитические службы при Кремле судорожно просчитывают последствия: кто… кто же… кто ваша целевая аудитория?

Семен «Ракета» велел не отвечать – под угрозой исключения всех привлекающих к нам внимание. Утаивая практическое значение… интеллектуальных резервов… Семен – наставник.