Дом с Луною. Рассказы

В первый раз Старый Солдат пришёл, когда мама играла на полу барака одна и очень хотела есть. Очень. Она тогда ещё болела сильно, и женщины, подруги её матери, говорили, что ангел уже рядом. И вот заходит человек в форме, которую мама потом видела на картинах – амуниция солдата первой мировой, и произносит:

– Что ты здесь делаешь?

– Маму жду.

– А что плачешь?

– Есть хочу.

– На, поешь, – и выкладывает кусочек хлеба.

Мама берёт горбушку, забирается на нары, ест. А потом смотрит – нет солдата, ушёл. Когда женщины вернулись с работы вечером, всё им рассказала. А они:

– Да не было здесь никого. Никакого солдата не видели. Заметили бы.

Ну не было и не было. Только этот Старый Солдат приходил к маме ещё раз, уже дома, пришёл, поговорил с нею, расспросил как дела, и дал какой-то совет, угостил. А потом снился, и каждый сон был вовремя, на пороге. Мама говорила своей матери:

– А я опять Солдата видела! Приходил ко мне.

И её мать с женщинами-подругами понимающе кивали головой: «Да, Ангел рядом, он скоро придёт».

Жизнь шла своим чередом. Мама выбиралась из одной болезни за другою. Сила свыше щадила её. Не знаю, что это было. Воображение больного голодного ребёнка или знак, дух, Ангел-Хранитель?

И не удивлюсь, если в последний путь маму пригласит и возьмёт за руку именно он – Старый Солдат.

Понты периода СССР

Когда мы были детьми, нас с братом на всё лето увозили в деревню к тёте, очень далеко на Север. У всех понятие «север» разное. Мой – самый северный, с полярным сиянием зимой, с белыми ночами летом. Мой Север – это сёмга, икра, оленина, морошка, короткое лето, умение молчать и умение петь так, как нигде больше, потому, что всё там – история, которую не найдёшь в учебниках, только в памяти и крови.

В деревне мы, городские малолетки, жили, дичали, начинали говорить на коми-языке и к концу лета почти полностью ассимилировались с местными. Или нам так казалось, с их позволения. Но самое главное, начинали жить по нормальным человеческим понятиям. А в августе, перед большими дождями, пока не размыло дороги, нас забирал какой-нибудь взрослый представитель семьи назад, в столицу.

Лето, год 82-й. За нами приехала сестра, девушка воздушная, неторопливая и добрая. Ей аж 16 лет, она для нас-разбойников – небожитель. Только рассеянная немного. Конечно, всё перепутала, по дороге из деревни к аэропорту сошла не на той остановке и совсем заблудилась.

Ситуация: мы – здесь, а самолёт взлетающий – там. Точка. Точка ли? Нет. Потому что есть серый кардинал – мама, её коми-родня, коми-друзья и коми-друзья-друзей при исполнении. Понятно, мама предположила такой ход событий и расставила посты в стратегически важных местах: остановки, перекрёстки, аэропорт.

Представляю себе это так:

– Да. Дети в аэропорт не прибыли.

– Их видели. На центральной остановке.

– Приказываю. Задержите вылет. Что?.. Вы не поняли. Задержите вылет!!!

Как-то так. В то время не было мобильной связи, а какая оперативность.

Нас обнаружили минут за пять. На спецмашине минут за двадцать доставили в аэропорт, потом регистрация, пешком-бегом до трапа с ожидающей и официально улыбчивой стюардессой. В салоне все лица обращены к нам: три ребёнка разного возраста, а у меня в сетке (той самой, советской) шишки!

Тогда мне это казалось нормальным. Чего ж не подождать хороших людей?

Помню очень тонкое чувство собственной исключительности за просто так. Нелогично, незаконно и потягивает Средневековьем. А всё же… Чертовски приятно, опаздывая на самолёт, произнести что-то вроде:

– Сейчас, уже еду. Подождите, не взлетайте без меня. Ах да, мне чай с сахаром и молоком 1:1. Я вас всех так люблю…

Мамина любовь

– Так вот знай, я до сих пор его люблю.

Мальчик Миша, мамин одноклассник. 10-й класс, поцелуй в щёчку. Она уехала в мединститут, его забрали на службу в Германию на пять лет. Договорились, что поженятся, когда вернуться домой. Условились переписываться: хитро-хитро – через строчку, чтобы никто не смог прочесть, про любовь же. Письма приходили иногда по два в день. Год, второй.

За мамой-красавицей пробовали ухаживать, но она ждала своего Мишу. Как поступила, сразу стала подрабатывать дворником при общежитии, приоделась и похорошела совсем.

В ухаживаниях особенно настойчив был староста их группы Виктор, самый из них взрослый, после мореходки, самоуверенный интеллектуал. Когда исчерпались и оказались бесполезными розы-конфеты, решил идти другим путём: стал перехватывать письма. Общежитие того времени – это корреспонденция ворохом у вахтёра, добыть конвертик несложно. Виктор расшифровал язык и написал от её имени, пару раз всего – Мише, будто мама изменила ему. Написал и домой её матери и сестре, уже от себя примерно о том же. И вот моя мама начинает получать ответы…

Иногда мне хочется её спросить, ведь это же конец 50-х, двадцатый век, выдохнуть в её наивную девичью душу: «Мама! Зачем ты позволила им всем сломать тебе жизнь?!»

Миша написал, что порывает с ней. Сестра сказала, что «раз ты теперь баба и опозорила семью, забудь о доме. Или живи честно и по закону». Мишина мать прокляла. А мама пошла топиться на Северную Двину. Не смогла, конечно. Как потом говорила, от беды её отвёл Бог. Вышла замуж за Виктора. В насилии родились мои старшие брат и сестра.

Виктор оказался талантливым врачом. Но это было время врачей пьющих. Есть даже история, как он оперировал на костях черепа в поезде на ходу пьяным, и человек выжил. Он спивался, терял друзей. Без любви не построить счастливой семейной жизни. Развод случился на Сахалине, некрасивый и шумный: Виктор украл их 6-летнюю дочь, мою старшую сестру Маришу, и скрылся со своей тайной женщиной.

По тревоге подняли островную авиацию. Поиски возглавил мой отец. Сестру нашли. А отец нашёл мою маму, свою третью жену. Ухаживал долго. Подобрал подход через детей: мама работала целый день, а они во дворе или на работе у неё. И то машинка в руках, то куколка.

– Кто дал?

– Батя.

– Какой батя!?.

– Мама, – Вова, мой брат, чуть картавит, – я же говорил, что мы найдём нового хорошего папу!

Не сложилось. Мама – ледяная королевна, не пускала никого в своё сердце. Кто выдержит такой холод? Самый настойчивый – и тот капитулирует однажды. Невозможно жить с человеком, ненавидящим заочно и навсегда.

Миша женился после возвращения домой на девушке, похожей на маму. Стал работать пилотом вертолёта. Разбился в тридцать лет, в 68-м, как раз напротив дома маминой сестры, куда мы все, и мама тоже, приезжали гостить на лето. Но мама узнала об этом лишь в 80-х. Держит его фото близко, рядом с иконами.

– Вот только его и люблю. Всю жизнь. Так и знай.

Оленевод

Несколько больших семей вышли из Великого Новгорода в 1550-м году. Они двинулись по торговым путям на Мангазею, легендарную, богатую, свободную. В 1555-м достигли берегов Ижмы, начали основывать поселения и дальше не пошли. Имена, прозвища, любовь, трудности и радости, дети, мужья-жёны… Поколения…

Настя и Андрей поженились и родили Марию, Андрея, Марфиду, Серафима и в 1900-м Анну, мою бабушку. А Мария, старшая, в 1914-м вышла замуж за Сашу. О нём сейчас и речь.

У его отца Павла Рочева было стадо оленей, большое – богатая семья. От какой-то болезни все олени полегли, и парень этот, Сашка, оказался нищим. Нанялся в батраки и заслужил этим обидное прозвище, уж очень сильно они тогда упали, а люди такое не прощают. Батрачил, но брал он за труд свой каждый год не деньгами – оленями. Поднялся, жену Машу взял, зажили как прежде, то есть богато. И словами передать гораздо проще, чем показать, сколько в это преуспевание вкладывалось их труда. Очень хорошо жили. Потом случилась революция, потом коллективизация, и стадо оленье у него пропало во второй раз. А что такое олень для северного человека? Еда, одежда, лекарство, транспорт, деньги – всё. Да просто причина быть таким, какой ты родился по крови своей.

Пропало стадо, пришли беда, голод. На руках дети мал мала меньше.

Большевики оленей забрали, а навыков, как держать такое поголовье, у бывших «бедных» нет, и за ними, Сашей с Марией, вернулись. Помогите, мол, без вас никак не выходит. Что ж, стали чум-работниками называться. Олени к ним возвратились, просто теперь это было общее советское «богатство». А там и жизнь закончилась.

История жизни одной семьи. Маленький кирпичик, персональный вклад в будущие характеры ещё не родившихся, страховочный тросик на периоды других провалов и неудач, которые неизбежны, к сожалению. Беда, хоть и срежет, возможно, твою жизнь лихом, но пройдёт, а ты будь добр – выживи, и память о том, кто ты есть на самом деле, сохрани.