Гидра. Том 1

Привилегированная группа, защитой которой фашисты оправдывают свои намерения и действия, должна быть численно доминирующей. Это ещё один обязательный признак. Защита меньшинства не входит в программу фашистов по определению. Как правило, фашисты напрямую и безусловно, отождествляют себя с этой привилегированной доминирующей группой (расой, нацией, религиозной общиной и пр.). «Мы и есть народ» – говорил Муссолини. «Мы сделали немцев частью государства. Теперь государство и народ – одно и то же» – подчёркивал в своих выступлениях Гитлер. «Фаланга – это не политическая партия, а союз лучших сынов испанского народа. Фаланга – и есть испанский народ» – так определял значение испанских фашистов для страны каудильо Франко.

Обязательное условие доминирования привилегированной группы в определённой стране или местности, рассматриваемой фашистами в качестве своей целевой территории, вытекает из простого практического соображения – захватить и удержать власть в стране при помощи народных масс можно только опираясь на численно превосходящую часть населения, причём значительно превосходящую остальные.

В Иране фашисты могут рассчитывать на власть только если будут мусульманами, но никак не христианами или атеистами. В 1933 году рассматривать власть Германии в качестве реалистичной цели могли только немецкие, но не еврейские фашисты, которых в Германии в то время было уже изрядное количество. В программе русских фашистов в Харбине с момента создания партии в 1931 году и до роспуска в 1943 году, речь шла всегда только о России и русских, о борьбе с большевиками именно в России, а не Китае. То же самое касается и русских фашистов в США, Канаде, Франции, Испании, Португалии и других странах. Их программы имели отношения не к месту проживания, а к совершенно другой территории, на которой они планировали осуществлять свои планы, это территория бывшей Российской Империи. Именно поэтому они русские фашисты, а не китайские, маньчжурские, американские или канадские. Для определения следует выбирать наименование целевой территории или целевого государства, а не место фактического нахождения фашистской организации и её исполнительных органов. История знает много примеров «фашистов в изгнании».

В европейской истории были многочисленные примеры неудачных попыток создания организаций, считавших себя фашистскими, но с очень ограниченной социальной базой (малочисленное крестьянство, духовенство и пр.). В своём развитии они не смогли мобилизовать массы и просто исчезли с политической сцены.

Несколько таких фашистских организаций всё-таки пришли к власти в Европе с помощью традиционных политических и военных элит, испуганных коммунистической угрозой в результате государственных военных переворотов. Эти режимы, впоследствии, либо прошли трансформацию, превратившись в «общенародные» фашистские режимы с гораздо бо?льшей социальной базой, либо были замещены во власти другими, более массовыми и более агрессивными фашистскими движениями.

Фашизм, как и демократия – это власть большинства, но, в отличие от либеральной демократии, фашизм мнение меньшинства демонстративно игнорирует. Меньшинство либо подвергается изощрённому остракизму, либо попросту уничтожается всеми доступными государству способами. Иными словами, с точки зрения фашизма, фашистское государство – это абсолютно идеальное тоталитарное государство, существующее исключительно в интересах большинства, являющееся ве?рхом развития государственной? системы. Этакое «супергосударство».

Государство может быть авторитарным, тоталитарным, в обществе может насаждаться культовое сознание, но если государство существует в основном для защиты интересов малочисленной элитарной группы (родовой знати, землевладельцев, духовенства и пр.) и обращается за поддержкой не к народным массам, а к военной или политической аристократии, то оно не может называться фашистским. Если, к примеру, в Римской Империи могло возникнуть фашистское государство, оно вероятно, должно было бы именоваться «Римским государством рабов и земледельцев» (только в одной Италии в эпоху ранней Римской Империи было около 2 миллионов рабов и 4 миллиона свободных земледельцев).

Ещё одним характе?рным признаком фашизма является отрицание существенного значения социального неравенства. «Богатый или бедный, знатный или простолюдин, не забудь, что ты прежде всего испанец!» – говорил Франсиско Франко.

Идея преобладающего значения принадлежности к привилегированной численно доминирующей группе (расы, нации, религиозной общине и пр.) являясь мобилизующей и объединяющей людей в рамках этой группы, служит ещё фундаментом для создания фашистских культов, таких как, например, культы исключительности, ненависти и войны. По мнению фашистов, значительно большую угрозу для общества и государства, чем социальное неравенство и порождаемый этим неравенством риск социальных потрясений, несут мнимые опасности, происходящие от злой воли внутренних и внешних врагов.

В результате отрицания определяющей роли социального неравенства в политической и общественной жизни, у фашистов возникает идея консолидации общества вокруг фашистского движения на основе исключительно фашистской доктрины, с нивелированием при этом реальных социальных и классовых различий, при помощи социального партнёрства внутри привилегированной доминирующей группы граждан, нерыночного «справедливого» распределения материальных благ, поощрения социально значимой деятельности и прочего. В фундамент фашистского мифа о равенстве членов привилегированной группы закладывается постулат о том, что принадлежность к группе важнее, чем социальное положение человека, определяемое через триаду «богатство, авторитет и власть».

Реальное социальное партнёрство возможно лишь на основе взаимного компромисса, по тривиальной причине – это всегда будет результат соглашения между разными социальными классами, между разными социальными слоями. Оно возможно лишь на добровольной основе, а не как результат жёсткого государственного регулирования и применения мер принуждения, практикуемых фашистами. Такое соглашение может состояться только при условии, что все участники такого соглашения понимают противоположность интересов сторон и необходимость идти на уступки. Государство может лишь гарантировать выполнение заключённых соглашений.

Перераспределение, на самом деле, всегда уменьшает неравенство в гораздо меньшей степени, чем наносит ущерб эффективности. Это касается в первую очередь экономики и социальной сферы. Уменьшаются стимулы искать работу, повышать образование, квалификацию, исчезает заинтересованность вкладывать свои деньги в быстроразвивающиеся отрасли и прогрессивные технологии. Любые масштабные программы перераспределения неизбежно ведут к уменьшению совокупного национального продукта, к серьёзным проблемам в экономике.

Масштабное перераспределение материальных благ административными методами разрушительно не только для экономики. Оно ведёт к неизбежной деградации общественных институтов и политической системы. Запускается процесс саморазрушения и спасти государство может лишь отказ от фашистской модели управления, введением конкуренции в социальной, экономической и политической сферах, хоть в каком-то виде и на какое-то время.

По моему скромному мнению, государство должно гарантировать определённый минимальный уровень материального обеспечения, путём перераспределения доходов, лишь для очень ограниченной категории – детей, инвалидов и престарелых, то есть тем лицам, которые не в состоянии самостоятельно трудиться.

Например, в демократическом государстве, при удорожании квалифицированного труда младшего медицинского персонала, чтобы удержать медицинскую сестру на работе, капиталисту необходимо увеличить размер её заработной платы или дополнительно предоставить какие-либо социальные льготы. В фашистском государстве вместо увеличения заработной платы, по мнению фашистов, может быть достаточно награждения медсестры оловянной медалью «За милосердие» или латунным орденом с эмалью «За заслуги перед Отечеством».

На самом деле, фашисты не могут изменить природу вещей, они не в состоянии отменить экономические законы, законы развития общества. В итоге, когда пройдёт одурманивающий сознание эффект от пропаганды, удержать в повиновении медицинскую сестру с оловянной медалью может только страх перед репрессивным аппаратом фашистов. С течением времени, в фашистском государстве необходимость в применении террора в отношении недовольных граждан часто возрастает со временем, в том числе при существенном изменении экономических условий или в связи с неизбежной девальвацией со временем фашистской идеологии, которая влечёт значительное снижение эффективности пропаганды.

Небольшая (часто демонстративно мизерная) заработная плата государственного или партийного чиновника с лихвой компенсируется доступом к материальным ресурсам. На ум приходит хрестоматийные примеры «скромных» советских функционеров. Такой партийный или государственный деятель не имел даже собственного жилья, годами носил скромный френч и старые сапоги, что не мешало ему «временно» арендовать шикарный дворец за чисто символическую плату, пользоваться служебным автомобилем, быть, вместе со всеми членами своей семьи, на полном государственном социальном обеспечении.

Таким образом, в реальном фашистском государстве социальное неравенство всегда остаётся и даже усугубляется со временем, по мере ухудшения ситуации в регулируемой государством мобилизационной экономике. В условиях существования партийных привилегий и ограничений на карьерный рост и на увеличение доходов, не работают естественные механизмы социальной мобильности. Для карьеры в любой области нужны уже не талант и трудолюбие, а лояльность к фашистской партии, а ещё лучше членство в этой партии и активное участие в организованных ей мероприятиях.

Из отрицания непреодолимости классовых и социальных противоречий рождается идея фашистского социального государства. Пропагандируемое, планируемое или создаваемое фашистами тоталитарное социальное государство всегда сравнивается с неким абстрактным государством социальной справедливости, которое непременно должно возникнуть в далёком будущем. При этом фашисты не утруждают себя объяснением причин, по которым в этом идеальном государстве должны исчезнуть принципиально неустранимые социальные противоречия.

Популистская идея построения социального государства всегда входит в теоретический базис любого фашизма. Она присутствует, в том или ином виде, абсолютно во всех известных автору фашистских идеологиях и всегда активно используется в фашистской пропаганде.

В основу фашистской идеологии могут быть положены антикапиталистические идеи. Тем не менее в реальном фашистском государстве присвоение доходов от общественного труда всегда происходит чисто капиталистическим способом, всегда в пользу эксплуататорского класса – партийной и государственной бюрократии (штрассеризм, большевизм, национал-большевизм и прочие разновидности левого фашизма), промышленного или финансового капитала (правый и консервативный фашизм, национал-социализм и пр.), духовенства и чиновничества (исламофашизм, христианский фашизм и иные виды клерикального фашизма), крупных землевладельцев (аграрный фашизм, бауэровский фашизм), аристократии (некоторые разновидности монархического, правого, бауэровского, религиозного и прочих видов фашизма).

Понимая, что весь антикапитализм в реальности останется в виде деклараций в политической программе и в форме пропагандистских обещаний будущего справедливого общества, в котором якобы будет отсутствовать эксплуатация труда, фашисты придают капиталистическим отношениям вид различных форм солидарности наёмных работников с капиталистами, единства народа и фашистской партии. Эксплуатация выдаётся идеологами за служение народу и отечеству, за почётное право быть полезным народу, государству, партии и фашистскому вождю.

Несмотря на то, что все, без исключения, исторически существовавшие фашистские доктрины включали в себя идею построения «справедливого социального государства» (на национальной, религиозной и прочей основе), ни одно фашистское государство не смогло решить социальные проблемы на достаточно продолжительный период.

Отрицанием неустранимости социального неравенства фашисты не ограничиваются. С таким же безоговорочным отрицанием фашистские идеологи и пропагандисты относятся к любым различиям между людьми.

Приуменьшение значения естественных различий людей (социальных, сословных, культурных и пр.), входящих в состав численно доминирующей привилегированной группы, объединённых лишь неким признаком декларируемой фашистами привилегированности (национальностью, религией и пр.), не решает проблем, а только создаёт новые.

Некоторые итальянские публицисты и историки в XX веке настойчиво искали фашизм в истории государств, существовавших за сотни лет до рождения Муссолини. Они пытались доказать, что итальянский фашизм есть не что иное, как «возрождённый дух Римской Империи». Эти писатели и специалисты по итальянской истории пытались доказать, что фашизм существовал ещё две тысячи лет назад. С этим можно было согласиться, если бы в Римской Империи были газеты, радио и телевидение, существовала государственная пропаганда, использующая научные методы промывания мозгов, идеология социального партнёрства в рамках численно доминирующей привилегированной группы, сознательное преуменьшение сословных, социальных и иных различий и прочее, прочее…

До недавнего времени не существовало эффективных способов транслировать идеи большому количеству людей, сопоставимому с населением целой страны. По-настоящему массовой периодическая печать стала лишь в конце девятнадцатого века. Газетный магнат, считающийся отцом жёлтой прессы, Уильям Хёрст говорил своим редакторам: «Моя газета должна быть написана и напечатана так, чтобы её могли и хотели читать полуграмотные эмигранты, невежды, жители городского дна, подростки, то есть буквально все».

Примерно в это же время возникло понимание того, что движения масс и больших социальных групп, полностью подчинены довольно простым социально-психологическим принципам, инстинктам и рефлексам отдельных людей, поведение которых в основном иррационально.

Лишь во время Первой мировой войны появились современные средства массовой государственной пропаганды, проводимой с применением научных психологических методов. Незадолго до войны появились новые технические средства – радио и телеграф, позволившие с максимальной эффективностью, по сравнению, к примеру, с газетами и журналами, донести идеи до народных масс.

В наше время средства массовой коммуникации обладают почти неограниченными возможностями воздействовать на общественное сознание, побуждая массы к тем, или иным действиям. К радио, кино и газетам добавились телевидение, а совсем недавно ещё и совершенно новый вид электронных коммуникаций в виде публичных компьютерных сетей.

В своём последнем слове на Нюрнбергском процессе рейхсминистр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер очень точно определил значение научно-технического прогресса в области коммуникаций для захвата и удержания нацистами власти в Германии: «Диктатура Гитлера была первой диктатурой индустриального государства в век современной технологии, диктатурой, которая довела до совершенства технологический инструментарий, чтобы повелевать собственным народом». В той же своей заключительной речи он сделал акцент на огромной эффективности манипулирования массовым сознанием через средства массовой информации: «С помощью таких технических средств, как радио и громкоговорители, у восьмидесяти миллионов людей было отнято самостоятельное мышление».

Позволю себе повториться – фашизм возник в результате повышения восприимчивости народных масс и к идеям. Он является прямым порождением научно-технического прогресса и социальной эволюции общества, которая завершилась только в начале XX века. Если бы ранее в каком-либо государстве народные массы играли существенную политическую роль и существовали эффективные методы управления массами, то возникновение фашизма действительно было бы возможно.

С древних времён, вплоть до нового времени, фактически до Великой французской революции, можно было быть частью политической системы государства и не обращать внимания на настроения вне этой системы. В прежние времена, властной верхушке или авторитарному правителю не нужно было каким-либо образом воздействовать на массы для получения их добровольного согласия, по причине того, что эти народные массы не играли существенной роли в политике, а требование подчинения всегда подкреплялось реальной силой. Не было необходимости убеждать крестьян и ремесленников в чём-либо. Правителю и политической элите достаточно было влиять на сознание активной части аристократии, которая непосредственно была вовлечена в политику. Остальное население пахало землю, собирало урожай, платило налоги и на политические процессы никак не влияло.

В античности, в период расцвета древней европейской демократии, в некоторых государствах политическая элита достигала размера в 0,3 процента, а количество имеющих право голоса граждан никогда не достигало более чем 15 процентов населения (максимальное количество обладающих правом голоса в Афинах после реформ Клисфена). Афинская демократия, при которой самое большое количество людей было вовлечено в политику в античные времена, предоставляла право голоса только гражданам. В число голосующих граждан не входили рабы, иностранцы, женщины, воины-наёмники, земледельцы из провинции, торговцы, нищие и прочие категории жителей полиса, которые в совокупности составляли подавляющее большинство городского населения Афин. Если брать в расчёт другие исторические примеры, то можно заметить, что в государствах эпохи античности элита редко превышала по численности более 0,1 процента от общего количества населения. Во времена Римской Империи количество политически активного населения никогда не превышало 0,5 процента.

Достоверно неизвестна ни численность населения, ни количество аристократии в Тёмные века, но с уверенностью можно утверждать, что численность населения и процент аристократии не могли быть выше, чем предшествовавший римский имперский период или в более поздние времена (позднее Средневековье, эпоху Возрождения, Новое и Новейшее время).

В Раннем Средневековье в политической жизни Европы в разное время участвовали от 0,01 до 0,4 процента населения. В эпоху Высокого Средневековья, в XI—XIV веках количество людей, участвовавших в принятии политических решений практически не изменилось.

В Позднем Средневековье доля политически активных жителей Европы значительно увеличилась, но всё равно оставалась на низком уровне. К примеру, в Англии XIV века население составляло чуть больше 6 миллионов человек. Из них около 1 тыс. рыцарей, состоятельных лиц, не имевших рыцарского звания, насчитывалось около 4 тыс., около 8 тыс. эсквайров, а самая значительная по количеству категория нетитулованных сельских джентльменов – около 10 тысяч человек. Таким образом, лиц, которые не относились к земледельцам и городской черни было всего 2,3 процента от общего населения. Реально в делах государства участвовали лишь около 4 тысяч человек, что составляло всего 0,06 процента от числа подданных английского монарха. На Руси в это же самое время количество вотчинников было примерно около 3 тысяч.

Порядок цифр примерно одинаков во всех странах, за исключением Франции, где количество всех латников (латниками назывались все аристократы, включая королей, принцев, герцогов, графов, виконтов, баронов, и пр.) было около 50 тыс. человек. Это число включало также безземельных, имеющих в качестве имущества только титул и отцовский меч с доспехами. Население же Франции в то время было примерно 15 миллионов человек. Таким образом политически активным могло быть не более 0,03 процента от общего количества жителей страны. В реальности влиять на политику могла лишь крайне незначительная часть латников. Пропорции политически активных сословий и простолюдинов не сильно менялись в Европе на протяжении пяти столетий (XIV – XVIII веков).

В конце восемнадцатого века, для удержания власти в ра?звитых европейских государствах, правителям и политической элите уже приходилось учитывать настроения толпы.

Европейские революции конца XVIII – начала XIX веков связаны с увеличением влияния третьего сословия на общественную жизнь и общественное мнение. Буржуазия, как наиболее активная часть третьего сословия, получив влияние, потребовала себе и политические права. Но сама по себе буржуазия неспособна была отвоевать себе эти права. Без возможности вовлечения народных масс в политические процессы невозможна была бы Великая Французская революция 1789 – 1799 годов. Именно подъём революционных настроений французского народа и его желания участвовать в политике привели к великим потрясениям по всей остальной Европе.

Мог бы возникнуть фашизм во Франции в конце XVIII века? Нет, не мог. В то время отсутствовали эффективные инструменты массового воздействия на сознание народных масс, отсутствовали идеи, объединяющие весь французский народ, которые могли бы быть положены в основу фашистской идеологии.

Движение масс во Франции во время Великой Революции было спонтанным и неуправляемым, спровоцированным экономическим и политическим кризисами. Фашизм же родился только тогда, когда появилась реальная возможность непосредственно и эффективно воздействовать на народные массы, направляя их строго в определённом направлении, планируя их поведение, когда стало возможным точно прогнозировать политические результаты действий управляемой толпы.

Ещё один пример: в начале XIX века в России крестьяне составляли 90 процентов населения, городские сословия около 4 процентов, духовенство 2 процента и 4 процента дворянство. Из этих сословий лишь небольшая часть дворянства и только самая верхушка духовенства (не более ста человек) имела влияние на политическую жизнь в Российской Империи. Часть населения, участвовавшая в политической жизни, которую в XX веке историки станут называть термином «политическая элита империи» составляла всего около 0,5 процента от общей численности населения России. Крупные купцы, промышленники и банкиры станут влиятельными политическими фигурами только в самом конце XIX и начале XX веков, после начала русской промышленной революции. Народные массы до последнего десятилетия XIX века не участвовали в каких-либо значимых политических процессах. Именно поэтому какие-либо революционные изменения или вынужденные реформы, вызванные непосредственно масштабными управляемыми действиями народных масс, в России начала и середины XIX века считались невозможными.

Ситуация сильно изменилась в последнее десятилетие XIX века и в начале XX века. Русская революция 1905 – 1907 годов хотя и была, по сути, всё ещё стихийным бунтом, но им уже смогли воспользовались некоторые политические силы для реформирования общества и ограничения монархии. Народные настроения и стихийные волнения часто использовались политиками для достижения своих целей, но ранее никогда, вплоть до февральских событий 1917 года в России, волны аналогичных европейских революций, а впоследствии итальянских событий 1919 года, народный бунт не создавался искусственно и не использовался целенаправленно, не в качестве огромного молота, разрушающего всё вокруг, а как острый меч, точно разящий намеченные цели. Толпу на протяжении тысячелетий всегда подвигало на мятеж недовольство, но только не идеи.

В декабре 1916 года Ленин говорил о том, что революция в России произойдёт не при его жизни, по причине того, что считал недостаточным количество промышленных рабочих в России, сетовал на их политическую неграмотность. Крестьянство, составлявшее основу социального устройства России, по сути, самый многочисленный класс, Ленин даже не рассматривал в качестве реальной движущей политической силы. Через 10 месяцев после этого своего заявления Ленин стал руководителем государства, неожиданно для самого себя. Большевики захватили власть, удачно воспользовавшись ситуацией во время жесточайшего экономического и политического кризиса февраля – октября 1917 года, который невозможно было спрогнозировать и рассчитать его последствия.

Впоследствии, большевики семьдесят четыре года объясняли победу пролетарской революции в непролетарской, по большей части крестьянской монархической и православной стране – своей успешной многолетней агитационной и организационной работой среди немногочисленного российского рабочего класса. Что было откровенной ложью.

Даже советские историки, завышая в своих оценках в 1,5—2 раза количество пролетариев и «полупролетариев» указывали, что подавляющее большинство наёмных работников были политически инертны. Исследователи из различных советских научно-исследовательских исторических организаций указывали, что ленинским «костяком» рабочего класса в 1917 году считались лишь отдельные категории рабочих. Наиболее активными были работники металлургических заводов, они обладали самым высоким уровнем революционной? сознательности. Далее по степени «революционной сознательности» следовали: железнодорожники, печатники, горнорабочие. При этом текстильщики, работники различных средних и малых мануфактур, выпускающих товары повседневного спроса, рабочие кирпичных, черепичных, сахароваренных фабрик, маслобоен, винокурен, бумажных и фаянсофарфорных производств, а также многих других средних и малых предприятий, составлявшие подавляющее большинство российского пролетариата, были наименее подвержены политической пропаганде эсеров, социал-демократов и большевиков. Таким образом, во-первых, пролетариат, в целом, по сравнению с другими категориями был гораздо меньше количественно. Во-вторых, в составе пролетариата только небольшая часть составляла, так называемый, ленинский «костяк». И наконец, в этом «костяке» лишь небольшая часть была политически активной.

Заявление об ожидаемости и закономерности победы российских рабочих, под руководством РСДРП (б), в октябре 1917 года, в сословной православной монархической России, выглядит крайне неубедительно. Неубедительно даже несмотря на различные псевдонаучные «обоснования» апологетов троцкизма-ленинизма-сталинизма, причисляющих себя при этом к марксистам, сторонникам диалектической логики и научного метода.

Не всегда масштабные исторические процессы имеют какой-то результат. Бунт «выдыхается», кризис рассасывается, пришедшие в движение массы успокаиваются и люди возвращаются к своим повседневным делам. Бывает случаются непредсказуемые события весьма незначительного масштаба, но которые из-за кумулятивного эффекта и взаимодействия с другими такими же происшествиями имеют очень серьёзные исторические последствия. Почти всегда находятся те, кто эти случайные события пытаются объяснить задним числом, подвести под них теоретическую базу, как будто они были ожидаемы.

Только после того, как получили власть, большевики стали учиться управлять массами. Сначала неумело, потом поднаторев в пропаганде и освоив азы революционного террора, дело пошло в нужном для них направлении. Успех большевиков показал всему миру не столько лёгкость захвата власти в неуправляемой стране, сколько возможность её удержания и управления государством с помощью террора и психологических манипуляций народными массами.