Якобинец

Луиза тоже молчала и не сводила с него широко раскрытых глаз, пытаясь понять, подействовала ли на него её страстная исповедь и это старое письмо.

Огромным усилием воли Норбер сумел взять себя в руки и сохранить невозмутимый вид, он вспомнил о том важном и опасном деле, что ожидает завтра и решил оставить решительное объяснение на потом.

– Завтра рано утром я уйду, – коротко бросил он и увидел даже в свете камина, как сильно побледнело лицо Луизы, из этого ответа она сделала свой вывод, сердце Норбера больно сжалось, и всё же он это сказал – а теперь прошу вас, мадам, оставьте меня, я чудовищно устал»…

Прижав руки к груди и опустив голову, с трудом сдерживая рыдания, молодая женщина вышла из комнаты.

Но уже около пяти утра она снова была в его комнате, слишком боялась, что избегая объяснений, он уйдёт на рассвете, и была права, Норбер уже был одет. Большую часть ночи он не мог заснуть. С отчаянием ловила Луиза его взгляд, я ещё увижу тебя? Ты вернёшься?… Понимаю.., значит, ты не простил меня…

Простил ли Норбер её? Сколько же лет он мечтал об этой встрече во сне, в своей одинокой комнате на улице Сен-Жак, наяву потеряв всякую надежду… Господи, более всего на свете хотелось ему сжать в объятиях эту женщину, прижать к груди, приласкать и успокоить, хотелось уткнуться лицом в ее колени, он не мог видеть слёз, катившихся градом по бледному лицу. Но именно поэтому он и отводил взгляд…

Для себя Норбер решил немедленно вернуться после испытания бомбы – «подарка императору», в случае неудачи их еще вполне мог ожидать арест, скорее всего и казнь, Норбер не хотел пока давать ей надежду.. Но, черт возьми, как же мучительно тяжело и больно видеть её страдания… Ну надо же было придумать.. «бронзовое сердце»!

Не имея сил взглянуть ей в глаза, у самого порога он бросил вполоборота: – «Прощайте, мадам!»

Норбер уже вышел из дома.

Он не знал, в каком отчаянии Луиза бросилась в комнату Лапьера, зная, что он еще там, и не задумавшись о том, как это может выглядеть, буквально умоляла его устроить так, чтобы «гражданин Куаньяр» вернулся в её дом, спохватившись, она сослалась, что имеет к нему очень важное дело…

Уже на улице, оставшись наедине с Куаньяром, Лоран со смехом рассказал товарищу о странном поведении гостеприимной хозяйки, он истолковал её поведение по-своему:

– Красавец санкюлот! Ты пользуешься успехом у аристократок, Норбер! Она вполне откровенно не спускала с тебя глаз весь вечер! Вдовушка просто взбесилась от страсти, ты бы видел, как она без ложной стыдливости умоляла меня уговорить тебя вернуться!

– Ты несёшь чушь!, – огрызнулся Норбер, – ему было остро неприятно, что Лоран говорит о ней в таком тоне.

А тот искренне не понял агрессивности товарища:

– Ты просто зануда! Нигде не написано, что к революционным принципам и патриотизму в нагрузку прилагается аскетизм! Где твои глаза, она настоящая красотка! И кажется, она хочет тебя! Пользуйся моментом!

– Заткнись и никогда больше не возвращайся к этой теме!, – потеряв терпение, зарычал Норбер.

Норбер не знал о разговоре, состоявшемся вчера вечером в кафе между Лапьером и Метжем после его ухода.

– Чёрт! Забыл ему сказать, что наши собираются здесь завтра вечером, но повод более приятный, чем совещание! Ты тоже не знал? У нас намечается вечеринка, хороший стол, доброе вино и хорошенькие и не слишком строгие девочки!, – спохватился Метж.

Лапьер отмахнулся:

– Он бы не пришел! Я уже забыл, когда мы в последний раз отдыхали вместе. После того, как его бросила какая-то аристократка, он совсем свихнулся и теперь ненавидит их еще больше, чем обычно.. если такое возможно.. Я вижу, что женщины им интересуются…У него хоть вообще есть женщина?

– Я за ним со свечой не хожу, но года три-четыре он жил с молодой особой из Нанта, её звали Анриэттой Робер, хорошенькая и добрая, кажется, она даже любила его и чего не жилось? Но сейчас не знаю женщины, которую с основанием можно назвать его любовницей.. А проституток он принципиально презирает…, – растерянно пожал плечами Метж.

– Я так и думал, а тебя завтра снова будет пасти твоя мадам Фуэс, чтобы не выпил лишнего и не залез кому-нибудь под юбку!, – при этих словах Лапьер наткнулся на беззлобную усмешку Метжа.

Вспомнив этот разговор, Лоран пренебрежительно взглянул на Куаньяра и пожал плечами, пришлось перевести тему, к ним подходил Метж с товарищами.

Якобинцы приближались к пустырю за госпиталем Сальпетриер…

– Гражданин Куаньяр! Беда! Остановитесь же.. я бежала за вами полдороги!

Куаньяр узнал горничную Луизы. Девушка задыхалась, прижимая руки к груди, лицо было очень бледным, в глазах настоящий ужас. Она поманила его к себе.

– Что случилось?!

– Она пыталась покончить с собой! Я оставила с ней сестру.. как бы она не вздумала еще раз..

Ужас девушки передался Норберу, он резко бросил товарищам, не считая необходимостью что-либо объяснять, решительно отмахнулся:

– Идите без меня!

Взмахом руки остановил извозчика.

Смертельно бледный, нервно вздрагивая, остановился он на пороге комнаты.

Луиза лежала на широкой постели, рядом сидела молоденькая служанка, увидев Куаньяра, она, молча, выскользнула за дверь.

Золотистые волосы разметались по подушке, она повернула к нему голову, припухшие глаза заискрились, побелевшие губы слегка задрожали:

– Ты всё-таки пришёл…

На неё было больно смотреть. Проглотив тяжелый комок, Норбер опустился на колени около постели, стал целовать тонкие руки.

– Прости меня.. если сможешь..Я действительно чудовище.. и у меня бронзовое сердце..», – вырвалось сквозь зубы, – за такую черствость я сам заслуживаю гильотину…

Она лишь слабо и счастливо улыбалась, и молча, гладила его по волосам, прижимая к себе.

Допрос схваченных якобинцев вёл важный молодой бонапартист д, Уарон с орденом Почетного легиона, приколотым к серому сюртуку. Немногого ему удалось добиться, арестованные держались уверенно и спокойно, хотя знали, что диктатор уже разрешил применение пыток к политическим заключённым, но в данном случае такого распоряжения явно не было.

И вот сюприз! Неподалёку, опираясь о подоконник, стояли старые знакомые Норбера, Клерваль и Кавуа, бывший регистратор трибунала и агент Общественной Безопасности, «бывшие» якобинцы, «бывшие» термидорианцы, а ныне «верные и убеждённые» бонапартисты…

О, эти всегда рядом с победителем и горе побеждённым!

Куаньяр, не присутствовавший лично при испытании «адской машины», сразу понял, что включен в список на арест не без их «дружеского» участия. Но на этот раз враги промахнулись, прямых улик против него не нашлось, потому оба выглядели особенно угрюмыми и злыми. Оба за всё время допросов не произнесли ни слова, спокойная беспристрастность чиновника не давала им шансов «закопать живьем» Куаньяра и других якобинцев.

– Какие люди, – не удержался от иронии д, Уарон, – я было уже заскучал, давно не видя вас, Шевалье, Демайи, Менесье, Куаньяр, Лапьер, Брио, Блондо..А где же Метж, Базен и Юмбар? Они тоже не могли остаться в стороне…

Изготовитель бомбы, якобинец, талантливый инженер Александр Шевалье невозмутимо утверждал, что она предназначалась для военного флота, проводилось испытание, последствия которого и были установлены следственной комиссией на пустыре за госпиталем Сальпетриер.

Гордый знаком отличия и новой должностью, д,Уарон решил изобразить снисхождение и сочувствие:

– Сколько же раз вас сажали, господа? Всё не успокоитесь? Не можете смириться с новой реальностью? У нас империя, на календаре 1804 год! Времена Конвента прошли безвозвратно, если вы не заметили! Ваш Якобинский клуб разрушен еще в 94-м, клуб Манежа закрыт в 99-м. Навсегда. На что вы все надеетесь?

До ответа снизошел Демайи:

– Пока люди живы, жива и надежда, только мёртвым надеяться не на что…

Чиновник назидательно поднял палец:

– Это верно. Мёртвым надеяться не на что. Так что берегитесь. Сейчас против вас прямых улик нет, вам всё сошло с рук, но в следующий раз… К вам только одно требование, присяга на верность императору, одна роспись и вы свободны. Право, что за непонятное упорство, его величество настоящий отец народа, он дал нам железный порядок, новый порядок!…