Фрактал Мороса

– Да.

Майор хотел сказать еще что-то, но не сказал.

– Пройдемте.

Ликаса уже без наручников вели по коридорам. Он сел в милицейскую машину. Серый город мелькал, сливались дома, деревья, угольный дым, слабый снег, все в одно месиво беспросветной гнусности и грязи.

Когда мотор затих, перед ним был морг.

– Сюда пройдите.

– Узнаете этого человека?

Работник снял простыню. Под ней лежал длинный, как жердь, тонкий и прямой мужчина с серым крошечным лицом, с большим, почти неузнаваемым сейчас костистым носом. Отец.

– Это отец…

– Его имя?

– Миколас Морос.

Ликас не мог скрыть улыбку. Непрошенная, она растягивала губы, а в глазах зажглось удивление. Оторопь.

Майор невпервые видел такую реакцию, ложную радость.

– Мы ставим вас на заметку как неблагонадежного человека. Только геройская гибель вашего отца заставляет нас сделать поблажку. Пусть это станет уроком. Вы свободны. Орлаускас, проводите.

* * *

– Варя, чего ты там делаешь, не спишь?

– Сейчас… – откладываю в сторону копии протоколов.

Завтра мне рано вставать, и муж сердится, что я все еще сижу с зажженным светом. Эта история казалась вначале такой простой. Бессмысленно-вежливые письма сестер, теток Ликаса Мороса, в адрес друг друга. Рисунки и записки. Но чем глубже погружаюсь в семейные документы, тем сложнее становится эта драма. Листки с переписанными от руки стихами малоизвестных поэтов, названия симфоний. Этот человек был совсем не так примитивен. И то, что его уже нет в живых, дает мне право проникнуться им без объяснений и обязательств. Его увлечения, интересы, его любимые блюда, его почерк…

«Ли, неделю бессонных ночей мне стоило это решение. Ум говорит одно, а сердце – другое. Против сердца ничего не могу сделать. Не вижу будущего, наших детей, ничего. И все-таки я буду с тобой, V». Это написал не он.

* * *

Электричка в пригороде Каунаса идет себе, покачиваясь, стуча на стыках рельсов железными ногами. Мороз крепкий, все замело, и дымы. В окне домики светятся оранжевым, подкрашивая в темном небе угольный дым белых труб.

Чтобы от станции добраться до бабушки, надо пройти по морозу больше километра. Но пока тепло, спокойно. Мать не ссорится с отцом по дороге к свекрови. Ликасу пять лет. Он помнит, как они сидели в вагоне. Отец положил руки на колени, дремал, изредка поглядывал на него и мать, еще не очень тогда безобразную.

Он помнит.

* * *

«Здравствуйте, Таисия Степановна! Не смог застать вас и прощаюсь письмом. Сегодня выезжаю в Аугсбург[43 - Аугсбург – город на юго-западе Баварии, один из древнейших городов Германии.]. Вы всегда сможете на меня рассчитывать. Если нужны деньги, лекарства, пишите, не стесняйтесь.

Хочу предупредить, буквально вчера, когда паковал последний чемодан, пришел мой двоюродный племянник Виталий. Тот самый, о котором столько рассказывал, который двенадцать лет провел в тюрьме. Конечно, я надеялся, что мы разминемся, мы эмигрируем, ему сидеть еще три года, но отпустили досрочно. Попросил у меня материны письма, фотографии. Я отдал, все равно с собой все не увезешь.

Он не кажется прожженным уголовником, но я очень прошу вас не давать ему мой новый адрес.

С уважением и любовью ваш екатеринбуржец-аугсбуржец Николай, 2015 год».

Как это письмо попало в коробку Мороса? Я перечитала его. Сын свердловской тетки Виталия Мороса Валентины написал его своей соседке, судя по всему, накануне эмиграции в Германию.

* * *

Обгоревшие черные остины травы торчат вверх, и расстояния между ними и небом нет совсем. Луговая низина пахнет замлей и весной. В этом выдохе дым, зелень, свежесть сплетаются в косы. – Соль?! Соль взяли?

– Да!

Зола на руках от печеной картошки, как пыльца на крыльях бабочек.

Им шестнадцать-семнадцать лет. Еще месяц, и они окончат свой курс, пойдут работать столярами, точильщиками, сборщиками, это дети из самых простых семей.

Ликас снимает обжигающую шелуху. Ему скучно и весело. Покойный отец заставил учиться здесь, но теперь помешать некому. Он готовится, он сможет поступить в Москве в вуз, он сможет подняться над Сваёне, Алджимайтисом, Джонасом, Гедре… эти тупорылые твари будут колотить ящики для шкафов.

– В моем доме пятеро русских уродов! Я им звезды на дверях нарисовал.

– У меня беременная одна гнида ходит. Может, с лестницы пнем ее?

– Ха-ха-ха!

– Ликас, а твоя мать русская, вроде? Да вы семья свиней!

Ликас ждал этого. Ребята не раз подбирались к его семье. Спасали отец, национальность и фамилия.

– Что? – он спросил тихо. – Опять не нравлюсь?

Рэмунас, парень, который подначивал, криво залыбился.

– Литовец? Докажи! Докажи, раз наш!

Он ждал, что Ликас начнет объясняться или предложит выяснить отношения. Сам Рэмунас был хорош: рослый, в модной майке, но девчонки не успели расплыться в кокетстве.

Ликас ударом в лицо кувыркнул его на землю.

Часть группы вскочила, кто-то взвизгнул. Ликас ударил не вставая: он и сейчас сидел в опустившейся паузе. Рэмунас быстро поднялся, закрывая руками лицо.

– Сука! Урод! – залепетала Гедре.

Потом на допросе все они говорили, что восхищались своей страной, а Ликас ее ненавидит.

Рэмунас получил диплом уже без глаза.

* * *