Дом с Луною. Рассказы

У Саши-оленевода получилось.

Испанка

Мой дед по матери Осип родился в 1879-м году. Женой у него была Матрона Николаевна. Детей рожали, жили хорошо. Дед нравом был суров, но по тем временам самое то: правил самосуд, ворам пальцы отрубал. Но люди его такого уважали и власть над собою принимали, беспалые ему руку жали.

В 1916 родились у них двойней два сына, Андрей и Леонид. А в 1918-м от испанки умерла и Матрона, и один из близнецов. Нельзя такому мужику с сыном в люльке без жены. И сосватали ему только что овдовевшую Анну восемнадцати лет, мою бабушку. С первым своим мужем они и свадьбу то недавно сыграли, но такие времена – пришли в их село не то красные, не то белые, а скорее всего ещё кто, Анна с мужем засели на чердаке с пулемётом, но не отбились. Мужчин села бандиты на реке казнили, тела в воду бросили, а головы жёнам отдали.

Анна двухлетнего сына Осипа, моего дядю Андрея, приняла и растила как родного, а потом у них и свои дети народились, десять, если поимённо. Моя мама – последней, в 38-м. В 1940-м дед Осип умер, почки отказали – нет, не пил, не принято это было, просто болел.

Эту историю надо рассматривать слоями, охватывая всё и сразу: богатая северная территория и люди, живущие своим нравом, достатком, языком и культурой; сильные и вольные люди, образованные; эпидемия испанки, и мои-то родные выжили, крепкие оказались; страна в режиме войны; красный террор, разгорающийся и никем не сдерживаемый – не до того.

Бабушка Анна говорила, что смерти в эпидемию было столько, что не хватало гвоздей, и доски на гробы сшивали верёвками.

Если в богатом самодостаточном регионе, каким на тот момент была Коми земля, не в чем было хоронить, думаю, людям новости из столицы, кто там, кого и зачем, шли вторым-третьим интересом, вот и пропустили беду.

Про испанку и гвозди мы вспомнили в один из разговоров с северной роднёй по телефону этой весной[1 - весна 2020-го, эпидемия covid]. Если бы не рассказы бабушки, так и ушло бы беспамятно.

1918-й год, уровень сложности: «эксперт».

Жестокость. Следы

Примерно так: двое встретились, полюбили друг друга и поженились. Оба родились в Китае, а потом переехали во Владивосток молодыми, каждый своим путём. Она – безумно красивая женщина, он – сильный, практичный, немного ревнивый. Нормально. На два поколения раньше, ещё в девятнадцатом веке, их семьи перебрались на Дальний Восток. Они осели в Приморье, выбрав себе на проживание эту новую землю, приняли правила этих мест и стали жить – хорошо или плохо, судить не мне.

Но я могу запомнить это и понять. Охватив взглядом и сложив крохи тех семейных историй, что удалось узнать, сделать выводы, касающиеся уже лично меня, моих детей, наших поступков. Причин, следствий…

Я обнаружила кое-что, лёгшее тенью, неясное в своей неузнанности. Я – ловец, охотник. Двигаясь по туманным тропам недосказанности и чужих фальшивых догадок, заведомых наговоров и схороненных, как казалось, навечно тайн, я вышла на её след. А названное, оно не сможет больше перебирать струны человеческих судеб неукоснительным законом, низводя иногда к нулю целые семьи.

Жестокость и её следы, вот о чём будет мой рассказ.

Бабушка Софья.

Софа Глушко была совсем маленькой, лет пяти, когда Чернигов остался за спиной: Одесский порт, большой пароход – и через Африку, Цейлон – на восток, где должна была начаться новая, хорошая и совсем другая жизнь. Семеро детей в семье, она самая младшая.

В одном из цейлонских портов народ высадился на берег – затовариться и посмотреть на дивные индийские берега, Софу оставили на палубе. Она вспоминала это потом: какой-то индус схватил её, спрыгнул в лодку, спасибо матросам – отбили. Если б не они, была бы у меня совсем иная история.

Какой было её взросление, она не оставила нам воспоминаний. Не любила рассказывать ни о родителях, ни о детстве и юности. Только и досталось, что то индийское происшествие. Да ещё вот это: знала она и польский, и французский, и даже напевала своим детям какие-то потешные песенки. И вроде дед её был из пленённых в войну 1812-го года, то ли француз, то ли немец.

А потом она вышла замуж за Николая.

Было ли у них счастье? Не знаю. Николай быстро завёл вторую семью, одна – с Софьей, на российской территории, другая – в Харбине, где он обосновался у какой-то зажиточной купчихи. Гонял туда-сюда, вертелся, зарабатывал копейку, и говорят, даже однажды задолжал в карты одного из сыновей.

Дети Софьи и Николая: приёмный Борис, Виктор (мой дед), Павел, Михаил, Александр, Люба, Вера и Надя.

Дети рождались в смутное время, вот-вот случится революция. Софья была с ними одна, работала прачкой, очень скоро стала терять зрение. Подросшие дети поделились так: сыновья с отцом на заработки, дочери с матерью. А потом всё так сложно замешалось, что голова кружится от перемещений, общих обид, кто кому что сделал. Девочки воспитывались в Харбинском католическом пансионате, потому что недорого. И отца любили, особенно Люба. Мальчишки же его проклинали, и, видимо, было за что.

В сумятицу гражданской пацаны связались с разведкой, думаю, что это было баловство, курьерство через границу за грошик, всё же плотно: китайцы, японцы, Красные, Белые, больная почти слепая мама, непуть-отец. И однажды Софу арестовали японцы – как мать подозреваемых, и со слов дочерей, пытали, били, а потом выпустили несколько помешанной.

Женившись, Виктор, мой дед, взял Софью к себе. Она не ладила с моей бабушкой Клавдией, к тому времени уже считалась совсем безумной, убегала часто куда-то и бродила по городу по ночам. Потом был 38-й, когда арестовали сначала Виктора с Клавдией, потом Пашу, Мишу и Сашку. В 40-м, освободившись, Клавдия отдала Софью в психбольницу. А в 41-м страна стала избавляться от человеческого балласта, и Софы не стало.

Николай.

Непутёвый и вёрткий, запроклятый собственными детьми, Николай происходил из семьи уральских казаков. За него отдал жизнь их с Софьей приёмный сын Борис: когда красные взяли Харбин, Николай, тогда служивший подрядчиком на каком-то заводе, непонятно зачем на вопрос «чей завод?» возьми да скажи «мой!». Его арестовали и приставили охрану. Борис кинулся защищать отца, за что и получил пулю. А Николай сбежал.

Когда моему деду Виктору было лет шестнадцать, а значит, это год 26-й, Николай отправил его на советскую сторону через границу, к своим родителям. Мол, там спокойнее, перебеги как-нибудь, а на месте разберёшься. Но Виктор нарвался на пограничный патруль, схоронился в стоге сена, дрожал всю ночь, его нашли с собаками под утро и увезли в тюрьму. Виктор говорил как есть, что к бабке с дедом шёл. Что ж, привели их на свидание, только отказались старики от внука. Так и остался Виктор тогда в тюрьме и отсидел там полгода, пока, завшивевшего и заросшего, не вытащил его оттуда дядька. А бабушку с дедушкой Виктор проклял.

Николай остался в Харбине и где-то в 41-м погиб шальной смертью, не справившись то ли с лошадью, то ли с тройкой. До конца его дней с ним была старшая из дочерей, Люба. Потом она уехала в Америку, вышла там замуж, и след её затерялся в Аргентине.

От прадеда Николая не осталось ни фотографии, ни доброго слова по нему. А саму память о нём я выискивала и разбирала в ворохе слов сложно и долго.

Виктор.

Мой дед родился в 1910 году в селе Петровка Шкотовского района Приморского края. Крещён и прописан в церковной книге как мещанин. Говорят, был ревнив. Но зато, как старший сын, принял под крышу своего дома во Владивостоке и больную безумную мать, и всех братьев и сестёр. Клавдия, его красавица-жена, родила в браке с ним трёх детей: Лиду, Владимира, моего отца, и Юрия.

Дом во Владивостоке Виктор добыл себе хитро: сначала он снимал половину у инвалида, безногого солдата первой мировой, а потом, пообещав тому уход и заботу, уговорил переписать имущество на себя, да и сдал тут же в инвалидный дом. По воспоминаниям дочери Веры, когда того человека выносили, кричал он на всю улицу и проклинал Виктора и всё потомство его. Никто не одобрил такого вероломного поступка моего деда, и говорили, что быть беде.

А через полгода, в июле 38-го, Виктора взяли по обвинению сначала в растрате, а потом уже приписали шпионаж в пользу Японии. Держал он голубей, и голубятня эта фигурировала в доносе. В момент ареста загорелся дом. И кто знает? Одни считают, что сам Виктор запалил, чтобы сжечь улики, а, может, безумная мать…

Затем взяли Клавдию и детей, их раскидали по детдомам СССР, старшей Лиде было семь лет, моему отцу три с половиной, а Юрию года полтора. Чуть позже арестовали братьев Виктора. Девочек, сестрёнок Веру и Надю, определили в швейное училище. Вера вспоминает то время как лихолетье, когда по ночам шли по улицам конвои арестованных и было страшно.