Вахта Барса

Не с тем размахом – годы: в его возрасте Сократу, когда тот смотрел на небо, «наклала в рот ящерица». По словам Аристофана, скорее всего также бывшего пеликаном, ученым гомосеком; Осянин бы напихал им с обеих рук. И с левой, откуда исходит отрицательная энергия, и с правой, посылающей положительную – вы умны, но учитесь дальше, принимайте присутствующую во всем амбивалентность; только лучшее, только крупное, Филипп не последний игрок на поле приземленной духовности; изодрав скафандр, Осянин пронесется сквозь время на выручку перепуганному мальчику, окруженному заботой философствующих педофилов, вы кто?… вы мне поможете?… я человек-полет. У вас тут красиво – до глаз доходит лишь какая-то дрянь. Я великолепный диалектик.

Ты меня не поймешь, однако ладно – если Хендрикс на гитаре, Дэвис на трубе, «Бонзо» Бонем за ударными, я, пожалуй, не схвачусь за гусли.

Просто послушаю. Понаблюдаю вместе с тобой закат над афинской цитаделью, лучезарно подмигивая бесстыдно оглядывающим меня гетерам. Идите, уплывайте, проваливайте, я не захватил с собой денег.

На нас взирают и плотные бородатые мужики в сандалиях и хитонах: распив для лучшего течения благородной беседы сорокалитровую амфору с молодым вином, видят во мне некого сеньора-гейшу. Меня это не должно удивлять.

Не должно. Не должно. Мир рехнулся. И давно.

– Микстура Бехтерева, – сказал Барсов.

– Не возьмет, – покачал головой Максим.

– Высадка гуманоидов.

– Может быть, – пробормотал Стариков.

– Блеск таза.

– Твои дела, – откликнулся Максим.

– Для Беме вначале был блеск таза, – сказал Иван Барсов. – Видения начали его посещать после того, как он что-то усмотрел в перевернутой тазу: встал ночью в туалет, через пятнадцать минут вернулся к девушке пьяным – выпил водки. Я, Максим. Без видений, но с правильным самочувствием: с потребностью духовно расти. Куда и откуда мы бредем? откуда у меня золотая перхоть и изумрудные сопли? где, черт побери, Осянин? остальные уже приехали. Дзынь.

– Повышение бдительности, – сказал Максим.

– Бамц.

– Запущено взрывное устройство.

Из нас двоих работала ты одна, и нам хватало, в тебе есть все, что мне нужно – как и в миллиардах других. Думай о хорошем. Я наслежу вокруг, натопчу, ты меня впустишь. Нарисовать тебе барашка? Подняв за уши, я поцелую тебя в губы; от огня в твоих глазах оплавятся черные очки, солнца тут нет, и ты сидишь в этих очках без желания утешать, сквозной темой проходит одиночество, мне противно вставать с кресла, чтобы лечь в кровать, я называю это «Сделать Дао». Сама не поймешь – никто не объяснит.

Спущенные брюки.

Штормовое предупреждение. Со дна километровой впадины я достану тебе морскую звезду. Растоплю дыханием замерзший водопад, разложу перед тобой дюжину самолично вырванных змеиных языков, по дороге к тебя я мог умереть. Окоченеть с уставшим петь сердцем. Смерть предателям, больше веры неудачникам, вдоль бровки раздраженно бродит запасной футболист.

Он озабочен. Не склонен упрощать. Вавилон, Божьи Врата, наше значение одинаково ничтожно, законы АУМ непоколебимы, из-за скамейки с тренерами и массажистами выглядывает Барсов: Иван! А, Иван!

Чего?

В следующий раз огребешь! Не сомневайся! Меня и на поле не выпускают и Валентина в запас перевела; не получится с тобой – вспомнит обо мне, позовет послушать шокирующий томский блюз, и мы затеем красочные переодевания, представляясь белорусским шляхтичем и готовой на все гимназисткой, мой болт оживет, ударная волна от сказанных мною слов весьма слаба, зато потрахались. Воздали почести Венере. С введением в нее пластмассового.

Он не мой – муляж. И муляж, и мираж. В венском вальсе, как в медитативном трансе, спасительные абстракции, сверхличные скосы, только успевай выносить трупы, друзья не выдерживают, приглядись ко мне – я держусь.

Часы и сверчок. Тикают и поет. Ты меня выбрала, улыбнулась, привела в исполнение, и я в одиночку сгрыз пакет ванильного печенья, замолчи! идет верблюжонок, наваливается Африка, от старухи чужой к старухе своей, real falling in love? С дивана? я зла на педерастов, сужающих для меня возможность выбора. Их привычки диктуют глядеть на меня словно бы я им сестра, ну да, разумеется, я видела в гробу таких братьев. Принимая шланг за гадюку, собака бросалась и перекусывала – я бы у них не откусила. Эта категория людей не разложила бы меня на столе. Ты отличаешься и теряешь над собой контроль. Если ты заметил, что ты спятил, ты не спятил.

Я спятил.

Заметил… Все-таки заметил. По натуре романтик, неповторимый мученик в обтягивающих лосинах… с обнаженной дряблой грудью – заколдованный ясень, ты притворяешься мужчиной, ты особенный; я особенный, нагрузки на голову непереносимы, дым от сигареты выпускается вверх, вниз, перед собой, вверх, вниз, перед собой, вниз, вверх, вниз, накатывают волны сна, дает интервью серийный убийца, тебя выворачивает от однообразия, ничего не болит и не хочется выпить, существуют боевые системы, где между пальцами ног вставляют бритвы, Осянин – нет, ему ни к чему, Филипп взамен лезвий отращивает ногти, я знаю женщину, у которой они не растут; мои руки на ее плечах, в глазах сообщение с пометкой «молния» – идем! За мной! Умоляю тебя, уйди, заклинаю сторониться пугающей определенности; потащим наши кости, доставляя их на край земли и столкнув с него свинью-дауна, неполноценную с пятаком: прямую родню прожженных душ; мне бы пересилить наваждение, упоенно пошуршать над ухом последней оставшейся купюрой в пятьдесят рублей, я посижу с тобой. Тут Олег «Таран». Пусть тоже сидит.

Я сел. Да. Помнишь, сколь полноценно мы проводили время с четырьмя негритянками? В общежитии института Дружбы Народов – стряхнув с себя размышления о Высшем Бытие, неспешными в понимании, резкими в драке… Да. С четырьмя негритянками… и с четырьмя неграми. Такое не забудешь. В Ветхом Завете сказано: «не ложись с мужчиной, как с женщиной: это мерзость», но мы и не ложились. Никогда. Я никогда не шучу и никогда не говорю серьезно.

Не вижу противоречий.

У хлыстов «христовой любовью» называли групповой секс.

Не вижу и здесь. Ты сказал, черное? Мне послышалось, желтое. Я не справился. Меня заманили на земляничные поля и не остановили нож возле горла; я тяжело дышал, зажав его коленями. Весной он неожиданно вырос.

Романтическое помешательство, сезонный идиотизм, под свиным копытцем Апреля меняется сознание, у нас тут не все хорошо, носки ног цепляются за трапецию, в голодных глазах есть желание не сдаваться, ветер над морем остужает пылкое больное сердце, имевшее возможность остановиться; не валяться, трепыхаясь на перекрестке прибитой коброй – выпрямившись, раздулась, изготовилась к атаке, но каждый проходит и отвешивает оплеуху. Бу-уум.

Голова из стороны в сторону.

Бу-уум. Я ушел в чем был. Моря – пустыни, пустыни – города; заломив Людмиле руки, я массировал ее лбом между лопатками. Вдыхая вечернюю прохладу и ведя к кустам… зачем ты взяла с собой собаку? Я взяла ее гулять. И обязательно сенбернара? Другой нет.

Не води на поводке – потянет. Оббежав столб, ударит тебя об него; не откладывая, приумножит уличный гвалт: затем тишина и ты об этом не вспомнишь, больше не вспомнишь, свободу тебе, твоему сенбернару, я в широких трусах, с костюмом на вешалке – пощади. Не проси остаться.

Костюм оставлю, сам пойду. Захромавшей скаковой лошадью побреду по скоростному участку новой дороги, под тучей стрел отключаясь от внешнего и осознанно крутясь вместе с землей; многое уже ясно. Я присяду. Обхвачу изможденное лицо.

Сидящий на Небесной Сосне горячо приветствует посаженных на Небесный Кол.

Допив, я тебе позвоню.

Не пей – жги костры. Мысли разбредаются по окрестностям, и меня не отвратить от назначенного провидением: дровосеки внутри крушат и ломают…. мне знакомо это ощущение.

Язык, продираясь сквозь зубы, хочет вывалиться, загадочная группа усталых поджигателей неконтактна; я покрыт пылью, Сверхдуша Параматма покрыта тайной, полет Валькирий, полет Нибелунгов, робкое предположение о наличие в Безотказной Драконихе красоты души; без кислородного баллона мне не отдышаться, и я вижу окружающее в общем спектре, укрывая от милиции неизвестно кого.

Меня. Я стараюсь забыть… Одобряю. Человек ли ты?

Истинно. Безобидный человек, попавший в невероятный переплет. В «Макдональдсе», че. Не бойся, я друг. Очередь в туалет, толпа у писсуаров, что же происходит с людьми; нестерпимая однотонность, у меня остается минута, тридцать секунд, двадцать, я бы без лишнего шума, но они не расходятся, и мне не пробиться, а я подвержен, я помогу вам уйти из жизни; вы долго, вы очень долго, за волосы и головой об стену, за волосы четвертого, об стену пятого, кто-то сползает, кто-то объединяется против меня, испытывающего помимо всего трансцендентальные страдания, милиция обедала внизу. Принеслась на крик; сунувшись, одолела, я сказал: везите. Меня угораздило. Небо не с нами, до встречи на Светлояре, на Святом Озере, у невидимого Китежа, право на звонок: моя судьба – алло. Ага… Она точно умерла? Я звонил в семью не просыхавшей со мной полторы недели Новогоднего марафона Марии, Светланы, кажется, Татьяны; не взяв арестованного на руки, легавые толкали меня по лестнице вниз: вы? ты! я? я не падаю, грядущие муки, я… вопрос нескольких часов, я… до чего все жутко, я… отрекаюсь от дьявола, остолбенело следя за перемещениями облаков; я закусил губу, их психика регрессировала, Лена «Эрекция» пыталась меня понять и сошла с ума, из машины меня не выпускали.

Говорил, сорвусь – усмехались.

Нет сил терпеть – отмахивались. Ну, я и залил им все заднее сидение; по своей воле, однако вынужденно, вернувшись из Западной Бенгалии без Знаний: с малярией и кровавой дизентерией. О, да, да, да, в душу пришел мир, Рама – Сита, я – Татьяна, плотное телосложение, экстатические ерзанья, на лице от напряжения лопались капилляры, я выдохся за час до ее оргазма; поменьше, поменьше, неудача за неудачей? поменьше, похуже, я буду ответственным перед самим собой, не ограничиваясь разрешением эзотерической проблематики и расчесывая раковую родинку на перекопанном проспекте, габаритная милиция перевесилась назад убивать, и мне грозила смерть; я ударил первым, водителя затрясло, второй не додумался схватиться за руль, и нас вынесло на встречную; отвлекитесь от меня, отложите поездку в ад, не взламывая запоры готических ворот, сегодня опять короткий день, но не настолько же, лошади понесли, пышная борода затрепеталась, вы орите и скандальте, а я подыграю на тамбурине; чавкающая безжалостность… роптания заморившегося Хохотуна, лобовое столкновение под классику на FM – это «Щелкунчик».

Я знаю «Щелкунчик». Я только «Щелкунчик» и знаю. У Татьяны занято – бросила трубку… продавив плечом искореженную дверь, я выбираюсь на минуту из сна; я их покинул, они оба мертвы, мои метания среди интенсивного потока безразличных к нашему горю размыты, впрочем, никакого горя, слегка повреждена грудная клетка; продув легкие, я, опасаясь преследований и разбирательств, подтянулся к тебе. Вспоминая о случившемся без обострений, извивался на гостевом диване мелкой речкой. Набрал Татьяне.

«Приветствую вас, Маргарита Михайловна. Внимательно всмотритесь кого я люблю. Татьяна пришла?».

«Она уже не уходит».

«У нее завтра день…».

«Не желай ей здоровья. Она хочет умереть».

Стоящие на боевом посту, уносящие ноги, беззаботно превышающие дозу, не вижу разницы; пелена все толще и толще, дух выходит из тела по своим делам, отправляясь искать поводы радоваться жизни; я как-то незаметно оказался на краю пропасти. Стягивая свитер, оказался в туннеле. Через ворот мелькнул свет. Двойная детская коляска. У нас могли быть дети, по их венам струилась бы вселенская благость, ты передала эту мысль на хранение моей голове, но сонные ковбои должны спать и дальше. За пятью рядами штор. Набив брюхо бисквитным пирогом с абрикосами и миндалем.

Позже они станут героями. Пророками. Лифтерами.

На мысе Кумари на меня накинулся небольшой тигр – ну, ну, расслабься, разве это хорошо так себя вести, по горным тропам с морским оскалом я шатался скорченной благообразной старушкой и, настроившись попеть божественные гимны, полез в карман за книжкой с текстами; за ее краешек зацепился траченный презерватив, завтрашнего дня я не жду, и он не придет, на снегу крупные точки, квадраты, следы, проехал велосипед. Завалилась табличка «Берегись поезда». Ее вкопали после посещения Индии апостолом Фомой, который чист, обрызган, чист, Всевышний тасует колоду, выбрасывая ненужные карты, русалка мастурбирует в проруби, я скачу в нескошенных травах, и меня окликают соотечественники.