Хирурги человеческих душ

В семнадцатом году:

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляют на ходу.

Рабочий тащит пулемёт,

Сейчас мы вступим в бой.

Висит плакат: «Долой господ!

Помещиков долой!»

– Лихо! – уже смеялась Татьяна.

– Ну и далее по тексту, – на пару с ней хохотал и Алексей. – При этом мама не уставала мне внушать: «Аленький, без фантазии, которая к месту, искусство превращается в скуку».

– Она тебя звала Аленьким? – отклонилась от заданной темы Серебрякова.

– А? Да, звала – смутился взрослый мужчина. – Она и сейчас в узком кругу меня так называет из-за здорового румянца на лице. Конечно, звучит… как-то сентиментально и слюняво для парня. Но это же мама… Впрочем, подростком я прочитал повесть Юрия Коваля «Пограничный пёс Алый», который защищает наши рубежи от лазутчиков, и стал себя называть просто Алым.

– Я тоже читала эту книжку, – улыбнулась его любимая. – У тебя хороший вкус!

– Так вот, про фантазию в искусстве, – возвратился к лейтмотиву Подлужный. – Однажды в Ильск с гастролями приехала цирковая труппа. За два выходных она дала четыре представления. Во втором отделении с силовыми номерами выступал сибирский богатырь Анатолий Беспятых. Он одной рукой поднимал над головой в перевёрнутом виде специально изготовленную четырёхпудовую гирю, на основании которой стояла акробатка – его дочка Лора. А в завершающем номере поднимал при помощи шеи и зубов гриф, на который были нанизаны гири общим весом под шестьсот килограммов. Перед этим такую массу даже оторвать от пола не могли шестеро мужиков, вызванных из зала.

– А он поднимал при помощи шеи и зубов!? – как всякая женщина, поразилась Татьяна.

– Работает становая сила, – снисходительно пояснил Алексей. – Но моя мама и здесь проявила творческий подход. Она уговорила силача разыгрывать в финале сценку, используя трюк с ещё большей гирей, нежели та, на которой он поднимал дочку Лору. Мама с одной местной умелицей изготовила внешне здоровенную гирю из папье-маше

, выставляя её на край сцены перед началом второго отделения. И когда выступление Беспятых под овации зрителей близилось к концу, богатырь картинно спохватывался, что забыл о своём коронном номере. Он подходил к этой самой гире, решительно хватался за неё, дёргал, что было сил, но… даже не мог сдвинуть с места. Тогда Беспятых потрясённо вытирал потный лоб и качал головой, всем видом показывая залу, насколько тяжела ноша. И тут, – хмыкнул Подлужный, – наступал мой звёздный час! Я выскакивал из-за кулис и, пока богатырь апеллировал к аудитории, тырил у него из-под носа гирю…

– Алё-шенька…, – сквозь смех, с трудом спрашивала его девушка. – Так, правда, было? Ты не привираешь?

– Вот те крест! – истово изображал крёстное знамение материалист Подлужный. – Так и было. Это был мой триумф. И три представления прошли как по маслу. А на четвёртый раз я и решил проявить творческий подход, которому меня учила мама. Надо отметить, что на последнее выступление Беспятых заявился один толстый дядька. Он уселся в первом ряду и на протяжении всего второго отделения всем своим видом демонстрировал, что Беспятых – мошенник. Что дело нечисто: невозможно то, что делает этот необычайный человек. Потому, когда этот маловер под занавес в очередной раз принялся гримасничать, я, выхватив гирю из-под Беспятых, но не утащил её за кулисы, как было задумано по сценарию… А взял, да и швырнул её в толстого кривляку!

– Ой! – от неожиданного финала вскрикнула Серебрякова.

– Вот и тот дядька тоже сказал: «Ой!», – озорно хихикнул рассказчик. – Точнее, завопил не своим голосом. А видела бы ты, что творилось в зале! Кстати, на сиденье дядьки потом обнаружили большое мокрое пятно…

И Алексей с Татьяной долго хохотали.

Успокоившись, девушка снова взяла избранника под руку, прильнула к нему и, поймав ритм его шагов, нерешительно спросила:

– А вот, Алёшенька… Я никогда тебя об этом не спрашивала…

– Не спрашивала, так спроси, – подбодрил её любимый, уловив неуверенность. – Что ещё за сантименты?

– А вот твой папа… Он какой был? На него ты чем похож?

– На него…, – задумался Подлужный. – Он был человек слова. Очень решительный и упорный. В том числе в последние минуты жизни. Я могу прямо сейчас поведать горький факт нашей семейной биографии, но… это омрачит твоё такое безоблачное настроение.

– О чём ты говоришь, милый, – уже не имела права отступить Татьяна. – Разве может сравниться с этим моё настроение.

– Что ж. Изволь. Только настройся на минорный лад. Грустная история, в которой точку поставила именно прокуратура.

– Да-да, – от волнения вцепилась в Подлужного Серебрякова.

– Я тогда учился в восьмом классе, – в повествовательной интонации заговорил Алексей, и голос его зазвучал глухо, – а батя работал главным инженером СМУ. Он выбился из самых низов, из простой рабочей семьи. Был справедливым и горой стоял за работяг…

В сентябре той приснопамятной осени Николай Андреевич Подлужный поехал в пригородный совхоз «Ильский». В совхозе их организация строила животноводческий комплекс. Он проезжал на «УАЗике» мимо молочно-товарной фермы, когда наперерез машине, практически под колёса, бросился какой-то бесшабашный мальчишка. Водитель чудом затормозил в последний момент.

– Какого рожна! Придурок! – заорал он на сорванца, открывая дверцу автомобиля, и осёкся.

Лицо мальчишки заливали слёзы, и тот что-то неразборчиво кричал, показывая руками в сторону фермы. Подлужный догадался, что там случилось нечто чрезвычайное. Встреча не к добру. Главный инженер выпрыгнул из машины, схватил мальчишку за плечи, встряхнул, приводя того в чувство, и строго и внятно потребовал:

– Прекрати реветь и говори толком.

– Там… папка… дя… дядя Вася… дядя Жо… Жора поды… подыхают! – истерически вопил мальчик, размазывая на перепачканной мордашке вместе со слезами грязь, слюни и сопли.

– Вперёд! – приказал пацанёнку Подлужный.

Полуминута бега напрямки, через канавы и колдобины, сбивчивые фразы мальчишки и беглый взгляд на место несчастного случая прояснили картину для Подлужного. В обеденный перерыв трое совхозных скотников распили пару бутылок водки, прежде чем приступить к чистке навозонакопителя, представлявшего собой подземный бункер для сбора нечистот с фермы. Логика мышления – типично российская. Спускаясь в технологическую яму, они не открыли отдушины, не побеспокоились о приточной вентиляции и не надели специальные респираторы. Едва открыв люк, первый из них, не дав накопителю выстояться, тут же с пьяной бравадой и мужицким нахрапом полез вниз. Удушливая волна в мгновение ока оглушила его, окончательно задурила мозг и сбила с ног. Мужик свалился в густое месиво и пьяно захрипел и заорал, взывая к помощи. Собутыльники дружно бросились вызволять компаньона из беды, но их постигла та же участь. Благо, что со скотниками оказался, по малолетству пока не пьющий, сынишка одного из них. Он-то и остановил «УАЗик».

Подлужный беспомощно озирался, стоя подле люка. На помощь позвать было некого: доярки ушли на обед и объявятся только к вечерней дойке, бежать или ехать за строителями на другой край комплекса слишком долго – достанешь трупы. Если и без того уже не поздно. Открыть отдушины и проветрить накопитель – потеря времени. Специальный же респиратор возит при себе лишь какой-то ненормальный и изощрённо-расчётливый руководитель. И потому главный инженер даже застонал от злости и обиды. Неимоверно тянуло зареветь под стать мальчонке, и неимоверно не хотелось лезть в зловонную яму. Да к тому же во вполне приличном рабочем костюме. Приходилось рассчитывать исключительно на себя. И на странное везение: вдруг спасать уже некого. В том и предстояло убедиться.

Николай Андреевич, стиснув зубы, сбросил наземь пиджак и схватил с земли верёвку с петлей на конце. При помощи таких нехитрых приспособлений скотники паковали в небольшие тюки сено и солому из стогов и носили на ферму. Затем он начал спускаться в накопитель по металлической сварной лестнице, пачкая рубашку и брюки.

– Не ной, – прикрикнул он на пацанёнка, выставляясь из люка по пояс. – Я тебе брошу конец верёвки, а ты мне поможешь тянуть. Понял?

– Ага, – разом перестал мальчишка плакать.

Николай Андреевич жадно и ненасытно в последний раз хватанул грудью порцию чистого воздуха и нырнул в адскую камеру. У открытого люка воздух слегка выстоялся, но чуть дальше в нос ему ударили миазмы. Сразу закружилась голова. Под горло подкатил тошнотворный ком. «Чужие испражнения всегда не столь благовонны, сколь свои», – подумалось ему. Странно, но в критические мгновения его охватывал зуд афористического мышления. Впрочем, дальше ему было уже не до философствования. Дальше он действовал подобно роботу. Нащупав возле лестницы, в навозной мякоти тело ближнего скотника, Подлужный с силой надавил тому на живот. Мужик что-то невнятно замычал. «Живой», – абсолютно без эмоций констатировал Николай Андреевич. Он протянул верёвку у того под мышками, продёрнул конец её через петлю и выбросил свободный фал через люк наверх, подав сигнал пацанёнку: «Тащи!»

Двойной тягой они живо подтянули скотника к основанию лестницы, зато с подъёмом тела пришлось повозиться. Когда ноги мужика исчезли из проёма, освободив место для голубого неба, Подлужного самого качало, словно пьяного. До него донеслись с воли причитания пацанёнка:

– Папка! Папка!

– Верёвку кидай, сопляк! – свирепея, на остатках мужества заорал главный инженер, сипя и с присвистом хватая грудью вонь, к которой возле лестницы примешивалась толика кислорода. – Верёвку!

Второй скотник дался тяжелее первого: силы у Подлужного истекали, да и внутри его мутило сильнее, чем перебродившее дерьмо. К тому же мужика на выходе из лаза неловко перегнули, и пьяницу стошнило – часть рвотных тягучих масс пролилась прямо на Николая Андреевича. Тогда и он тоже не стерпел: его следом за мужиком вывернуло наизнанку. От приступа рвоты главный инженер окончательно ослабел, и коленки у него задрожали, как на виброустановке. Перед глазами поплыли мушки. Глотку забила слизь. Сердце замирало и делало длительные перебои в своём безостановочном беге.

О последнего скотника Подлужный в темноте запнулся, и упал на него мертвец мертвецом. Он кое-как сел прямо на мужика и поёрзал у того на животе. Скотник молчал. Он не мычал, не всхрапывал, не дышал. Даже в желудке у него не булькало. «Может, готов?» – безразлично предположил Николай Андреевич. Но совесть не позволила ему бросить то ли живое тело, то ли покойника. Он полубессознательно обвязал скотника, ползая по нему, подал конец верёвки мальчишке, который, смелея, уже свешивался через люк в бункер, и они долго-долго и страшно натужно, на предельном напряжении потянули последнюю ношу. Мужик оказался грузным – один как двое первых.

Голова скотника уже показалась наружу, когда не выдержала и лопнула видавшая виды верёвка, перетёршаяся об острый край люка. Тело мужика рухнуло вниз, сбило главного инженера и погребло его под собой. Правда, Подлужный уже не узнал, что виноватой оказалась верёвка. Он погрешил на мальца. «Что же ты, сопляк, не удержал!» – сердито попенял тому Николай Андреевич про себя, теряя сознание…

Когда час спустя, теперь при строгом соблюдении всех правил техники безопасности, работники совхоза извлекли из бункера тела третьего скотника и Подлужного, те были уже мертвы. Первые же двое остались живы. Один из них – отец того шалопутного мальца. Такая вот самоотверженная, но где-то нелепая и оттого какая-то негероическая смерть. А может быть, и глубоко закономерная. Ведь в Расее-матушке подвижничество зачастую соседствует, перемешивается, а то и рождается благодаря человеческой глупости и пакости.

Закончив изложение драматического события с объяснимыми вариациями, Алексей Подлужный замолчал, переживая былое. Наконец он «вернулся» в настоящее и взглянул на Татьяну. У той лицо пожелтело, и на нём запечатлелась гримаса страдания.