Фрактал Мороса

– Андреевна.

«Черт возьми, ну и бабка. Все настроение испортила», – но Ликас тут же отвлекся на свою бабушку, он был так рад ей, что почти развеял услышанное.

– Виталик, родной!

– Здравствуйте, бабушка! – он обнял ее. Ирина Кирилловна, маленькая, аккуратная, в бордовой двоечке, была самой родной, простой, понятной и интересной.

– Что случилось? Мне мать какую-то ерунду прислала!

– Подрался, побил одного гада, теперь вот ищут меня.

– Молодец, что побил! Не хватало, чтобы тебя били!

– Давайте сумку!

– Ты меня долго ждал?

– Полчасика.

– Я всего накупила. Будем праздновать твой приезд.

Комната, книги, диванчик. Все было маленьким и милым, как и раньше. Здесь был покой, странный в семнадцать лет, но все-таки густой покой.

– Виталик, я буду на кухне жить. Комната – тебе.

– Да зачем!

– Да-да!

В кухне под окном стояло крохотное кресло, которое можно было разобрать, отодвинув стул от стола. Бабушка была такая маленькая, что могла в нем поместиться.

Весь вечер они болтали, как самые родные люди, словно всю жизнь жили вместе, а вот недавно разлучились на месяц, и теперь опять встретились.

Они говорили о матери, отце, друзьях, книгах под стопочки с ликером, шпроты и картошку. И не было никого на свете лучше бабушки.

* * *

Ликас жил с удивительным чувством, что попал в сказку. Голод, грубость, унижения нищенской жизни ушли вместе с ее развлечениями. В Москве кроме бабушки и семьи ее сестры он знал только Шурика, но его телефон и адрес еще надо было найти. Обещал приехать Юргис, но пока е его не было. Знакомиться с дворовыми компаниями… Не очень хотелось. Старый район, где была бабушкина квартира, не предполагал наличия гопников той же породы, что заправляли в русском районе Каунаса. Ликас читал, по совету бабушки съездил в несколько музеев и парков, поднялся на Останкинскую башню. Бабушка ненавязчиво и по-дружески направляла его, и пока это нравилось.

– Написала матери твоей, чтобы она поторопилась с аттестатом или дипломом, как он там?

– Диплом… Мне его не дадут, я же практику не окончил…

– Ну, хоть школьный аттестат и справку из училища! Виталик, мне вот интересно, – продолжала бабушка, – почему ты за коммунистов, ведь в ПТУ этой пропагандой все отношение к ним портят? – Не знаю, но у нас речи Суслова[44 - Михаил Суслов (1902–1982) советский партийный деятель. Его пропагандистские речи продавались в переплетах в большинстве киосков «Союзпечать».] в киосках покупать не заставляли.

* * *

В это время Наталья обивала пороги училища, пытаясь хоть как-то выудить документы Ликаса.

– Все документы вашего сына переданы в милицию. Вам никто ничего не даст.

– Ну хоть школьный аттестат?!

– Его у нас нет.

* * *

Шел дождь. Такой мелкий, что зонт можно было не брать. Город, погруженный в холодную хмарь, отмечал Первомай и ждал Дня Победы.

Скука. Ликас мечтал о Москве, и вот мечта сбылась вопреки воле отца и матери, безденежью, жизненному укладу. Ночь. Москва раздвоилась. Она стояла, упершись в космический мрак позвоночниками домов. Вторую Москву он топтал ногами в мокром отражении.

Реальная и отражаемая, с бусами фонарей, светящимися дуплами светофоров, окнами квартир. Держи, друг, две Москвы, держи, получи, не жалко! На детской площадке под грибом[45 - Гриб на детской площадке – навес от дождя.] сидела молодежь с магнитофоном, похожим на тот, о котором Ликас мечтал раньше:

Границы ключ

Переломлен пополам,

А наш батюшка Ленин

Совсем усоп,

Он разложился на плесень

И на липовый мед,

А перестройка все идет,

И все идет по плану.

Все идет по плану[46 - Приведен фрагмент песни «Все идет по плану» Егора Летова и группы «Гражданская оборона» – один из символов нонкомформизма.].

– Классно… – с горькой иронией произнес вслух. Он вышел на Садовое кольцо и брел без цели, представляя, что витрины с синими ромбами банок сгущенки такие же, как на площади Венибес[47 - Площадь Венибес – одна из центральных площадей Каунаса.].

Ровно год назад у него был отец, он учился, играл с друзьями в карты и пил. И все ведь было плохо: отец – молчаливый ненавидящий хмырь, тошнотворное ПТУ с дебилами-одногруппниками. Никаких надежд вырваться. И вот все пути открыты. Но как же сейчас плохо, и как было хорошо! За неделю он устал от интеллигентной бабушки, мечтал выпить, но было нечего и не с кем. Он устал от русской речи, привыкший говорить на двух языках.

Совершенно потерянный в чужом городе, русский и не русский, он брел от безысходности, просто тратя силы. Навстречу бежали тетки с зонтами, иногда обгоняли пешеходы в плащовках-парках с капюшонами. У них была жизнь. Они шли куда-то. Стало смешно. А не разыграть ли кого-нибудь и себя не повеселить ли? Ликас заметил девушку в кожаных сапожках, довольно элегантных на общем фоне, и двинулся за ней. Девушка цокала каблучками, вертела зонтик. В какой-то момент, свернув к Патриаршим, она заметила его. Потом повернула в переулок, снова бросила взгляд. Ликас хотел, чтобы она видела его, но не приближался и не терял расстояния. Девица прибавила шаг. Он тоже. Подойдя к подъезду, видимо, своему, она испугалась зайти, шарахнулась в арку. С ее стороны это было полной глупостью, но Ликас не собирался ничего делать и прошел мимо, оставив ее в недоумении.

Через пару минут радость прошла. Отчаяние моросящей ночи накрывало. Как похоже ощущение сырости на то, прежнее. Темный двор на Патриарших прудах. А если представить, вон там витрина булочной. Когда включен свет, она бросает на асфальт оранжевые ромбы, потом, мимо, деревья слева, дорога, зебра перехода, деревянная лачуга дворника, ветеринарная клиника, подъезд, где живет Юргис, детский сад, а если обойти свой дом слева, окажешься прямо рядом с брошенным храмом. Рука, согнутая в локте, движется вперед от себя, безошибочно помня высоту дверной ручки. Этой двери нет больше. Она не закрыта, ее просто нет! «Боже мой. Где я! Это не со мной!.. Это снится». Пальцами, остановившимися секунду назад, он проводит по лицу.

«Я сейчас упаду. Я не могу». Надо торопиться в метро, если не хочешь до утра простоять под дождем на чужой улице. Прибавляя шаг, Ликас повернул к вестибюлю подземки.

* * *

В замедлении падали с высоты капли дождя. Вороны беззвучные только начинали танцевать друг с другом. Бывало, ей хотелось остаться одной. Но самообман дороже, чем две-три правдивые мысли. Бедная Наталья. Жизнь ее кончилась с крахом семьи. И некуда деться и нечем себя занять. Последние радости: почта, милиция, ПТУ. Ненавидимая на чужбине, непонимающая, глупая и страшная, металась она бочкообразной тенью по лестницам чужих контор.

Был уже июнь, когда она в очередной раз делала бесполезный обход, обивая пороги присутственных мест. В отчаянии Наталья поссорилась с литовкой, занимавшей мелкую должность в управлении училища. Ей никто не шел навстречу еще и из-за русского имени.

Вытаращив глаза, вся красная в бусинах пота от бессильного гнева, фурией летела Наталья мимо рынка к дому, когда налетела на Симонаса.