Не Близкие Люди, Морана

– Стало быть, вы категорически отказываетесь передать мне Александра?

– Господи, боже мой! – вспыхнула Елизавета Сергеевна. – Как будто это его вещь какая-то! Категорически ясно и твёрдо вам говорю, что я ребёнка вам не отдам. Вы отец, но и у отцов отбирают детей!

– Это ваше последнее слово?

– Последнее! Будьте уверены!

– В таком случае, я считаю дальнейшие переговоры бессмысленными.

– Считайте как хотите.

– О моих дальнейших действиях вы узнаете от моего поверенного.

Елизавета Сергеевна пожала плечами.

– Если ваш поверенный явится сюда с тем, чтобы забрать Сашу, то двери перед ним будут закрыты. Так и знайте!

Прикусив нижнюю губу и грозно вздохнув и выдохнув, Лукомский попрощался, откланялся и с достоинством удалился. Он понимал, что теперь остаётся только одно: официальные действия, а именно суд.

Смутное и колеблющееся намерение отобрать сына окончательно окрепло в нём после этой встречи. Как старательно не отворачивался Лукомский от угнездившийся в нём чувства мести, но чувство это, верно подмеченное Елизаветой Сергеевной, взяло верх. Он решил, во что бы то ни стало, забрать сына. Поэтому, несмотря ни на какие хлопоты, он собирался немедленно начать дело и довести его до конца.

Глава пятая

В приёмной присяжного поверенного Миллера было ещё пусто.

Убранный кабинет, с претензией на оригинальность и богатство, выглядел мрачно и неуютно, несмотря даже на солнечно-безоблачный день. Стены, обклеенные тёмными, представляющими подделку под что-то роскошное, обоями, тёмная низенькая мебель, тёмный ковёр во всю комнату и мрачные шкафы с книгами придавали кабинету угрюмый, недоброжелательный вид, наводивший тоску на являвшихся сюда клиентов.

На первом плане в приёмной громоздился монументальный камин, украшенный декадентскими часами из серо-зелёного камня с тусклым бронзовым циферблатом. Цифры на циферблате были странные, противоестественные. Стрелки были не то в виде отдельных мечей, не то в виде змей. А над циферблатом, перегибаясь, протягивали друг другу руки две тощие женские фигуры. Можно было подумать, что эти часы символизировали смертельную тоску клиентов в ожидании приёма. Но в сущности они просто, без всякого смысла и задней мысли, были приобретены на аукционе и, так как они были декадентскими и, стало быть, модные, были поставлены сюда ради их модности. Рядом с часами стояла фотографическая карточка с изображением группы людей, которая была в бронзовой рамке с надписью внизу «от сотрудников».

Далее внимание посетителей останавливалось на какой-то диковинной картине, висевшей над диваном. Что было изображено на ней – этого, очевидно, не знал и сам хозяин, да и художнику это, должно быть, было не вполне ясно. Отдельные пятна – красные, синие, оранжевые – сливались на ней в какие-то необдуманные заранее фигуры, в которых, как в облаках, посетитель мог увидеть что угодно: голову монаха, зайца на задних лапках, извержение Везувия и т. д. Среди коллег Миллера эта картина слыла под названием «Рыдания преступной души». В качестве декадентского произведения «Рыдание» служило к усугублению модности, здешней обстановки, и имело вид очень шикарной и дорогой картины. Миллеру однако эта картина не стоила ни гроша: он получил её в Петербурге в дар от довольного клиента. Художник тоже немного потерял на ней, так как её всё равно никто не покупал, хотя она и висела на выставках и даже вызвала бурное обсуждение в двух-трёх газетах.

Такой же модностью и базарной случайностью веяло и от всех остальных предметов: столик с китайскими иероглифами, тумбочка с какими-то страшными мордами, ширма с атласными птицами и портрет девушки, которая держала в руках лилии. Всё это было довольно пестро и безвкусно, понабрано и понасовано сюда с разных аукционов, но в глазах посетителей всё это выглядело роскошно и богато, что только и требовалось в данном случае.

В этой мрачной приёмной сегодня появился не менее мрачный клиент – доктор Лукомский.

В чёрном сюртуке, в тёмных перчатках, длинный, тощий и, как всегда, с «достойным» видом, он медленно вошёл сюда по мягкому ковру. Его шагов не было слышно, и он сейчас более, чем обычно, напоминал привидение.

Лакей привёл его, а сам ушёл, оставив Лукомского одного.

Кроме него у Миллера были сегодня ещё клиенты. Два-три крестьянина по земельному делу и столько же фабричных рабочих, но эти клиенты дожидались в другой приёмной – «для простых». Адвокат сам выходил к ним туда, по окончании переговоров с состоятельными клиентами.

Лукомский уселся на низенькое декадентское кресло у камина. Колени у него приподнялись под острым углом вверх, словно у кузнечика. Он сгорбился. Сидеть на декадентском кресле было неудобно, но он не обращал внимания на эти мелочи. Его крайне озадачивало, возьмётся ли этот адвокат вести его дело?

Трое других адвокатов, самые лучшие в этом городе, к которым он уже обращался, отказались вести его судебный процесс с Модзалевскими. Модзалевского слишком хорошо знали в городе. Он был всюду свой человек, и притом его все искренно любили и уважали. И упомянутые адвокаты не могли решиться выступить против него в таком щекотливом деле.

– Видите ли, – заявил Лукомскому один из них, – ко мне уже обращался до вас Николай Павлович, и я ему дал некоторые советы. Мне теперь неправильно было бы брать ваше дело.

Это была совершенная правда, но Лукомский счёл это объяснение нежеланием браться за его дело и, в сущности, он был прав.

– Формально вы правы, – говорил ему другой адвокат, – конечно, закон стоит на вашей стороне, и суд, скорее всего, встанет на вашу сторону… Но я не могу взяться за ваше дело. Как бы вам сказать?… Из-за своих моральных принципов…

Третий адвокат отказался из-за нехватки времени.

Оставался только этот – Миллер.

Он пользовался славой ловкого, хитрого адвоката, но принадлежал к составу адвокатуры другого судебного округа. В здешнем его не хотели принимать и сторонились его. О нём ходили нехорошие слухи, что он совершенно не чурается методов и готов пойти на всё, чтобы выиграть дело. А сам он, преимущественно, занимается только бракоразводными делами. Лукомскому очень не хотелось обращаться к нему, так как он боялся запятнать себя связью с человеком, у которого такая неприятная репутация. Но выбора ему не оставили. И вот он сидел в приёмной Миллера.

Он уже был здесь три дня тому назад. Но тогда Миллер ничего толком ему не сказал, отделался общими фразами, и заявив, что он очень занят, просил зайти ещё раз на этой неделе. Это была обычная адвокатская хитрость. Миллер плохо знал эту часть гражданского права, и ему нужно было время предварительно подготовиться.

Лукомский просидел в тишине минут десять. Но вот распахнулась дверь, и в приёмную быстро вошёл молодой человек в модном летнем пиджаке. Это был помощник Миллера.

Поздоровавшись с мрачным Лукомским, он подошёл к двери кабинета, раскрыл громадную записную книжку, отметил сегодняшнее появление Даниила Валерьевича, а затем раскрыл дверь и, с видом: мол, мне можно, а тебе нельзя, скрылся в кабинете.

Прошло ещё несколько томительных минут, прежде чем за дверью раздался чей-то неприятный и ленивый голос.

– Ну, и что же, подали отвод по этому делу?

Помощник что-то слабо пробормотал.

– Что же вы, чёрт возьми, мешкаете? – рассердился неприятный голос. – Ведь проиграем и это дело!

Помощник пробормотал ещё что-то.

– Клиент? Какой это? А, тот самый! Ну, просите!

Дверь распахнулась, и уставший от напряжённого сидения в неудобном кресле Лукомский наконец-то вошёл в кабинет.

В кабинете всё было тоже мрачное, роскошное и декадентское. Огромный письменный стол с массивными бронзовыми украшениями был завален бумагами, книгами и шикарными письменными принадлежностями. В глаза невольно бросалась громадная серебряная чернильница в виде замка с башнями. Над письменным столом, исходя из стены, висели светильники в виде факелов. Бронзовая Фемида на отдельной тумбочке взвешивала законы и пылающие сердца и, при внимательном рассмотрении, тоже была светильником. Всё это тоже должно было производить впечатление на клиентов. Но ещё большее впечатление производила фигура самого Миллера. Он имел вид восточного идола: толстый, обрюзгший, с маленькой бородкой, с крупными губами и опухшими красными глазами. Он сидел в огромном кресле, покрытом резьбой и позолотом, что ещё более делало его похожим на идола.

Миллер поздоровался с Лукомским и указал ему на одно из двух кресел напротив. Помощник же примостился, с блокнотом и карандашом, на другое.

– Ну-с, Даниил Валерьевич, сегодня я свободен, и мы побеседуем как надо, – начал Миллер, – если курите, прошу не стесняться.

Он подвинул к Лукомскому бронзовую пепельницу в виде раскрытой пасти дракона и вазочку с папиросами.

– Мы можем предъявить иск? – сразу перешёл к делу Лукомский.

– Я полагаю, что да! – неспешным тоном ответил адвокат. – Вот он, – указал толстым пальцем на помощника, – сейчас прочитает нам соответствующие статьи тома десятого и кассационные решения, и вы убедитесь сами, что это вполне выполнимое предприятие. Прочтите, Рудольф Владимирович!

Помощник уткнулся в блокнот и начал:

– Статья 164-я: «Власть родительская простирается на детей обоего пола и всякого возраста с различием и в пределах, законами для сего поставленных».

– Вот! – резко хлопнул рукой по столу Миллер. – Это наш опорный пункт. Это источник нашего иска. «Власть родительская простирается на детей». Так прописано в законе! «Различие» и «пределы» нам неинтересны, и таким образом, Даниил Валерьевич, эта коренная буква закона гласит в нашу пользу. Дальше!

– Статья 174-я: «Родители обязаны давать несовершеннолетним детям пропитание, одежду и воспитание доброе и честное, по своему состоянию».

– И это тоже нам годится! – промолвил Миллер. – И эту статью мы подвергнем благоприятному для нас анализу.