Встань и иди

Огарков начал по полочкам разбирать все элементы реформ, и было видно, что он живет этим.

– Гражданскую оборону надо объединить с военными комиссариатами, – решительно сказал он в заключение. – Функции гражданской обороны – защита объектов и недопущение аварий. А если они произошли – к быстрой ликвидации последствий. Особенно во время войны.

– Товарищ маршал, – не удержался Варенников, – военкоматы и органы гражданской обороны совершенно несовместимы, хотя у них и есть общие вопросы. К примеру, проблемы мобилизации, где они должны тесно взаимодействовать. Что касается задач гражданской обороны, то я убежден, что они не должны ограничиваться только перечисленными вами функциями. На мой взгляд, руководство гражданской обороны должно отвечать и за глобальные проблемы, поэтому обязано входить в правительство с предложениями. Например, о принятии мер по недопущению катастроф в районах, постоянно подвергающихся наводнениям, сходам селевых потоков, землетрясениям. Или такая проблема: при существовании дальнобойного высокоточного и мощного обычного оружия, неприемлемо, чтобы различные виды оружия и боевой техники, к примеру, самолеты, создавались на заводах, которые разбросаны по всей стране. А строительство кораблей – тем более. Наконец, гражданская оборона. На мой взгляд, она должна всячески оберегать природу, заботиться о том, чтобы не «умирал» Арал, не загрязнялся Байкал, «не задыхалось» Черное море от подпора мертвого сероводородного слоя. Поэтому к гражданской обороне можно было бы добавить слова: «и защите природы».

Огарков не промедлил радостно заметить:

– Вот, Валентин Иванович, вы уже погрузились в генштабовскую жизнь?

– Нет, я этого не чувствую, – спохватился Варенников. – На моем месте любой командующий войсками округа высказался бы так же, как и я.

– К сожалению, не любой, – возразил Огарков. – Вы прошли такую школу! Скосив глаза на орденские планки, украшавшие грудь Варенникова, полюбопытствовал: – Где воевали, какую награду и за что получили?

– После окончания Черкасского пехотного училища в октябре 1942 года попал на Сталинградский фронт, командовал взводом, а затем стал артиллеристом, командиром батареи. Был ранен. Потом форсировал Днепр, участвовал в освобождении Одессы, форсировании Днестра. В 1943 году стал заместителем командира 100-го гвардейского стрелкового полка 35-й гвардейской стрелковой дивизии по артиллерии. Летом 1944 года попал на 1-й Белорусский фронт. Там участвовал в операции «Багратион», наша дивизия прорывала оборону немцев западнее Ковеля. Потом вошли в Польшу, в боях за Вислу снова был ранен. Через четыре месяца вернулся в родной полк и в январе 1945 года пошли на запад, захватывали плацдарм в районе Кюстрина на Одере. В марте третий раз ранило, но легко. В звании капитана участвовал в Берлинской операции в районе Зееловских высот. Утром 2 мая со своим полком был в Берлине в здании рейхстага. В качестве начальника почетного караула принял Знамя Победы на Центральном аэродроме, а потом участвовал в Параде Победы 24 июня 1945 года на Красной площади в Москве. За войну заслужил два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны и медали, а остальные награды – за достижения в боевой и политической подготовке.

– А я в 41-ом окончил Военно-инженерную академию, – сказал Огарков, – и всю войну служил на инженерных должностях. Довелось воевать на Карельском, 2-м и 3-м Украинских фронтах. С 1948 года перешел на штабную работу. Служил и на Дальнем Востоке, и в Германии. В 1968 году перешел в Генштаб, получил звание Маршала Советского Союза. – Улыбнувшись, добавил: – В армии все просто: надел человек мундир, и сразу видно, с кем имеешь дело.

– Особенно если этот человек – Верховный главнокомандующий и Генеральный секретарь ЦК КПСС, – сказал с сарказмом Варенников. – Любовь Леонида Ильича к наградам уже стала притчей во языцех. В войсках уже смеются над всей этой наградной канителью.

– Ну, там груз всенародной любви, – добродушно ответил Огарков. – Особенно наш Дмитрий Федорович старается. Просто не успевает товарищу ордена навешивать. – Николай Васильевич замолчал, нахмурился и с болью в сердце добавил: – Есть проблема и более серьезная: Устинов решил на старости лет повоевать. Захотелось к славе гениального оборонщика страны присовокупить славу великого полководца. – Он немного помолчал и, глядя Варенникову в глаза, спросил: – Валентин Иванович, вы как относитесь к вводу наших войск в Афганистан?

– Ни в коем случае! – не задумываясь, ответил Варенников. – Там идет гражданская война, как у нас после октябрьской революции. Только у нас были большевики и меньшевики, а у них халькисты дерутся с парчамистами. Оппозиционеры тоже стремятся к власти пробраться. Чью бы сторону мы ни взяли, – все равно американцы не упустят шанс расквитаться с нами за свой вьетнамский позор, к чему мы приложили свою крепкую мозолистую руку. Помогать – да! А самим лезть туда не надо.

– К октябрьской революции у меня особое отношение, – сказал, улыбнувшись, Огарков, – я ее ровесник: родился 30 октября 1917 года. Кстати, в один день с Дмитрием Федоровичем, только он на 9 лет старше. – А затем решительно добавил: – Я тоже категорически против ввода наших войск. – И в Политбюро есть люди, которые выступают против нашего военного присутствия в Афганистане. Но все дело идет к тому. Общая обстановка в стране продолжает ухудшаться. Растет число беженцев в Пакистан и Иран. Из них лидеры мусульманских организаций формируют отряды оппозиции, с помощью американских советников обучают их и совершают набеги на приграничные районы. Тараки и Амин постоянно требуют от нашего руководства прислать десантников. Своим не доверяют. 5 августа в Кабуле вспыхнул мятеж в 26-м парашютно-десантном полку и 444-м батальоне «коммандос». Начальник генштаба Якуб быстро подавил мятеж. В это время восстал гарнизон Асмара в провинции Кунар, убито 150 человек, на сторону оппозиции перешло около двух тысяч военнослужащих 9-й горно-пехотной дивизии. Часть мятежников арестована, часть дезертировала в Пакистан, пополнив оппозицию. Понятно, что Афганистан нужно удержать, но это можно сделать только политическими средствами. Как только наши войска войдут на его территорию, в мире американцы поднимут такой вой, настроят против нас мусульман, и мы не будем знать, как оттуда выбраться. Но Устинов создал группу своих сторонников, и его переубедить нелегко.

Огарков открыл папку, достал из нее листок, протянул Варенникову:

– Прочтите эту телеграмму.

Валентин Иванович пробежал глазами по тексту:

«Начальнику Генштаба Огаркову от начальника ГРУ Ивашутина.

В период с 11 по 17 июля 1979 года произведена рекогносцировка в городе Кабул с целью возможного использования 15-й бригады спецназа ТуркВО. По мнению советского посла и руководителей спецслужб, наибольшая активизация мятежников на периферии и в г. Кабул ожидается в августе. В связи с этим посол просит перебросить отряд в Кабул до 10 августа. Разработку мероприятий по переброске возложить на главкома ВВС и командующего ТуркВО. Генерал армии Ивашутин».

Он отложил в сторону листок, внимательно посмотрел на Огаркова.

– Вот так, посол просит! – сказал маршал и тоже пристально посмотрел ему в глаза: – Значит, будем вместе отстаивать позицию Генерального штаба по этому вопросу?

Варенников молчал. В его душе боролись противоречивые чувства. Он хотел вернуться к себе во Львов в спокойную размеренную жизнь округа. И в то же время вспомнил всё горе и тяжесть Великой Отечественной войны. Он почувствовал, что теперь и от него зависело – будут умирать советские солдаты в далеком Афганистане, или останутся жить. Если откажешься – в случае чего, будешь корить себя всю оставшуюся жизнь.

Огарков подсел к столу и с мольбой в голосе сказал:

– Валентин Иванович, я очень прошу вас согласиться с нашим предложением. Это имеет исключительное значение для Генштаба и для меня лично. Без вашей помощи мне не преломить ту косность и рутину, которые сейчас существуют в министерстве обороны. К тому же – запахло порохом. И если все начнется, то в генштабе должен быт человек, который воевал, умеет командовать войсками. У вас все это есть.

Огарков продолжал неотрывно смотреть в глаза Варенникову, и его тронула откровенность маршала, но еще больше – какая-то таинственная тревожная недосказанность.

– Товарищ маршал, – сказал он, – конечно, если требует дело и у вас все варианты исчерпаны, я вынужден согласиться. – Но прошу вас иметь в виду: если буду назначен в Генеральный штаб, то позвольте надеяться, что со временем вы отпустите меня в войска.

Огарков радостно пожал Варенникову руку и тут же позвонил министру обороны, доложил:

– Дмитрий Федорович, вопрос с Варенниковым решен. Я прямо сейчас переговорю со Шкадовым и со всеми, от кого зависит утверждение на должность.

Он тут же начал названивать по телефону в ЦК, другие структуры, а затем, спохватившись, сказал:

– Валентин Иванович, учитывая, что свободного жилья пока нет, вы временно поселитесь на одной из явочных квартир Главного разведывательного управления. Я переговорю с генералом Ивашутиным.

Через некоторое время Варенников уже был в кабинете Петра Ивановича Ивашутина, одного из самых старых работников Центрального аппарата Минобороны. Главный разведчик страны участвовал в советско-финской войне, потом в Великую Отечественную воевал на Закавказском, Кавказском, Крымском, Северо-Кавказском, и 3-м Украинском фронтах и свое дело знал хорошо. Он принял Валентина Ивановича тепло и радушно, поинтересовался жизнью на Западной Украине, а затем перешел к делу:

– Вы, как начальник Главного оперативного управления, обязаны знать не просто общую обстановку в стране и мире, но и все ее детали. Особенно обстановку в Афганистане, так как надо будет ежедневно готовить справку о происходящем в этой стране, вносить свои предложения, которыми мог бы воспользоваться министр обороны при встрече с Брежневым или на заседании Политбюро. Обстановка там накаляется. Если коротко: идет гражданская война. В июне-июле антиправительственные выступления произошли в провинциях Бадахшан, Лагман, Парван, Вардак и других. Все их организаторы знают друг друга, как говорится, с младых ногтей. Развела в разные стороны и сделала их непримиримыми врагами отчаянная борьба за власть. С этой точки зрения апрельские события в 1978 году можно оценивать, кроме прочего, и как победу одной политической группировки над другой. На мой взгляд, первопричиной кровавой междуусобицы является Бабрак Кармаль. Он был заместителем генерального секретаря НДПА, заместителем председателя Революционного Совета ДРА. Буквально через два месяца после Апрельской революции Кармаль тайно провел съезд «парчамистов», разработал план захвата власти. Естественно, все это стало известно Амину. Он доложил обо всем Тараки, но генсек не пошел на обострение и все спустил на тормозах. Амин самостоятельно решил ликвидировать руководящую верхушку «парчамистов» и разослал её по миру. Буквально через две недели после съезда Бабрак Кармаль поехал послом в Чехословакию, Наджибулла – в Турцию, Вакиль – в Англию, Hyp – в США, Барьялай – в Пакистан. В отношении других лидеров «парчам» было сфабриковано уголовное дело, по которому их обвинили в заговоре против республики и решили казнить. Причем, казнить публично. Наше руководство предотвратило эту расправу. В числе спасенных были Кешманд, генералы Кадыр, Рафи и другие лидеры революции. Все они подвергались в аминовских застенках жесточайшим пыткам. – Петр Иванович испытующе посмотрел на Варенникова и продолжил: – по имеющимся у нас сведениям теперь уже сам Амин решил узурпировать власть в стране. В начале сентября он должен был принять участие в работе сессии неприсоединившихся государств, которая проходила в Гаване. Однако он убедил Тараки, что ехать нужно ему – генеральному секретарю НДПА, лидеру «революционного Востока». Выступая перед студентами и интеллигенцией Кабульского университета, заявил, что генеральный секретарь ЦК НДПА вылетает на Кубу. Его намерения понятны: в отсутствие президента завершить подготовку к захвату власти. Попытки советского руководства отговорить Тараки от поездки не увенчались успехом. Он отбыл в Гавану с остановкой в Москве 30 августа. Генерального секретаря ЦК НДПА в поездке сопровождали многие сугубо «проаминовские» лица: Шах Вали, Катавази, Тарун, Джандад, чтобы с их помощью довести до сведения советских руководителей, что существует заговор против премьер-министра, в котором принимают участие три министра Сарвари, Ватанджар, Маздурьяр и начальник службы безопасности ДРА Гулябзой. Я хочу, чтобы вы знали: это самые преданные апрельской революции люди и её творцы. Катализатором восстания послужило убийство 17 апреля идеолога парчамистов Мир Акбар Хайбара, который в 1960 году совместно с Бабраком Кармалем создал подпольный кружок левого толка. По своим убеждениям он был либералом, антимонархистом и бунтарем. В НДПА он вступил еще при короле Захир Шахе, будучи начальником Кабульской полицейской академии. Похороны Хайбара руководству НДПА удалось превратить в массовую антиправительственную демонстрацию, которая была разогнана полицией. В ночь с 25 на 26 апреля 1978 года по приказу Дауда были арестованы руководители НДПА Тараки и Кармаль. У возглавлявшего военную организацию «Хальк» Амина полицейские произвели обыск, но оставили под домашним арестом. Через служащего кабульского муниципалитета Фахира и младшего офицера ВВС Гулябзоя он передал оставшимся на свободе членам военной организации «Хальк» приказ о вооруженном восстании. Амина вечером 26 апреля посадили в тюрьму, но машина восстания заработала.

В этот день по приказу министра национальной обороны Афганистана Расули в воинских частях проходило празднование победы над коммунистами, чем халькисты и воспользовались. Ранним утром 27 апреля в районе кабульского зоопарка состоялось заседание военно-революционного штаба НДПА, на котором было принято решение о восстании, организовано взаимодействие воинских частей. Саид Мухаммад Гулябзой отвечал за ВВС и ПВО. Принимал участие в совещании и Ватанджар, который помогал Мохаммаду Дауду захватить власть, за что был произведен досрочно в старшие капитаны и назначен командиром батальона 4-й танковой бригады. Как активный сподвижник Дауда, он убедил комбрига в необходимости отправки его батальона к президентскому дворцу для оказания помощи. В накладной на получение боеприпасов к небольшой цифре он прибавил «ноль» и получил их в необходимом количестве. Колонна из пяти танков пошла из Пули-Чархи на Кабул и в полдень танкисты вступили в бой. Ватанджар стрелял по зданию министерства обороны. Маздурьяр – по резиденции Дауда. К рассвету следующего дня танкисты, летчики и часть «командос» Бала-Хисара сломили сопротивление президентской охраны и вынудили ее сложить оружие. К Мохаммаду Дауду была отправлена делегация с предложением капитулировать. Узнав, о роли его бывших сподвижников в восстании, Дауд в ярости открыл огонь из автомата и в перестрелке был убит. К утру 28 апреля всякое сопротивление было прекращено. Возглавивших восстание сделали министрами. Тарун тоже из 4-й танковой бригады и активно помогал Ватанджару. Он стал личным адъютантом Тараки, но, похоже, сейчас он на стороне Амина. Амин усердно создает культ Тараки. Являясь, как и Тараки, по своей родоплеменной принадлежности пуштуном и «халькистом», он всячески прославляет его как вождя. Внешне все эти действия кажутся доброжелательными и наверняка находят у простого народа соответствующий отклик. В городах и кишлаках, где надо и не надо, висят портреты Тараки; во всех газетах – портреты Тараки и его высказывания-лозунги; на каждом даже небольшом собрании или митинге – несколько портретов Тараки; каждое выступление Амин начинает с цитирования «учителя». И если в обывательской среде все это находит благоприятную почву, то с интеллигенцией, духовенством и офицерством несколько сложнее. Вначале они посмеивалась над Тараки, затем стали возмущаться, и в его адрес посыпалась резкая критика. Что и требовалось Амину. Строительство «замка» культа Тараки он завершил, и теперь одним ударом хочет его разрушить, похоронив в его обломках «учителя». Тараки грозит смертельная опасность. Для его охраны мы подготовили батальон спецназовцев. Он готов вылететь в Кабул по первой команде. – Ивашутин внимательно посмотрел в глаза Варенникову и доверительно добавил: – Скажу прямо – к Амину у нашего руководства нет доверия. Сказывается его учеба в США, связи с ЦРУ, а также неудержимое стремление к власти. 30 августа, когда Тараки улетал на Кубу, Амин организовал грандиозные проводы. На центральном аэродроме все выглядело торжественно и даже трогательно, чтобы глава государства не смог заподозрить неладное. По пути в далекую Гавану Тараки сделал остановку в Москве, встречался с Брежневым и другими членами Политбюро, которые предупреждали о готовящемся заговоре, предлагали отказаться от поездки, но он верит Амину как самому себе. – Завершая разговор, Ивашутин сказал на прощанье: – Я думаю, что в ближайшее время Афганистан станет нашей большой головной болью, потому и постарался ввести вас в курс дела.

* * *

Чиновничья карусель закрутилась. Варенников ходил по начальству и на второй день вечером вылетел во Львов сдавать должность. Через два дня пришел письменный приказ министра обороны о новом назначении, постановление Политбюро ЦК КПСС и Совмина. Огарков прислал самолет, и пока все необходимые на первых порах вещи загружали в багажное отделение, Варенников прощался с бывшими сослуживцами. Провожать его в аэропорт приехало несколько сот человек: генералы и офицеры управления округа, областное и городское начальство, хотя со многими уже попрощался. Он поднялся по трапу, и оглянулся. Внизу стояли и приветливо махали руками сотни людей, которые стали дорогими за время совместной службы. Увидел знакомые, ставшие родными лица и комок подкатил к горлу. Чтобы как-то заглушить сердечную боль, громко крикнул:

– Ну, чего вы… Будто я на фронт лечу. Если кому-то я не уделял должного внимания – простите меня. Так получалось не потому, что не хотел, а потому, что физически недоставало времени.

Мутная пелена застила глаза. Сдерживая слезы, он широко развел руками, сцепил ладони над головой и низко поклонившись всем, вошел в салон, сел в кресло и посмотрел в иллюминатор. Стоявшая на бетонке аэродрома толпа «забурлила», люди замахали руками, цветами.

Вырулив на взлетную полосу, самолет начал разгон. За окном замелькали знакомые здания, и вскоре они уже оказались под крылом и стремительно уменьшались. «Какие это были счастливые годы! – думал Валентин Иванович под монотонный шум турбин, еще ощущая волнение прощальных сцен. – А впереди – новый этап жизни. Что уготовила судьба? Чего ждать дальше? Незнакомая обстановка, практически незнакомые люди. Как оно все сложится? Многие ведь мечтали об этой должности, а я им дорогу перешел». Он остро ощутил тоску по округу, который так спешно покидал.

Самолет приземлился на военном аэродроме «Чкаловский», подрулил к центральной площадке. Варенникова встречал его заместитель генерал-полковник Николаев. «Почему его не назначили начальником управления, – подумал Валентин Иванович. – Опытнейший же генштабист».

– Загрузим вещи в машину, – предложил Николаев, – отвезем все на квартиру, а потом – в Генштаб.

По дороге он рассказывал о будущих сослуживцах Варенникова.

– С Огарковым вы уже познакомились, а его заместитель – Сергей Федорович Ахромеев – умный, весьма энергичный и преданный делу военачальник. В армии с 1940 года, в Великую Отечественную начинал командиром взвода, дорос до командира батальона. В 1952 году окончил Военную академию бронетанковых войск и перешел на штабную работу. В 1974 году назначен заместителем начальника Генштаба. И хотя Сергею Федоровичу не довелось командовать округом, он прекрасно знает жизнь войск и их проблемы. Правда, есть у него один недостаток – может быстро «завестись», вспыхнуть при остром разговоре или неординарной ситуации. А Генштаб – такой орган, где обстановка должна быть спокойной и уверенной. Нервозность нам сильно мешает.

– Она всем мешает, – сказал Варенников и поинтересовался: – А каковы отношения Огаркова и Устинова? Ходят слухи, что они перестали ладить.

– Да, отношения не простые, – согласился Николаев. – Было время, когда Устинов смотрел на Огаркова влюбленными глазами. Это же он пробил Николая Васильевича на начальника гэша. Кстати, это, пожалуй, его самое эффективное кадровое решение. Огарков – непревзойденный начальник Генерального штаба: самостоятельный, волевой, инициативный, умеет заглянуть в будущее. Но возникли разногласия по поводу реформы вооруженных сил. И от «жгучей любви» отношения между ними перешли на уровень «прохладных». А это нам совсем ни к чему. Получается, как в той присказке: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат».

Варенников слушал, а в голове зудела комаром тревожная мысль: «Оно тебе все это надо? Жил тихо-мирно, а теперь будешь вертеться меж двух жерновов. Может, как-то попытаться устранить источники этого похолодания. Поговорить с Огарковым, выработать общую линию действий».

Оставив вещи на квартире, они отправились в Генштаб. На лифте поднялись на пятый этаж. Кабинет Варенникова был просторный, с большим столом для совещаний, высоким столом для карт и огромным глобусом.

– Выше вас в Генштабе никого нет, – пошутил Николаев, имея в виду, конечно, что здание пятиэтажное, и многозначительно добавил: – И только из вашего окна виден Кремль. На четвертом этаже такой же кабинет пустует, в резерве, на третьем располагается начальник Генштаба, на втором – Устинов и Главком объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора Куликов, на первом – Центральный командный пункт Генштаба.

Огарков встретил Варенникова радушной улыбкой, поздоровался за руку и сказал:

– Пошли к министру обороны.

– Может, предварительно позвонить? – забеспокоился Варенников.

– Я уже позвонил, сказал, что вы прибыли. Он нас ждет.