Каменное перо

Каменное перо
Павел Георгиевич Козлов

Мне довелось побывать в плену чужого кошмара. Свободен ли я сейчас? Я теряюсь в догадках, а судьба Принца беспокоит меня не меньше собственной. Жив ли он? Почему его мечта так скоро превратилась в помешательство? Когда кошмар вырвался на свободу со страниц его книг?

Кто-то скажет, что все началось тогда, когда Принц впервые взял каменное перо и занес его над чистым листом бумаги. Кто-то припомнит, как Сказочник предложил ему работу мечты, а Принц опрометчиво согласился. Однако я думаю, что все началось раньше, гораздо раньше…

Все началось тогда, когда Изабелла разбила ему сердце.

Павел Козлов

Каменное перо

Поближе к огню

Все началось во сне и продолжилось наяву.

В какой-то момент я потерялся – граница между бумагой и мною стала настолько неясной, что я уже не ведаю, где нахожусь. Мне страшно. Я утешаю себя лишь тем, что ты сейчас рядом.

И это слабое утешение.

Клянусь, мне очень хочется разделить твою убежденность, найти в себе отвагу, мудрость и силы, но я порой теряю веру…

Я не могу больше молчать. Довольно сомнений, довольно обмана и отговорок – я должен рассказать тебе все. Все до последней буквы.

Позволь, я возьму тебя за руку. Так будет проще…

Но что это? ты дрожишь? Давай пересядем поближе к огню. Вот, накинь на плечи мой плащ – я уже достаточно согрелся. Так-то лучше…

Не верю, отказываюсь верить в то, что это действительно происходит! Это же не сон? Это не может быть сном. Я должен быть счастлив, но счастье отказывается улыбаться моему холодному, лживому сердцу. Ах, не гневайся! Ты удивляешься, ты не веришь? Но погоди, не говори ни слова! Выслушай! Дождись окончания истории, она не займет много времени. Мне многое нужно тебе рассказать, но медлить больше нельзя. Я и так слишком долго собирался с духом. Возможно, что-то ты уже знаешь, но, прошу тебя, запасись терпением – мне нужно припомнить каждую мелочь, каждый эпизод, ничего не утаить, пройти этот путь с самого начала и вернуться назад, на эту развилку, в этот момент. Уверяю тебя, на некоторые события ты посмотришь совершенно по-иному.

Больше всего на свете я боюсь, что, когда я закончу, в твоей груди не останется и намека на былое расположение. Однако по-другому нельзя. Я не сделаю ни шагу больше, пока ты не услышишь всю правду, чего бы нам это ни стоило. Я отдаю себя на твой суд. Я приму любое твое решение.

Все началось задолго до нашей с тобою встречи. Все началось во сне, и сон был таким.

Сон

Я сидел перед чистым листом бумаги и пытался что-то написать.

– Послушайте, послушайте же, – говорил господин в черном, постукивая ключом по столу. – Они отвечают вам, слышите?

Я судорожно старался уловить что-то за этим назойливым стуком, но тщетно. Возможно, стоило попросить его убрать ключ, не мешать мне работать, но я безмолвствовал. Мне отчего-то было решительно все равно. Какая разница, что они говорят? Какая разница, кто они такие? Какая разница, о чем я их спрашивал? Спокойный, безразличный голос моего собеседника продолжал мне что-то втолковывать, но я отказывался понимать. Мне было не до него, я хотел лишь сладкого забвения. Я чувствовал, что не смогу закончить свое задание – рука не слушалась, а чернильница была пуста. И ничего далее.

Таким был мой сон. Чужая комната, свеча на столе, стук ключа о дерево, господин в черном, лица которого я не видел, и помятый пустой лист.

Бессмысленный, одинокий, неуютный – дурацкий сон.

Я просыпался с чувством необъяснимой обреченности, я продолжал жить, оставляя этот кошмар в прошлом, но раз за разом сон возвращался и отравлял мои мысли.

Я не вспомню, когда я первый раз увидел его; не вспомню, как часто и в какие дни он посещал меня вновь. Абсурдно, однако временами я свято верил в то, что вся эта история приключилось с кем-то другим – в те зловещие минуты я будто смотрел на мир чужими глазами. Как еще называть это видение, если не сном?

Что же это, если не послание Морфея? Чужое воспоминание? Картина из будущего? И почему я вижу недоброе предзнаменование в безобидном наборе заурядных предметов, почему незнакомец в черном вызывает у меня неподдельную панику, когда его голос столь тих и разумен? Ведь он не желает мне зла?

Боже, дай мне сил.

Я не удивился, когда в самый разгар этого наваждения произошло событие, которое пролило на него некоторый свет – я встретил Принца. Но обо всем по порядку.

Как я познакомился с Принцем

Я вырос в маленьком домике на опушке леса. Никто, кроме моей семьи и Принца, не видел этот дом. Порой мне самому кажется, что его никогда не было, что я еще в отрочестве перепутал сон и явь и теперь не могу найти дорогу обратно.

Где стоял домик? Где был лес?

Где-то в Старом свете, на краю христианской цивилизации. У какого-то побережья.

Волновало ли это меня тогда? Едва ли. Я безмолвно принимал неопределенность, поскольку не знал ничего другого.

Наши края были странными и серыми, но то был теплый цвет тумана, то была ласковая странность. Мне думалось, что туманы оберегали нас для своей непонятной цели, и я относился к ним так, как обычно относишься к мудрому и великодушному сердцу, – я доверился им, но про себя не переставал удивляться их покровительству.

Куда они вели нас? Чего ждала от нас наша земля?

Когда я был маленьким, и тогда, когда я подрос и отец разрешил мне иногда ходить одному через лес, и даже тогда, когда я окончательно вырос (как мне показалось), я не очень любил размышлять в таком ключе. Даже если бы я захотел, у меня не получилось бы, потому что тогда я не был знаком с Принцем.

Не знаю, как это объяснить. Наверное, когда ты постоянно живешь в непознаваемой странности, ты не ведаешь ничего другого и не пытаешься ее описать. Поэтому до поры до времени я не задумывался о великой тайне, а просто жил, как придется. Мне понадобилось провести несколько месяцев вдали от дома для того, чтобы почувствовать его необычность, а также несколько продолжительных бесед с Принцем – для того, чтобы начать размышлять. Он страшно любил выражать свои чувства в словах и зачастую делал это очень метко. Мне не всегда нравилась его манера – мне казалось, что как хорошо ни описывай, все равно выйдет не то, что хочется. Но он сильно повлиял на меня, и со временем я тоже начал иногда размышлять и записывать свои мысли.

Неподалеку от леса, который тоже казался сероватым и теплым – по правде сказать, листья на его деревьях были зелеными, но цвет их был очень мягким и эфемерным: наверное, среди всех оттенков зеленого этот бы самым серым… Так вот, около леса, который захожие путешественники, случись они в этих краях, наверняка прозвали бы Серебряным (а для нас он был просто Лес), была вода – целый залив бескрайнего Северного моря.

Наш домик стоял на взгорье у самой границы лесной чащи. До него не добирался ни один скиталец. Я потом расскажу тебе, почему.

Дверь хижины выглядывала на сторону залива; я помню, как я выходил утром на крыльцо и, если туман был не слишком густым, наблюдал за едва мерцающей полосой воды. Ее тайна была настолько абсолютной, что я даже не пытался ее разгадать.

Родители говорили, что именно из-за обильных туманов наши места кажутся серыми. Возможно, так оно и было – как будто туманы не уходили насовсем, а впитывались в траву и листья и окрашивали их в свою дымку.

От нашего дома до залива было полчаса пути. Берега его были скалистыми, местами крутыми, но я знал их как свои пять пальцев: в некоторых местах склоны обрыва были не такими пологими, и можно было спуститься прямо к воде и зайти в нее, шагая по отполированной гальке. Также я ведал о нескольких тайных спусках, природных лестницах, которые прятались за обманчивой неприступностью скалистых склонов – спуск по ним был быстрее и рискованней.

Наверное, в каждой прибрежной глуши есть свой заброшенный маяк. Был такой и неподалеку от нас – маяк и небольшая лачуга рядом с ним. Конечно же, оба были наглухо заперты, конечно же мне не позволяли к ним приближаться, и конечно же, в отрочестве я сделал все для того, чтобы обойти и запрет, и ни разу не преуспел. А потом я перестал пытаться, потому как одним несчастливым осенним вечером маяк начал светить, а из трубы лачуги повалил дым. Через несколько ночей неведомые гости оставили нас, но следующей осенью все повторилось. Так продолжалось из года в год. В эти дни матушка не отходила от меня ни на шаг, а отец делался неразговорчив и принимался бродить вокруг избы, как будто бы ожидая кого-то. Я не задавал лишних вопросов, и молился, чтобы маяк поскорее погас.

Они ни разу не задержались дольше, чем на три ночи.

Сзади наше жилище подпирал Серебряный лес, или просто Лес, как называли его мы. По этой причине отец, когда он строил наш дом, прорубил окна только на трех сторонах, а заднюю стену оставил нетронутой.

Ночью Серебряный лес становился настолько глухим и непроглядным, что я остерегался в него ходить. Иногда, особенно если ночь случалась дождливой, из леса как будто бы доносились жалобные стенания и неприкаянные мольбы, и тогда маменька закрывала все ставни, даже те, что выходили на море, и перед сном плотно запирала дверь. Отец подсмеивался над ней, но ставни не отпирал. В такие дни он всегда носил на поясе пистолет и часто поглядывал на висящее на стене распятие. Он был добрым христианином и никогда не забывал о молитве.

Моя детская впечатлительность не принимала страха родителей – крики казались настолько жалкими, что мой разум отказывался видеть в них опасность. Мне порой страстно желалось отправиться на подмогу неведомым страждущим существам, но родители воспретили бы мне, и порыв быстро проходил. Я засыпал в тревожных думах. Еще одна тема, обсуждать которую было бесполезно – меня раз за разом оставляли без ответа.

Помимо нас в округе никого не было – до ближайшей деревни было десять верст, и батюшка хаживал туда раз в неделю. Когда я подрос, он разрешил мне себя сопровождать. Путь к деревне лежал через лес. Поскольку никто не наведывался к нашему дому, тропинок в лесу не было, и мы всякий раз путешествовали прямиком через чащу.

Таким был мой дом.

Мой знакомый Принц как-то сказал, что я был очарованным жителем зачарованного мира. И я с ним согласен.