Якобинец

Лапьер спокойно пожал плечами:

– Если вам нечего нам предъявить, то мы свободны? Присяга не есть что-то обязательное, иначе миллионы людей гнили бы в тюрьмах…

– Враг нации, диктатор, корсиканский горец, укушенный желаньем славы.., – буркнул сквозь зубы Блондо и вдруг взорвался, – клянусь до самой смерти быть верным партии Робеспьера и убить Бонапарта!

Демайи насмешливо улыбнулся:

– Корсиканец должно быть отличный любовник, господин д ,Уарон, если вам и некоторым другим так понравилось прогибаться!

Молчавшие товарищи озабоченно переглядывались, как же некстати эта гневная вспышка, она ставит под угрозу их освобождение! В то время как мудрый реалист Буонарроти настаивал на формальном принятии присяги, хотя бы и с фигой в кармане, ради пользы дела они должны быть свободны…

Бонапартист был тоже потрясен, но по иной причине:

– Как! Вы восхваляете Робеспьера, этого «бича человечества» и проклинаете благодетеля нации, давшего Франции твердый порядок и мир?! Скоро мы пронесём наше победоносное знамя по всей Европе от Лондона до Москвы и Петербурга! Принесем наши ценности и свободу другим народам!

Неосторожно… Не надо было ему этого говорить…

Рывком Блондо перегнулся к нему через стол и бешено зарычал:

– Проживи Робеспьер хотя бы на три-четыре месяца дольше, если бы перед Термидором мы утвердили конституцию 93 года, то сейчас имели бы настоящую свободу и подлинный мир!

Д, Уарон в «верноподданническом» ужасе отшатнулся. Больше того, он искренне счёл Блондо сумасшедшим, «безумца» он приказал поместить в тюремный госпиталь!

Менесье и Демайи подумав, тоже решили срочно «сойти с ума», их также было решено поместить в закрытую клинику доктора Дюбюиссона, где находилось немало политических противников Бонапарта, таким образом, они отвели от себя угрозу суда и расправы.

Остальные якобинцы, насмешливо улыбаясь, поставили подписи под текстом присяги, сделав поправку на мысленную фигу в кармане, и за недостатком улик были отпущены, в их числе Куаньяр и Лапьер.

Норбер выходил из кабинета последним, но следом за ним вышел Клерваль, он шел рядом и шипел сквозь зубы:

– Ты знаешь, сидел бы я в этом кресле на месте молокососа д, Уарона, я бы сумел доказать твою вину, я бы заставил тебя не только говорить, но и кричать!

Норбер смерил его насмешливым взглядом:

– Поздравляю! Тебя назначили придворным палачом корсиканского конкистадора? Могу представить, как ты горд такой честью!

–Запомни, якобинская мразь! Твоё освобождение доказывает не твою невиновность, а нашу недоработку и это мы вскоре намерены исправить!

Кавуа медленно подошел к товарищу:

– Ты еще вернешься в эти стены, любезный, и тогда поймешь, что сейчас с вами обошлись буквально по-христиански..

На бледной физиономии Клерваля расплылась дьявольская усмешка:

– Я знаю теперь, как сломать тебя, ублюдок. Твои революционные принципы не мешают тебе мять шёлковые простыни в особняке герцогини д Аркур. Знаю..ты не станешь, фанатик, нарушать свои драгоценные принципы ради банальной связи..значит всё серьезно. Нам достаточно арестовать твою герцогиню, и от души побеседовать с ней в этих гостеприимных стенах. Я выследил тебя и знаю о твоей связи с племянницей де Бресси, пока держу при себе эту ценную идею, но скоро поделюсь ею с д Уароном…», – мстительная радость исказила бледную физиономию Клерваля, – уверяю тебя, ей здесь очень не понравится..я всё для этого сделаю.. Ты веришь мне?

Тёмные глаза Куаньяра вдруг странно заискрились, смуглое лицо побледнело, резко обозначились скулы, когда он обернулся к Клервалю, а тот не мог унять злобного торжества:

– Не радуйся освобождению, Куаньяр, это ненадолго.. А может тебе интересно будет узнать, как умер твой дружок Дюбуа?

Норбер вздрогнул:

– Прошло 10 лет…Что тебе известно об этом?

– Всё…Он был задержан в ночь с 9 на 10 термидора, не без содействия вашего покорного слуги, он имел неосторожность сунуться в зал Комитета. Как же он мог не увидеть вашего любимца в его последние часы, – бледные губы дёрнулись в злой усмешке, – 11-го «чихнул в мешок» Сансона. Жаль, тебя там не оказалось, зарыли бы в одной яме..

Единственный из группы осужденных потребовал, чтобы его уложили на доску не так, как других.. а на спину..так, чтобы падающий топор оказался прямо перед глазами.. рисовался до последней секунды, изображая абсолютное презрение к смерти…и к нам…Бешеные фанатики,…в общей яме вам и место!

Норбер некоторое время молчал, наконец, с побелевших губ сорвалось:

– Когда-то, чтобы продемонстрировать свою власть и моё бессилие, ты силой заставил меня снять шляпу, а я обещал снять с тебя голову…Запомни это и жди…я приду!

– Что несёт этот бешеный?, – этого замечания не понял Кавуа.

Клерваль ничего не ответил, он всё понял, он вспомнил те дни в тюрьме, вскоре после 9 Термидора, невольно отшатнулся, сделав нервное движение, замер.

Лапьер, со стороны наблюдавший за разговором, и не слышавший ни слова, иронически улыбаясь, заметил:

– Как же сильно любят тебя эти двое! Просто африканская страсть до неприличия!

– Это старая любовь, – Норбер небрежно повёл плечами.

Они угрюмо шагали по тёмному коридору тюрьмы, окруженные конвоем. Норбер уже собрался возмутиться грубым обращением, когда под гулкими сводами раздался чудовищный крик боли, затем ещё и ещё, переходя в жуткий рыдающий стон.

Якобинцы невольно остановились. Лапьер и Куаньяр обменялись взглядами, полными нескрываемого ужаса. Конвоиры грубо толкнули их прикладами в спины, прикрикнув:

– Не задерживаемся, на выход!

– Значит всё же это не слухи, верные рабы Бонапарта пытают патриотов, – услышал Норбер свистящий шёпот Лорана, вздрогнул, но промолчал.

–Доквакались наши гуманисты, гильотина для них «слишком жестоко», зато пытки в застенках во имя самодержавного диктатора в самый раз! Курят фимиам своему идолу, подставляют задницы за очередной орден или титул, они изыщут обоснование любой жестокости, если она направлена против республиканцев! Если они считают, что в стране мир и гражданская война давно закончена, отчего же нас режут на фоне «мирного времени»? Нас убивают то из «государственной необходимости», то ради «защиты существующего строя»! Мы казнили роялистов во время интервенции и гражданской войны, но тогда они нас проклинали и обвиняли в варварстве, а этот корсиканский конкистадор для них «герой и гений»!», – не унимаясь, с растущим возмущением и страстью шипел Блондо, – кстати, наши генералы Мале и Моро едва ли менее талантливы..

– Помолчи, не ровен час одумаются и вернут нас всех обратно.

– А мне можно, – хитро улыбнулся Блондо, – я сумасшедший, в отличие от вас, меня и так ждет уютная комната в клинике Дюбюиссона..Это не тюремная камера, даже кормят неплохо и можно гулять во дворе…

Двое агентов отправились с Куаньяром в его квартиру на улице Сен-Жак. Но он был совершенно спокоен, все бумаги он перенес в подпольную типографию Метжа. И как же вовремя!

В гостиной оба на минуту замерли, разглядывая характерные достопримечательности в виде портретов Робеспьера и Сен-Жюста. Оба были очень молоды, принадлежали к тому поколению, что в 1793-94 году еще были подростками. Обмениваются впечатлениями.

– Взгляни-ка, прямо символ веры! Да за одно их хранение, любезный, можно брать сразу!

– Не отвлекайтесь, господа!, – вежливо отозвался Норбер в тоне легкой насмешки.

В спальне их взгляды остановились на портрете Луизы. Портрет 1789 года. Ей на нём не больше девятнадцати-двадцати лет. С розой в руке, одетая в сиреневое бархатное платье, длинные волосы струились по плечам, как золотистый шёлк..выразительные синие глаза, алые губы.. высокая грудь..

– Сразу видно.. не простолюдинка.. и даже не буржуазка.. Прямо куколка из старого Версаля и Трианона… И до чего хороша.. взгляни, Антуан..

– Откуда этот портрет, якобинец? А, ты же у нас герой 10 августа…Из Тюильри? Конфисковал именем народа?