Куклы во время шторма

– Тут все явно небанально!

– Ты же знаешь, ты уже читал Мердок, она глубокая. То, что я пересказываю, – всего лишь голый сюжет. Подожди…

Я умчалась в комнату за книгой и, вернувшись, заявила:

– Я должна зачитать тебе.

– Пожалуйста, я весь внимание.

В моем сознании на секунду всплыл образ Стаса с книгой на моей кровати, и проскользнула глупая мысль: может, и на него так роман подействовал, что на следующий день у моих родителей он…

– Ты хотела прочитать что-то, – напомнил Гена, как бы невзначай коснувшись при этом моей руки.

– Точно. Слушай. Вот тот момент, когда он понял, что влюбился. «Я будто увидел ослепительно яркий свет. Я понял, что именно это так непривычно и страшно терзало меня и довело до болезни. Но понял и то, что это неизбежно должно было случиться. Гонория непременно должна была возникнуть на моем пути, словно горизонт или распростертые крылья Сатаны. Хотя у меня пока не было определенных планов, я чувствовал, что другого выхода нет. Я никогда еще не был так уверен в правильности выбранного пути, и это само по себе возбуждало. Стоит нам распознать страстную любовь, она становится совершенно очевидной»[1 - Айрис Мердок «Отрубленная голова». – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. – С.175]. Тут дальше еще… «Я не ждал ничего особенного, я вообще не ждал ничего определенного, будущее было так размыто, так неясно, что настоящее казалось конкретным и легкодостижимым. Я должен был ее увидеть, вот и все»[2 - Там же, с. 176]…

– О. – Гена был поражен – либо ощущал, что должен быть поражен, чтобы мне понравиться.

От переизбытка чувств у него даже слегка «сел» голос (у Стаса тоже «сел», когда он читал Мердок вслух, но по другой причине).

Внезапно все в Гене показалось мне фальшивым – наверняка несправедливо. Может, он иногда делал и говорил что-то только ради моего одобрения, но более открытого и прямодушного человека надо было еще поискать.

– Знаешь, – проговорил он, – это безумно похоже на то, что я испытал, когда впервые увидел тебя! Точнее, уже после того как увидел. Сначала была просто красивая девушка, поднимающаяся по ступенькам к двери подъезда – как шикарно у тебя развевались волосы, как изящно твои тонкие пальцы набрали код замка…

Я еле удержалась от смешка.

– Тогда я ничего не понял! Проводил тебя взглядом – и все, даже следом не зашел почему-то… подождал и зашел позже… я был ошеломлен, но даже не придал этому значения… думал, это усталость или что-нибудь в этом роде… А потом я думал о тебе весь день и так внезапно понял, что это! И все было именно так: «яркий свет», и уверенность, и неясность перспектив, и даже ощущение фатальности… и моей ближайшей целью стало увидеть тебя! Ида…

Он прошептал мое имя так, словно я была каким-то божеством, а я смотрела на него… нет, я смотрела сквозь него – удивленно и слегка недоверчиво.

Не может быть…

Глава 3

Гена, разумеется, думал, что все эти эмоции вызваны его рассказом (что было далеко от истины) и вдохновенно добавлял все новые и новые подробности к своей истории. К истории любви, которую он теперь, наверное, считал сбывшейся – нашей.

Я внезапно ощутила нелепость ситуации, и захотелось немедленно разбить все его иллюзии на свой счет. Но это могло подождать. Мне нужно было обдумать то, что я осознала. И вот это было срочно.

Как назло, Гена впервые в жизни не почувствовал, что я хочу остаться одна. Он все говорил и говорил (возможно, уже не о любви – я почти не слушала), и во мне родилось такое острое желание стукнуть его по голове скалкой, что я стала то и дело бросать на нее тоскливые взгляды. Но постепенно – наверное, от безысходности – я расслабилась.

В конце концов, обдумывать было особенно нечего. Более того, обдумывать этот ужас вообще не стоило. Озарение прошло. Теперь нужно было просто принять все как факт и постараться смириться. Так воспринимают плохую погоду – да, дождливо и холодно, но какой смысл клясть лужи и столбик термометра или анализировать свои ощущения на этот счет? Проще подстроиться под обстоятельства.

И все-таки мысли не уходили. Все, что я могла сделать, – постараться не вкапываться глубоко, а пройти по кромке, раз уж моему сознанию это так необходимо.

Итак, я люблю Стаса, сказала я себе. Не знаю, как давно это во мне живет – неважно. Важно только одно – смогу ли я жить с этим. Точнее, жить-то я, конечно, смогу, вопрос в том, будет ли эта жизнь так же спокойна, как и прежде. Я совсем не была готова к тому, чтобы привязать все свое существование к одному человеку, который, несомненно, того не заслуживал. Может, он и влюбился в меня под конец, но до этого его вообще мало интересовало все, что связано со мной. Он был зациклен на себе и на чертовой Алле. А потом – ох ты батюшки, он соизволил обратить на меня внимание – и почему я не пала ниц в благоговении и восторге? Да даже если бы эта вспышка у него продлилась долго – нужны ли мне серьезные отношения с таким человеком? Нужны ли мне вообще серьезные отношения?

Я по-прежнему ни капли не жалела о том, что заставила его уйти. Мы не общались уже два с половиной месяца (за исключением той короткой переписки первого января), и до сих пор это не тревожило меня ни капли. Не будет тревожить и теперь, решила я.

Этим я отличалась от героя Мердок: мне не хотелось видеть Стаса. Это было совершенно ни к чему. Во всем остальном ощущения Мартина из «Отрубленной головы» были безумно похожи не только на Генины, но и на мои. Относительно уникальности своих эмоций я не обольщалась – возможно, так бывает вообще у всех или у большинства: яркая вспышка – внезапное понимание – неопределенность и вместе с тем уверенность и очевидность, да даже доля фатализма (это должно было случиться).

Я вспомнила, как Стас бессвязно описывал свое состояние: все сложно, все запуталось, какой-то водоворот… Мне вдруг стало жаль его – не снисходительно, а чисто по-человечески. Бедняжка, не хотела бы я оказаться на его месте. И не окажусь. Никаких сложностей, никаких водоворотов. Чувство есть, бороться с ним нет смысла, потому что оно все равно окажется сильнее. Пусть себе живет – главное, чтобы не мешало. И предпринимать что-либо в связи с ним я не собираюсь. Чего, собственно, мне надо? Семью, детей от него? Чушь. Любовь ничего не изменит. Это просто… просто любовь.

Я даже не могла объяснить толком, в чем же она проявляется, но решила, что уж об этом размышлять не стоит. Все равно я никому не собиралась это объяснять – так зачем пытаться облечь в красивые слова?

Гена наконец заподозрил, что я охладела к его обществу, и поспешил распрощаться под предлогом недоделанного реферата.

Он ведь еще учился в полном смысле этого слова: почти каждый день ему нужно было ходить в институт. А я с самого Нового года находилась в свободном полете: последняя сессия была закрыта, пары закончились, осталось только сдать госэкзамен (в конце марта) и диплом (в начале июня).

До диплома было еще далеко, и я, разумеется, не продвинулась дальше введения, а вот гос предстоял уже через десять дней. Пора было раскрыть хотя бы список вопросов, да руки не доходили. Сама не знаю, чем это я была все время занята. Мое время занимали только сон, чтение, подработка и эпизодические дела по дому. Ну и встречи с Геной.

«Хорошо все-таки, что у него есть какие-то более постоянные дела – если бы их не было, он, возможно, давно бы мне надоел».

Я пожурила себя: надо же, забыла о присущем Гене чувстве такта и его чуткости, благодаря которым (а вовсе не учебным обязанностям) он мне не докучал! Неужели только потому, что у меня нет к нему чувств – иными словами, он не Стас? Но с чего я вообще ругаю себя за такую мысль о Гене, она ведь вполне мне присуща…

Проводив его в прихожую и с улыбкой попрощавшись с ним, я осознала простую причину, по которой меня в нем ничто не раздражало и я не чувствовала себя скованной, когда родители приглашали его как моего парня. Мне попросту было все равно.

Когда Стас заявился с букетом для моей мамы, я ощутила в основном удивление. А вот в тот вечер, когда мы расстались, я чуть не лопнула от того, как мне было неуютно. Что же получается – я влюбилась в него уже тогда?! Ну, по крайней мере что-то я к нему испытывала…

Тут я силой остановила себя: одно дело бегло оценить ситуацию, другое – заниматься самоанализом. Последним, что я подумала в связи со своим новым чувством, было: «А может, я так устроена, что раздражение у меня – первый признак любви? В конце концов, моя лучшая подруга бесит меня до невозможности… Кстати, что-то давно от нее ничего не слышно».

Глава 4

Жанна появилась на пороге моей квартиры максимально не вовремя. Через три дня мне предстоял гос, а к вечеру нужно было напечатать несколько листов. Отказываться от подработки ради подготовки к экзамену я сочла необязательным – на тот момент мне не казалось, что я переоцениваю возможности, но я не знала, что на мою голову свалится еще и подруга. Заплаканная.

– Я поживу у тебя немного, да? – произнесла она и принялась отчаянно грызть ноготь на большом пальце. Очевидно, дарить ей маникюрный набор было пустой тратой денег.

– Если нужно, – отозвалась я. – Проходи. Что произошло? Почему так долго не появлялась?

– Проблемы были.

«Зато сейчас у тебя, я вижу, все отлично», – чуть не сострила я, но почему-то удержалась.

Расспрашивать Жанну не стоило – уже через пару минут, сняв пальто и пройдя в комнату, она начала рассказывать сама.

– Дело в нем. А он все кричал, что во мне.

Разумеется, я сразу же поняла, что речь идет о ребенке – вернее, о безуспешных попытках его завести.

– Правда, Сема обвинял тебя?

Впрочем, это было в его духе.

– Да. Причем он, оказывается, все знал. Я ходила на все обследования с ним, но он… представь себе, дал взятку, чтобы доктор сказал мне, что с ним все в порядке!

Я отметила, что Жанна даже не сказала «доктор Голицын», хотя всегда называла его так – из ее уст это почему-то звучало благоговейно, как «Дева Мария». Очевидно, медик потерял ее уважение окончательно.

– И как ты об этом узнала? Неужели Сема тебе рассказал? – осведомилась я, присаживаясь на диван рядом с ней.

– Да, в пылу. Я заплакала, увидев на страничке «ВКонтакте» фотографию новорожденного ребенка моей знакомой, и Сему это взбесило. Он кричал, что вообще детей не хочет и что все это моя блажь. Он ведь даже лечиться не стал!