«Точка зрения Корнилова»

– И почему эта благодать выпала именно на меня? – спросил Корнилов. – Моего содействия требует сама справедливость?

– Какая еще благодать? – переспросил Бандерлог.

– Стоять до конца на пути людского потока, которому вопреки твоим заверениям почти наверняка найдется в чем проявить свою серость. Сбить с ног Всевышнего им, вероятно, не удастся, он достаточно устойчив, а вот втоптать в пол меня обойдется этим людям недорого – не дороже, чем тебе изводить себя сосредоточенной мастурбацией.

Следуя зарождающемуся в нем пафосу, Бандерлог поспешил соответствующе приосаниться:

– Во-первых, это твой гражданский долг, а во вторых…

– У меня все долги записаны. И такого среди них точно нет.

– … а во-вторых мне доподлинно известно, что у тебя масса свободного времени.

В хранилище могущественных познаний уже и штукатурка осыпалась, и кровля под птичьими тур-вальсами провисает, но сторож Цецелий – с беспечными витражами «Пилата за работой» в глазах – все не уходит: накапливает душеспасительный стаж. Лукаво так. Закинув ногу на ногу.

– Все-то тебе, Бандерлог, известно… В Вышнем Комитете по связам с общественностью, случайно, не подрабатываешь? – Отключенная по случаю солнечного дня люстра небрежно екнула. – Хотя здесь ты, в принципе, прав… Но почему ты решил, что я буду транжирить свое свободное время непременно на этом концерте?

– А почему бы и нет?

Корнилов с оттяжкой хлопнул ладонью об ладонь. Потом еще. И еще.

– Хорошо сказал, Бандерлог. А если и не хорошо, то какой с тебя спрос. С тебя, как терпящего свой злосчастный удел… Допустим, я соглашусь. На что я могу в этом случае рассчитывать?

Бандерлог насторожился – ему не хотелось терять в своих глазах то, что он давно потерял в чужих.

– А чего тебе нужно? – нервно спросил он.

– Какой-нибудь презент. Войлочные валенки, CD Би-Би-Кинга, порнографическую матрешку.

Заложив на лице взывающую о сопереживающем разминировании мину, Бандерлог ущербно понурился:

– Никакие презенты бюджетом не предусмотрены… Но если хочешь, я куплю тебя пару пива.

Сказал и восхищается: самому себе и как та исполнительная ткачиха, которой недалекий божок Д-132Р поручил соткать облака и из всех материалов предоставил лишь отборный брезент. «Не подгоняйте, не торопите, от напряжения у меня рассыпается тело; я вся выплескиваюсь в работу; меня восхищает моя непринужденность» – она, конечно, соткала. И когда ее народ изнывал от обрушившейся на него по причине не дохождения осадков убийственной засухи, очень этому удивлялась.

– Насчет пива я тебе, Бандерлог, не верю – сквалыга ты та еще. – Выглянув в частично занавешанное окно, Корнилов от увиденного не побледнел. – Но прийти, пожалуй, приду. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому.

– Спасибо, что объяснил… – Теряя в самомнении, Бандерлог приобретал в том, за чем он сюда, собственно говоря, и приходил. – Концерт в семь. Но ты приходи где-то к шести тридцати. Я там часов с шести уже буду.

В вымаливании у себя позволения задать следующий вопрос, Корнилов совершенно не нуждался, но не порадовать уходящего – Бандерлог уже уходит и уходит сейчас же: второго ему не дано – проявлением интереса в его ничтожных познаниях, свидетельствовало бы о нехарактерном для Корнилова пренебрежении к день за днем укрепляющему свои позиции обыкновенному человеку.

– Что за группа? – спросил Корнилов. – Кто выступает?

– Да раздолбаи какие-то. Но по имеющимся у меня сведениям, не слишком шумные.

– Кто только, Бандерлог, в тебе не пропадает – и покоряющий свой разум музыковед, и…

– Мне пора. Дай сигарету.

– Ломтик ананаса не желаете?

Но понимая, что без сигареты уход Бандерлога все-таки сумеет отсрочиться, Корнилов нехотя протянул ему пачку «Бонда». «Сегодня какой день? Четверг. А мне казалось пятница. Или понедельник» – взяв сигарету, Бандерлог наконец-то исчез за порогом: «у меня, Корнилов настроение, такое настроение: где-нибудь посидеть, помолчать, поблестеть мордой» – Корнилов возвратился к кровати и включил радио. По его волнам шла некая отечественную песня: о чистой и, как полагается, неразделенной любви. Корнилов ее не слушал – не выключал, но и не слушал. Он думал. Есть ли правда в зеленом чае? Рано ли на мне ставить крест? Я думаю мысль или просто? – в отношении всех этих песен он думал: «Чистая, неразделенная – чего только людям не хватает?…».

Листья трутся об каблук
А огонь об дым
«Ты раскрой объятья рук
Не берись за дрын!»
Он ей тихо прокричал
Но она ждала
От щедрот его начал
Нежные слова.
Но он нежность приберег
До ее седин
«Наконец-то мой черед
Быть твоим одним!
Где все прежние твои
Ухажеры, где?
Я остался, а они
Вздрогнут по тебе!»
И она вязала ночь
Из его клубков
Не распутанных помочь
Им заштопать кров.
Вот звучат трещотки гроз
Дождь и в спальню вхож
Ну, а кто-то холит сброс
Глянцем сытых кож.

Дорогу угнетателям моей гордыни. Осень найдет меня. Сегодня неблагоприятный день для планеты Сатурн. Что с того? Она считается недоброй планетой. Мертвецы готовы вырваться и пожрать – в упомянутом Бандерлогом доме культуры Корнилов бывало бывал: в годы своей всесторонней невинности он туда где-то даже частил и целью посещений – они состоялись дважды и казались его нынешним ощущениям реальности одинаково лишними – как правило, являлись многочисленные кружки, располагавшиеся на втором и последнем этаже этого двухэтажного здания. Несмотря на все его рвение приобрести в неистовстве кружков хотя бы примерные координаты вечного, лучом Света его там не обогрело, и Корнилова это абсолютно не задевало – повальное перемножение минуса на минус что-нибудь, да сплюсует.

– Бросайте в меня копье, еще раз бросайте – по силе нормально, добавьте траектории и оно воткнется мне прямо в грудь…

– Ты это к чему?

– Поражаюсь я вам, барин, как мормон первой дозе поражаюсь. Чего вы тут забыли?

– Ничего не забыл – все как есть, помню.

– А приходить-то зачем? Дома разве хуже помнится?

– Не хуже – даже лучше, чем не хуже. А почему все-таки пришел… Так, развеяться.

– Ну, понятно. Развеивайтесь сами, а потом ваш прах развеют над страной нечистот, над полями фильтрации.

– Не сегодня.