Дом с Луною. Рассказы

Он признавался мне в этом через много-много лет, и мне в тот момент хотелось плакать. Его мир за несколько минут маминого крика перевернулся. Андрей начал заикаться и ушёл в себя. Родители, погружённые в войну, не заметили беды, мне было не того, сама выживала, старшие брат и сестра, также ошалевшие от нескончаемой вражды, переживавшие свою трагедию, не могли помочь ничем.

Каждый следующий день его жизни загонял во тьму всё глубже, не позволяя встать, поднять голову, сказать ясное слово, распахнуть сердце. Жизнь била ногами, а защиты не было.

Странного умного мальчика призвали в армию, и что было там, точно никто уже не скажет. Знаю только, что его логика, наработанная за всю сознательную жизнь, вошла в противоречие с реальностью. Брат был травмирован где-то в дедовской драке и из армии самовольно ушёл.

Погоня настигла его, конечно. Арестовали уже в доме матери, почти сразу как он добрался до квартиры. Допрос, комиссии, издевательства. Психиатр, молодой врач, зацепился за слово «бесы». Психиатрическая клиника, шоковая терапия.

Мама хватилась, но поздно. Выкрала его, уведя по коридорам психушки через запасные выходы, и приняла обратно в свой дом несчастное дитя, бедам которого сама же и была причиной.

С тех пор прошло много лет. Всё меняется, беды уходят, зарастают травой прежние дороги, люди забывают даже самое страшное, умирают, прощают. Однажды брат взял в руки бубен. Попросил сестру сшить ему одежду – ту, которой хотелось, и ушёл в лес. Мама опять запричитала, больше о себе и о своём несчастье, а я вот что думаю. Жизнь лишила его земли под ногами, нашей с вами нормальности, «обычной» логики поведения. Но у него ещё есть Небо. Небо никто и никогда не сможет украсть. Шаман, ударивший в бубен, всегда найдёт дорогу домой – в то золотое место, где в целости и сохранности лежат украденные, когда-то данные при рождении дары.

Пусть он бьёт в свой бубен, этот новорождённый шаман, и накамлает всё, что заслужил и на что имеет полное право.

Сестра, Машка и три котёнка

Это история августа 88-го, когда жернова больших событий приходили со скрипом в движение, а мы, малые частицы большой умирающей страны с талонами на мыло и сахар, с очередями и полуночными дерзкими телевизионными новостями, с удивлениями и принятиями других правил жизни – мы, моя странная, талантливая и, что уж там, невезучая семья, любовались закатами, дождями и наступающей осенью.

В тот год в мае у сестры с мужем родилась дочь. В это же время мама лежала в больнице, я, подросток, каждый день ездила к ней, возила кое-как приготовленное на передачи, потом через город шла к роддому сказать привет маленькой племяннице.

Безденежье. Завершение учебного года. Мы с младшим братом предоставлены сами себе. Хаос тех дней я не замечала – это была моя жизнь, где находилось место мечтам, слезам, детским рисункам и книгам – книгам взахлёб, до утра. Казалось, ещё немного, и к порогу лягут звёзды, я вышагну на палубы лёгких кораблей под парусами, мир вокруг станет светел, и прекратится бесконечный дождь.

Дождь шёл всё лето. А потом наступил август, когда маму выписали домой, и Саша, муж моей нерасторопной мечтательной сестры, наконец-то вернулся с гастролей – больше не нужно было просиживать с нею дни напролёт, и я освободилась для последних детских игр во дворе. Под ногами шуршали огромные тополиные листья и маленькие берёзовые, мы входили в хлопоты о школе, шныряли по магазинам, встраивались в очереди и обсуждали что-то своё. А история жизни сестры становилась всё более независимой от нашего дома.

Итак, поздний август. Сестра прогуливается с колясочкой, в которой спит-посапывает Маша, моя племянница. Старая часть города, вековые тополя, близость парка, пахнет осенью, и сестра с дочей движутся по знакомым ежедневным маршрутам. Недалеко Париж. Это район города, частный сектор, тихий и особенный, в тот момент заселённый цыганами, но Маришу тянет туда, и позже они станут там жить.

Как раз тогда в городе начали очищать улицы от домов-развалин, поэтому сестра катила коляску по дорогам известным, но меняющимся часто. На очередной груде бывшего дома тройное «мяу» в пятнышках и полосочках, совсем маленькие котята без кошки. А дальше случилось то, за что я безмерно уважаю свою сестру.

88-й год – это ещё не памперсы. Сменные пелёнки в сумке на ремне, сумка – на ручке коляски. Сестра самым естественным образом вытряхивает прокипячёные и поглаженные детские вещи к спящей Машке, блохастых орущих котят – в пелёночную сумку, и домой.

Вечером, наведавшись к ним в гости, я увидела следующее: сидит Мариша в кресле в их коммунальной комнате, кормит грудью дочь, рядом в ногах три серых, чистых и сытых полосатых комочка, которые о чём-то мурчат.

Несколько слов об их жилье. Первый этаж старого деревянного дома, сырость. Потолок под соседским фортепиано в углу просел неимоверно. Проваливающийся пол в санузле, там крыса под досками опять родила, и крысята пищат, как любые дети, искренне и громко. А ещё крысы постоянно оставляют следы на кафельной плитке и раковине и таскают дефицитное талонное мыло. В общей кухне на столе соседки ковёр из тараканов на вчерашних объедках. Сама соседка – выжившая из ума старушка, обрезает бельевые верёвки с пелёнками молодой семьи. Старушка против – против мира, детей, против жизни. Ей очень плохо, так, что не удержать в себе, «плохо» плещет через край, прорывается к живым скандалами и некрасивыми поступками. Таковы будни того времени моей сестры. Поэтому котята – это скорее гармонизация хаоса, чем внесение ещё большей неразберихи в их тогдашнюю жизнь.

Чуть позже, когда те малыши были розданы, на Маришу с Машкой-в-коляске в одну из прогулок выбросили собаку с пятого этажа. Собака упала в кусты, но осталась жива. Конечно, её приняли, начали лечить, дали имя. И ещё была какая-то кошка, уже не помню подробностей. А сестра только тихо улыбалась среди этого перемещения причин и следствий, кормила кого-нибудь, провожала, встречала. Не слушала укоров и насмешек, и всё у неё было хорошо. Правда, перестала петь.

Потом умерла та злая соседка, и ещё сорок дней в их квартире творилась мистика с летающими вазами, бельевые верёвки рвались сами собою, и без особых причин падала посуда.

Она всё-таки надорвалась – чуть позже, жизнь надломила в ней что-то, нежность ушла из голоса, а сила глаз стала беспощадной и холодной.

К ним пришла большая квартира, случился развод и неуход, родился третий ребёнок – сын, произошла пара чудесных исцелений и много ещё чего. Мы отдалились и однажды перестали понимать друг друга. Да и сестра больше никого не спасает, милосердие её сердца истощилось однажды, и родник пересох. Но жалко именно песен, тех, что пропали в конце восьмидесятых. Моя сестра очень хорошо их пела, очень хорошо.

Посылки из прошлого

Любимые песни, книжки. Любимые места: приедешь, а не то, уже не то.

Посылки из прошлого не находят адресатов – мы меняем свой отпечаток в жизни, и нас больше не узнать. Прошлое не различит нас в толпе и пройдёт мимо. Это хорошо.

Я помню тот город как бесконечную череду дождей и серых дней. Холодно, одиноко, и тополя бьются ночами широкими ладонями в наши окна: «уйти… уйти…» Сырая зябкая осень, и я знаю, что никогда не вернусь.

Но…

По приезде сюда через несколько лет я вдруг обнаружила солнечные улицы, фонтаны, речные плёсы и чистые бесконечные пляжи мелкого белого песка. Я шла по городу иноземцем-первопроходцем. Мы с детьми заглядывали в чудные ресторанчики, затейливые кафешки, и, если к нам обращались, чтобы спросить дорогу, я отвечала:

– Мы не местные. Прошу прощения, сами плутаем.

Я с таким рвением постаралась забыть тот город, что теперь терялась на улицах, где когда-то мы играли в следопытов.

Зато мы можем вернуться и прикрыть силой подросших крыльев того, кто до сих пор плачет там, в городе детства среди серых дней, жалкий и никчёмный, маленький в своей огромной беде, из которой хочет убежать, да не может. Обязательно вернуться глыбой света и тепла, отогреть и шепнуть в самый центр своей души:

– Не отчаивайся. Однажды ты окажешься в сияющем солнечном городе с фонтанами и бескрайней рекой. Перестань плакать, возьми карандаши и нарисуй всё это, а я тебе сейчас расскажу ещё…

В тот свой приезд я говорила и со случайными прохожими на улице, и с продавцами в магазинах, даже со своими близкими, которые так и живут там. Все они доказывали мне, что вокруг – серые дни и дождь, и никто из них не знает ни ту реку, ни те пляжи.

Вот что странно.

Собака

Детский двор – место волшебное. Знает каждый, кто уходил из дома и возвращался уже взрослым: приезжаешь, а двор – маленький. И дом твой – маленький. Во дворе играют какие-то дети, а сути их игры ты не понимаешь.

Во двор нашего детства помещалось огромное количество вещей и значимостей, смысл которых был доступен только нам: Космический Корабль, Кракозебра, Поляна Дикарей, Груша «Молодой Кабан». И слова-названия попроще, наш стратегический функционал: За Лабораторией, У Лестницы, Выход На Юбилейный, Гаражи и Гаражники (враги), Труба.

Там случались бытовые ежедневные события, о которых знали только внимательные к мелочам мы, дети – взрослым некогда, они работают, они спешат.

К примеру, каждый день через наш двор около одиннадцати проходила Собака. Через нас все «проходили», потому что центр города и рядом магазины. Этот пёс, овчарка, нёс в зубах самошитую холщовую сумку. У всех тогда были такие. В моей семье их шила сестра, очень красивые, кстати, из своих старых юбок.

Мы, зоркие следопыты, знали, что в сумке у собаки записка с перечнем продуктов и деньги без сдачи, завёрнутые в бумагу. Пёс шёл в магазин «Юбилейный», где подходил к продавцу, а та принимала сумку, складывала продукты, отбивала чек. И тот шёл обратно, снова через наш двор. Ему никто не мешал и никто не грабил.

Всё это было частью нашего тогдашнего мира. Кто был хозяин пса, где он жил, мы не знали, и как-то не подумалось уточнять. Проходила собака, и всё.

Потом мы выросли, разъехались и потерялись. Такого двора больше не будет. Мы и правда были исключительной общностью, на нас даже приходили смотреть из соседних дворов, на наши игры, и об этом как-нибудь потом. Но самым невозможным к повтору, мне кажется, является тот пёс. Всё невозможно: собаки одни не ходят по улицам, им нельзя в магазины, подъездные двери не откроешь лапой. Вопрос, донесёшь ли деньги, даже если у тебя острые зубы. Продукты можно и на дом доставить, для этого теперь есть специальные люди и службы.

Пёс не нужен. Пёс остался там. А вот мы двигаем дальше.

Краешек смерти

Первый класс. Сырая ранняя весна, и мы, дворовые дети, лепим снеговика у подъезда. То есть так: подъезд, узкая проезжая часть и банда местной малышни с другой её стороны.

Все заняты, полны идей, глаза горят. Вдруг – шум, шуршание, какое-то странное и даже глобальное, звук незнакомый и мною не понимаемый. Поднимаю голову: снег на крыше – весь, на всём протяжении четырёхподъездного дома – пришёл в движение. Заскользил широким пластом, лавиной, и я смотрю на это как в замедленной съёмке: над карнизами появилась ледяная корка грязно-серого цвета, выступила на треть метра и стала проседать, дробясь, шорох тихим фоном, всё очень медленно и масштабно.

Кто-то крикнул, отдёрнул за рукав, вроде мы даже кинулись в сторону, но не знаю, разворачивалась ли я спиной – хотелось всё разглядеть и запомнить. Потом нас накрыл грохот. Комки снега, льда и грязи ударили в лицо, следом легла тишина, и вот тогда пришёл вдогонку страх – ведь рухнуло всё это у самых ног, совсем рядом, обдав безжалостной силой, волну которой я тоже успела ощутить.

Через минуту оказалось, что повезло ещё одному человеку – у соседнего подъезда в коляске спал малыш, он уж точно не смог бы убежать. Коляску только присыпало немного, и человечек даже не проснулся.

В том сером бесшумном мире, время – 82-й год, где самое лучшее случалось лишь у нас в головах, придуманное, вычитанное и нарисованное, лёд, лавина, риск были приняты нами как очень крутая реальность. Настоящая почти-смерть. Почти страшно, почти задела. Мы во дворе после этого случая стали героями на несколько дней, десятки раз пересказывая, на каждый новый круг добавляя подробностей.

Но в основе всех повествований это: предчувствие, звук, заворожённость красотой и ощущение силы, значительно большей, чем я, понимание, что повезло свыше, и что смерть есть, но моя, неизбежная, конечно, будет иной.

Ещё в тот день я усвоила, что время – весьма хитрая штука с изумительной вместимостью, где секунды зачастую дороже дней и лет. Очень дорогая и важная в обиходе мера, которую, пожалуй, стоит рассмотреть поближе.