Хирурги человеческих душ

– Нет! – вскрикнула его пассия, тоже опускаясь на пол и ухватываясь за юдовские запястья.

– Галочка! – полупридушенным от вожделения шёпотом проговорил обманщик-сердцеед. – Неужели я тебе немножко не дорог? А знала бы ты, как ты мне дорога! Ты меня просто потрясла в сегодняшнем спектакле! Так не начинала сама Уланова! И не случайно, что тебя и зовут так же, как её…

И Юдов, обхватив глупышку за плечи, потянул её к себе. Спьяну он не удержался в полуприседе и свалился на пол, Севидова смаху упала на него. Ганимедоподобный пошляк принялся знойно целовать девушку и лазить по ней руками.

– Киря!… Кирилл!… Кирюша!…, – тоже перешла та на жаркий захлёбывающийся шёпот. – Не надо, Кирюшенька!… Не надо, ласковый мой!

– Давай…, Галочка! Нам вместе… надо! – с прерывающимся придыханием уговаривал её Юдов. – Я же так люблю тебя! Одну и навсегда!

И они, лёжа на полу, начали говорить друг дружке какие-то глупости несусветные. И глупости «двустороннего козла» непостижимым образом оказывались сильнее глупостей «маленького лебедя». И сопротивление Галочки всё слабело и слабело. И вот конечности похотливого сатира уже беспрепятственно тискали маленькие груди Галочки, ползли по её животу и бёдрам, и, наконец, проникли под подол её длинной юбки и затрепетали там, под последней вуалью, в запретном лоне. И Галочка также затрепетала и прильнула телом к Юдову. Пронырливый ухарь-эротоман с головой нырнул под юбку, в промежность балеринки, растаявшей в истоме от бурных ласк, и после непродолжительных и уже слаженных совместных усилий стянул с неё плавочки, отбросив их в сторону.

Девичьи трусики прилетели прямо на нос Ладомиру, который, распластавшись на полу, из-под нижнего проёма ширмы следил за происходящим с неестественно вытаращенными глазёнками и побагровевшей прыщеватой юношеской физиономией. Если в увертюре лакомой эротической схватки Сясин хотел, чтобы Галочка дала Кире сокрушительный отпор, то впоследствии, поэтапно, процесс интимного сближения увлёк и его, превратив из стороннего наблюдателя в третьего сопереживателя. Ведь тесная каморка поневоле сблизила их всех. Разведённые порознь аккуратные чистенькие ступни Галочкиных ног, с которых слетели босоножки, в нетерпении сучили буквально в полуметре от студента. От них исходил кисловато-приятный запах. А интимную часть тела балеринки Ладомир видел так, как не мог видеть и Юдов. И Сясину тоже становилось хорошо. Всё лучше и лучше. Он мысленно поменялся местами с Кирей и непрерывно погружался и погружался в пучину сладострастья, как бы преследуя по пятам остервеневшую парочку, захваченную половодьем желаний. И когда плавки прилетели ему в морду, его отнюдь не стошнило. Напротив, Сясин прижался к ним и начал впитывать сохранившееся девичье тепло и вдыхать аромат девичьего тела и микроскопических женских выделений.

Меж тем Кирилл и Галочка от лобзаний и поверхностных ласк переключились на сугубо интимный контакт: девушка впустила «двустороннего козла» внутрь себя. Они уже обнялись и прильнули друг к другу так, словно их сплющил могучий пресс. Они уже не просто стонали от того, что сцепились гениталиями, что обвалялись один в другом, а по-звериному хрипели, сливаясь в соитии. Они уже тряслись, точно припадочные, а темп фрикций Галочкиного «наездника» нарастал и нарастал.

И в такт им студент за ширмой задрыгался и заизвивался тараканом на иголке, по-поросячьи тихонько похрюкивая и повизгивая. Так что, когда в телесном экстазе Юдов дико заорал: «Оба-на!… Оба-на!…», а Галочка нечленораздельно замычала, Сясин кляпом засунул себе в рот её плавки. Им тоже овладел оргазм. И он, финально курлыкнув, «отдал концы», затихнув в изнеможении. И Ладик подумал, что он умер…

С того акта душевного стриптиза Сясин повадился тайно сопровождать Юдова в любовных похождениях. Но исключительно с женщинами. Кирилл драл с него «за погляд» три шкуры, неуклонно поднимая «таксу». Порой Сясин робко заикался о дороговизне услуг, на что бисексуал резонно возражал, говоря, что продаёт душу дьяволу. «Ты, Ссьяськин, – дразнился он, – из меня жизненные соки тянешь. Мы как на троих покувыркаемся, у меня потом недельное недомогание. Будто я донор, а ты у меня литра три спермы отсосал. Среднегорский дракула из крысиной норы!».

«Погляд» захватил Ладомира настолько, что он ни о чём ином мыслить не мог. Ради неординарного хобби он жертвовал практически самым дорогим – питанием. Он аж похудел на тридцать котлет, отдавая Юдову семейные субсидии, что папочка и мамочка отпускали дорогому сыночку на обеды и карманные расходы. Странное увлечение и «проба на зуб» аксессуаров нижнего белья вполне заменяли ему реальное обладание женщиной. В наши дни сексопатологи и психиатры поставили бы Сясину врачебный диагноз: вуайеризм и фетишизм. Но в дни давно минувшие Юдова и Сясина вовсе не заботила медицинская подоплёка редкого явления – они просто получали каждый своё.

3

Шли годы. Ладомир Сясин повзрослел. Он окончил университет и за полтора десятка лет продвинулся по юридической стезе от помощника прокурора районного звена до заместителя прокурора области по следствию. На первых порах лепту в его разительных успехах внесли папочка и мамочка. И всё же – зачем гневить Провидение? – карьера Ладомира Семёновича немалым образом задалась благодаря его изворотливому и хитрому складу ума, железной усидчивости и отменному трудолюбию. Он умел организовать собственный труд и работу подчинённых. Юридических ошибок Сясин почти не допускал. Стратегически-политических – тем более. Он с полунамёка и с полутона голоса вышестоящего руководителя улавливал требуемое, ибо доброе расположение начальника способно сгладить недочёт. С боссами Сясин был лакейски угодлив и до тошноты медоточив. Зато в общении с зависимыми от него по службе – рвал и метал. Это про таких говорят, что расстояние от слона до моськи равняется одному переходу до начальственного кабинета.

Заняв высокий пост, Сясин (положение обязывало) обручился . Женился он на той самой Галочке Севидовой, которая до него перебрала дюжину мужиков. Балерина Севидова превзошла категорию «корифеек»

, но в число первых танцовщиц не выбилась. Сойдясь с Сясиным, Галочка (к тому времени уже Галина Ефремовна) и вовсе оставила сценическую деятельность. С собой она привела и дочку, зачатую, если верить завистникам, всё от того же Юдова. Так Сясин стал отцом.

Семья для Ладомира Семёновича составляла важный довесок к службе и оригинальному балетному хобби. Однако и старых связей он не только не утратил, а упрочил и расширил их. По уик-эндам, как и в молодости, прокурор продолжал встречаться с Юдиным. Последний, уже в ранге администратора театра, исправно поставлял сексапильных девочек в стихийно возникшую и замкнутую кастовую компанию, не без натяжки обозванную её завсегдатаями «Масонская ложа имени Восьмого марта и Двадцать третьего февраля».

В данное сообщество по интересам, помимо самого прокурора, на основах конфиденциальности были вхожи: директор горпродторга Айрапетян, заместитель директора по бытовым вопросам одного из оборонных заводов Обиходов, секретарь областного комитета партии Башмачников, а также ещё некоторые дельцы. Предпосылка их консолидации была понятна без пояснений: «одна, но пламенная страсть» – тяга к Телу Их Женского Высочества. Впрочем, на подобной почве не то что добровольно, но и охотно могла сплотиться энная часть продажного квазимужского сообщества – хоть профсоюз извращенцев создавай. Посему, кроме сексуального желания, как общей предпосылки для проникновения в ложу, требовался конкретный козырь – функциональная незаменимость. Так, Айрапетян олицетворял собой спецраспределитель продуктовых товаров для властных инстанций, а равно обеспечивал пикантные мероприятия «восьмимартовцев» бесплатным и высококалорийным «продпайком джентльмена». Обиходов предоставлял для увеселений загородные ведомственные апартаменты. Юдин и вовсе поставлял «творческий живой товар», наглядно подтверждавший, что грация – это красота в движении. Ну… В том самом движении… И, наконец, Башмачников и Сясин составляли партийно-правовое прикрытие.

Хотя, приключись огласка, самое бронебойное прикрытие не спасло бы. Излишне говорить, что ложа действовала в условиях строжайшей конспирации, ибо «восьмимартовцы» сознавали, что пуританская советская мораль их авангардное движение за свободу нравов без раздумий квалифицирует в качестве разврата. И за эротические лукулловские оргии, выплыви правда наружу, не то что по головкам не погладят (извините за двусмысленность выражения), а исключат из партии и снимут с занимаемых должностей. Ан, охота – пуще неволи, и «оргазменные масоны» не прерывали неформальных контактов.

С учётом неизбежного предисловия, вряд ли у кого-то вызовет недоумение тот факт, что отношения в «братстве фривольных каменщиков» носили союзнически-лояльный характер. И «не порадеть родному человечку» считалось дурным тоном. И вовсе не по той причине, что каждый из них сидел у другого «на крючке», а из благодарности за содействие в доставленном удовольствии. У областного бомонда общества развитого социализма как-то не принято было шантажировать, заводить компромат, подлавливать на чисто половой невоздержанности персон из своего круга.

С «маленькими просьбами» обращались и к Сясину. Было бы упрощением и искажением истины представить его поведение таким образом, что Ладомир Семёнович «радел» налево и направо, невзирая на обстоятельства. Отнюдь. Он был расчётлив и осторожен. И шёл навстречу исключительно в так называемых пограничных ситуациях, то есть тогда, когда тяжба сторон с точки зрения закона носила очень запутанный, неясный характер, с приблизительно равными шансами на успех. Вот тут-то Сясин нахраписто наваливался, давил прокурорским авторитетом, просчётами и ошибками оппонентов, и не терпел фиаско.

Сясин в меньшей степени зависел от иных «восьмимартовцев» и по той причине, что в прямой контакт с юдовскими девицами он по старинке не входил. А «за погляд денег не берут» – сей завет царствовал ещё на Руси-матушке. Ну что ему за это предъявишь? Ведь его проделки имели такую невесомую, неосязаемую и эфемерную природу. Единственное, с Левоном Айрапетяном он дополнительно «покорешился» на редком увлечении – на коллекционировании старинного холодного оружия. Однако его хобби носило легальный характер: коллекция была зарегистрирована, поставлена на учёт в органах внутренних дел, хранилась в отдельной комнате и «под сигнализацией». Покупки новых экземпляров, которые Ладомир Семёнович периодически выклянчивал у Левона, официально оформлялись. Правда, не все. Да и не столько уступал их Айрапетян за символическую цену, сколько презентовал Сясину. Ан кто ж осмелится тревожить заместителя прокурора области по таким пустякам?

4

В один из выходных к Сясину с ненавязчивым ходатайством обратился вышеупомянутый Айрапетян. Ведь дружеский долг дружеским платежом красен. Разговор состоялся как раз после «погляда». За бокалом классного армянского коньяка.

– Дарагой Ладамир Семёнович! – с выраженным кавказским акцентом обратился к нему директор горпродторга, размагниченный недавней близостью с женщиной. – Пазвол абреминит тибя ма-а-алиньким биспакойством.

– Левон, дорогой, я к твоим услугам, – в тон коммерсанту ответствовал Сясин, размягчённый «поглядом», и сохраняя, тем не менее, люфт для возможного дипломатического манёвра. – Говори. Что в моей власти – сделаю.

– Эсть у миня зимляк. Норик Назарян. Хароший мужик. Очен! Дирэктор магазинаф «Аметист». Мине памагал. Жене Башмачникаву памагал. Тибе, дарагой, знаю, ни памагал. Нэт.

– Пока нет.

– Паможет, дарагой! Как сваим мами-папи паможет тибе.

– Угу. И что же?

– Эсть у Норика пилмяник – Арминак Сукиасян. Ми его Арик завём. Хароший парен. Папал биду. Палюбил красивую дэвушка Маринэ. Силна палюбил. Ана жинатый. И какой-та нигадяй, панимаэшь, убил ыё. Задушыл. Ариставали Арика. А он ни при дилах. Путаница палучилас.

– Угу. Убийство – штука серьёзная.

– Канэчна сирьёзная.

– А кто его арестовал?

– Падручный у Двигубскый. Якав Иосыфавич хароший чилавек. Ниплахой. Но, панимаэшь, дела видёт маладой следавател. Малчишка. Ат ниво и Якав Иосыфавич заплутал.

– Убийство – штука серьёзная, – озабоченно нахмурился Сясин. – Попусту обещаниями кормить тебя, Левон, не собираюсь. Как приеду в Среднегорск, сразу озадачу кого надо. Да, а кто следователь?

– Какой-та Падлужный-Мадлужный, панимаэшь. Малчишка.

– Ааа…, – протянул Сясин. – Обязательно займусь.

Ладомир Семёнович давно «точил зуб» на Подлужного. Ещё до провокации с Женей Башмачниковым. Раздражал его «малчишка» независимостью суждений, пронафталиненной идейностью, отсутствием должного поклонения перед старшими по должности. Да удобного случая, чтобы «обломать когти» настырному следователишке, никак не предоставлялось. Противостояние Подлужного и Сукиасяна подбросило Сясину как раз ту, обожаемую им «пограничную оказию», на которой можно было широко развернуться и дать острастку дерзкому выскочке. Бесспорно, возникал и известный риск. Минимальный. Но уж он-то, Ладомир Семёнович, с его-то положением и опытом, обойдёт рифы. «Я тебя урою, недоносок, – зловеще шипел Сясин в тиши служебных апартаментов. – Ты предоставь мне незначительный повод, а в вескую причину я его сам раздую. Ты только подари мне ничтожный шанс. Ма-а-а-сенькую-примасенькую зацепку. И я заживо похороню твои прокурорские амбиции. Ишь, в Красносыльск он намылился! Голь перекатная!»

И тут Ладика осенило почти как Пушкина, когда тот писал «Евгения Онегина». Сясин вскочил из высокого чиновничьего кресла и пробормотал: «Как там говорил товарищ Сталин? «Нет человека – нет проблемы».

Вот-вот. Этого выскочку надо подловить! Нет людей без человеческой гнилятинки. Надо только хорошенько покопаться. И пускай-ка, покопаются те, кому я помог. Долг платежом красен!»

5

Дождливым днём хоронили Энгмара Ивановича Козлова. Он умер от сердечного приступа. Подлужный поспел к выносу тела покойного из дома: под гробом уже протягивали полотенца. В душной квартире тошнотворно пахло не то пирожками, не то ещё чем-то печёным. Помимо родных, близких и знакомых умершего присутствовали немногочисленные представители прокуратуры и партийных органов. В числе последних присутствовал и посланец из Свердловского обкома партии. Когда он появился, родные Козлова зашушукались.

Посланец пристроил венок к гробу, постоял возле покойного, преклонив голову, а потом положил сторублёвую ассигнацию на поднос. Его жест внезапно вызвал истерику у жены Козлова. Она свалилась с табурета на пол, стала бить кулаками по крашеным доскам и причитать, с ненавистью ведьмы вздымая голову в чёрном платке в направлении приезжего: «Это вы! Это вы его убили! Вы! Вы!…»

Подлужный, замерший в общей массе незамеченным и никому не нужным незнакомцем, оробело попятился: «А ведь я тоже… как бы, того… приложился, как говорится…»

Вдову бережно подняли родные и увели в дальнюю комнату, утешая её.

Отдав последний долг, Подлужный вышел на улицу с мерзким настроением. Накрапывал мелкий дождик, и ему померещилось, что на лицо упали брызги крови. Словно на палача, махнувшего топором.

Алексей, конечно же, искренне сожалел о случившемся. И всё же, по большому счёту, глубокой скорби он в себе не обнаруживал. Закономерный финал. Произошло то, что и должно было произойти. Как это определяли классики русской литературы: лишний человек? Да, Энгмар Иванович оказался лишним человеком, не принявшим перемен. Именно так. А Подлужный перемены принял, при всей их противоречивости.

Козлов как личность скончался. Осталась преклонных лет вдова, взрослые дети. Пожалуй, кроме них Козлов, со своим идейным наследием, никому и не был нужен.

На кладбище Алексей не смог поехать: в прокуратуре его заждались неотложные дела.

6