«Точка зрения Корнилова»

На спине у той матрешки
Все народные умельцы
В раз от зависти опухнут.
На неведомой дорожке
Возлежит усталый хобот
Вокруг пляски удалые
Люди радуются свету
У святых сомнений нету
Что все это понарошку
Что наполнится лукошко
Жемчугами или перцем
Под макетами Бастилий
Им дадут живую воду
На субботнюю субботу
Мы наметили братанье
Между гордую ордою
И максимом-пулеметом
Раночку промоют йодом
Отпеванье будет быстрым
Маханут чуток кадилом
Бодро скажут «До свиданья»
Присылайте, мол, приветы
Мы вам свежие газеты
Калорийные паштеты
Там особо не скучайте
Дрессировщики на выход!
Выходи пузатый пони
С пластилиновой медалью
За терпенье и отвагу
Прирожденный царь животных
Символ почестей природных
Поклонись своим вассалам.
Ты своих соседей любишь?
Подари им свое тело
Если сердце захотело
Пусть побалуются вдоволь.
Угощайтеся сигарой
В знак лихого примиренья
Ради цели поздравленья
К нам приехала жар-птица
По аферам чудо-мастер
Внешне просто Берт Ланкастер
В антисолнечной панаме
На погонах бумеранги
Деревянными зубами
Чуть надушена улыбка
В пересказе сем ошибка?
Недомолвки и подвохи?
Ну тогда начнем сначала.

«Сначала, пожалуй, не стоит» – Корнилов заглянул в глазок. Бандерлог, как и было велено, послушно сидел на коробке.

– Ты еще здесь? – спросил Корнилов.

– Ну…

– Знаешь, Бандерлог, мое отношение к жизни это мой щит – иногда у меня не хватает сил, чтобы его приподнять, но оно тут ни причем. Тебе музыку поставить?

– Гляди, дошутишься… Эй, Корнилов!

Да будет тебе стесняться, попробуй сразу «Э-ге-ге-й!» проорать. Чтобы совсем, как в лесу.

– Чего?

– Открой, а?

Просится он ласково, но при этом излучает столько гамма-излучения – из-за содержавшегося в потоке переизбытка воли еще более губительного – что кажется, будто бы где-то неподалеку кучно взрываются сверхновые. «Лети, лети, самолет – я остаюсь. С ними. Со своими. С родными… У меня нет денег на билет» – Корнилов снисходительно относится к глобальному размаху педерастии и борьбы с курением, и после мысли о человеке за дверь, он вспомнил увиденную им в позолоченном альбоме гравюру, на которой поиздержавшийся под Полтавой собственной кровью король Карл был плоско изображен в отливающей тщетным золотом погребальной короне. Вспомнил и с заботой за себя содрогнулся.

– Предположим, я открою… – еще ничего не решив, протянул он. – Но зачем это мне?

– У меня к тебе дело есть.

– Ко мне или на меня?

– Точнее, предложение. Скорее, даже просьба.

Лучевая болезнь, пусть и затрагивавшая лишь клетки отвечающие за мораль, Корниловым как-то не предусматривалась – из глины вылепив костер, забудь пугать им мрак степи. Сорвешься, если не сорвут ударом сабли с полпути.

– Ну что поделаешь с тобой… Давай уж, проходи.

Напыщенно перейдя линию входа, Бандерлог, не скрывавший того, что он весьма обрадован оказанным ему припадком безрассудства, направился прямиком на кухню. Там он выбрал самое большое яблоко и начал им жадно почавкивать.

– Как сам, Корнилов? – спросил участковый.

– Дожуй сначала.

– Подумаешь, какие нежности… Ты сейчас где работаешь?

Подведя наскоро сколоченную, но имевшую на борту немалую свору мелкокалиберных пушек, бригантину к нейтрально цепляющему волну фрегату, Бандерлог наивно напросился на укрепление своей палубы подарочным набором из летящих туда – с уже зажженными фитилями – плотно спрессованных порохом и гвоздями бочек.

– А я сейчас работаю? – спросил Корнилов.

– А я откуда знаю?

– А я?

– Что, а я?

– Да ничего.