Сумерки богов

Действительно, Киану так же удивлённо смотрел на Веру, как она на природу. Его немного удивляло её поведение, словно она собиралась сделать что-то невообразимое, как минимум перейти Красное море. Смутно он почувствовал, что в это мгновение Вера отдалилась от него, предпочла ему эту реку судеб, эту роковую грань, словно она уже оказалась на другом берегу, и он уже потерял над ней власть, и уже ничего нельзя поделать, и этому уже нельзя воспрепятствовать. Помимо своей воли, Киану разозлился, но тут же понял нелепость этой злости и немного успокоился. Стройные ноги Веры ступали легко и уверенно. Её обнажённые смуглые руки показались ему сейчас удивительно красивыми, а платье, едва открывающее гладкие колени, – чрезмерно коротким. И, несмотря на то, что Вера являла собой верх красоты и изящества, Киану стало овладевать странное нетерпение, поэтому он отвернулся и стал смотреть в другую сторону.

– Как здорово! – прокричала Вера.

– Что здорово? – тихо и сухо переспросил Киану.

– Какие облака!

– Что ты находишь привлекательного в этих пухлых, бестолковых сгустках влаги?

– То же, что и все.

– Кто это – все?

– Ну, я не знаю, поэты, художники… Ки, ведь облака – это вдохновение, мечты, фантазии, надежды, в них слышатся стихи и музыка…

– А мне кажется, ты говоришь глупости, – уверенно сказал Киану, – они слишком переменчивы и непостоянны, следовательно, в этом безмозглом пару нет ни глубины, ни устойчивости.

– То есть предки были глупы? – осторожно спросила Вера, вступаясь за облака.

– Я этого не сказал.

Возникла неловкость. В глубине души Вера не хотела допускать и мысли о том, что её кавалеру вполне может быть достаточно и квадратной гармонии серого параллелепипеда, но…

– Представь себе, что на свете ни души, только ты и я, – не теряя надежду, но уже тише сказала Вера, заметив, что глаза Киану лишены всякого выражения, – мы с тобой первые люди, народившиеся на свет, и с нас начинается отсчёт. Мы должны стать счастливыми сами, расплодиться до неприличия и создать новый счастливый мир. Как тебе? А? Я давно о таком мечтала.

– Три тысячи извинений, – это был снисходительный взгляд взрослого человека на баловство ребёнка. – Я допускаю, Верочка, это чудесная грёза, но нам её не воплотить.

– Почему?

– Ну, во-первых, я должен уделить время своей монографии.

Да, как же это она упустила из виду? Вера знала, что Киану трясся над своей монографией, словно над королевским титулом, способным оторвать его от земли, возвысить над другими и обессмертить. Кроме того, было ужасно обидно, что её романтизм постоянно разбивается о его трезвый взгляд на мир.

– А во-вторых?

– А во-вторых, не забывай, пожалуйста, есть ещё и мой брат Эвальд, и мы к нему едем.

– Ты как всегда прав, дорогой. Но ты никогда мне о нём не рассказывал. Какой он, твой брат?

– О! – Киану присвистнул. – Прямая противоположность мне.

– То есть?

– Ты любила в детстве сказки?

– Да.

– А какая сказка была твоей любимой?

– Про лису с девятью хвостами.

– Не слышал о такой.

– Это корейская сказка. Хвосты делали лису неуязвимой.

– Ну ладно, – согласился он. – А вот теперь представь себе, что в детстве любимой книгой Эвальда была Библия. Её он читал с утра до вечера, как захватывающие детские сказки, а отдельные места знал наизусть.

– А ты?

– Меня она особенно не трогала, меня больше увлекали арифметические действия, математические кроссворды, числовые головоломки, формы движения, законы материи и всё такое. Это моя голова воспринимала лучше. Мир фантазий не просто не завораживал меня, для меня он был наглухо закрыт. Потому я счёл себя взвешенной частицей, решил не витать в эмпиреях, а уехал грызть гранит науки и ломать об него зубы. Эвальд же не горел таким желанием и предпочёл сельскую жизнь и душевный покой. В итоге каждый стал тем, кем и должен был стать.

Незамедлительно и довольно красочно Вера представила себе без времени располневшего святого отца-богомольца, насквозь пропитанного религиозностью, окружённого дымком ладана, в длинном облачении, с блаженным взглядом и требником в руках, игнорирующего всё земное и то и дело призывающего лишь исповедоваться да причащаться. От перспективы такого отпуска лицо Веры невольно сморщилось.

– А как долго мы у него пробудем?

– Пока не осточертеем, и он сам не укажет нам на дверь, – Киану изящно усмехнулся, заметив её реакцию.

– Я серьёзно.

– Верочка, у нас впереди новенький нетронутый отпуск. В университете каникулы. Никаких студентов и курсовых проектов, никакого преподавания и выпускных работ. Представь себе, целых шесть недель мы вольны поступать как нам вздумается.

– Замечательно, – сдержанно сказала Вера.

– Только… три тысячи извинений, но тебе, пожалуй, следует переодеть платье, – Киану подошёл ближе и стал вглядываться в её глаза, словно гипнотизировал.

– Зачем?

– Оно коротковато.

Брови Веры удивлённо взметнулись, однако она спросила профессиональным голосом медсестры, привыкшей ухаживать за капризными больными:

– Тебе что, не нравятся мои ноги?

– При чём здесь твои ноги?

– А при чём здесь длина платья?

– Приличия.

«Да, – грустно подумала Вера, – какой там клевер, ей-богу? Вот ведь упрямец. Его глаза не видят ничего из того, что творится вокруг, но не теряют бдительности и не упускают малейшей мелочи, если она касается меня». Выражение лица Веры резко изменилось, как у ребёнка, которому не дали досмотреть чудесную волшебную сказку.

– Разве я неприлично выгляжу?

– Видишь ли, мой брат – одинокий отшельник, он пока не сунул голову в священную петлю. Поэтому…

– Поэтому что?

– А если он в тебя влюбится? Что тогда?