– Но, Володя, – перебивая его, невольно втягивается в беседу и Марина. – Люди же нормально жить хотят. Не их вина, что они на рынке работают?
– Совершенно с тобою Марина согласен, – говорит тогда ей Куренков. – Согласен. Люди, Марина, не ангелы с крылышками. Понимаю, они хотят жить нормальной жизнью.
Но не до такого же уродства, надо было довести людей и страну. Они, когда – то, как и мы сейчас, мечтали об университетах, институтах. Теперь, зачем им учиться, когда они теперь не учат детей, не лечат людей, не строят станки, самолеты. Заграничными товарами долго не проживешь. Да и несменяемый гарант так говорит. Ну этот, ну, преемник, так называемый, этого «царя» Ельцина. Я с ним тоже согласен в этом пункте: не будет развитие в промышленности, мы даже можем потерять страну. К чему это все? Жить одним днем. Или мы, действительно, не до развитый, а и правда, народ? В свое, стыдно Марина, до сих пор отстоять не можем. Молчим все время. Мы же не немые. Не понимаю, не понимаю, Марина. Строили, строили столько лет наши предки, и на – те… раз… и нет страны – СССР.
– Тебе еще не говорили? – осторожно замечает ему Марина. – Тебе надо, Володя, срочно надо менять профессию. Ты очень, очень ранимо воспринимаешь эту нашу сегодняшнюю жизнь. Как моя мама мне говорит. «Доченька, живи в свое удовольствие, не обращай на происходящее. Уже ничем её не изменишь. Учись, и не думай ни о чем. Мы у тебя есть». Права, она, наверное. Я вот сама… мечтаю по окончании университета, пойти дальше учиться. Поступлю в аспирантуру, потом, если доведется, выйду замуж, рожу ребенка. Не это ли счастье, Володя. А ты… пиши, пиши. У тебя и стиль хороший. Мягкий, деревенский. Ненавязчивый. Правда, правда. Ты, я чувствую, далеко пойдешь. У тебя дар, Володя. Ты умеешь в людях видеть такое, такое… Мне даже как – то страшно. Боюсь я за тебя. Сегодня, правда, как сказать – то… за это ругают… правду писать. Хотя 29 статью из Конституции Р.Ф. никто не отменял. Вот, что удивительно, Володя.
Он, конечно, растерян от таких её слов в его адрес, потому, смущенно приумолк, с волнения стал тереть пальцем кончик своего носа. Затем, все же, сказал, что до этого думал о Марине.
– Ты простишь, Марина, если я спрошу у тебя? Ты, – он сжал кулаки от волнения. Хотя и волноваться, что было. Ну, задаст он свое предположение, о чем он думал, в ожидании её, когда стоял с розами в руке, на крыльце университета.
– Ты, Марина, никогда не жила раньше в лесу?
– Не поняла тебя, Володя. Что за глупость ты говоришь. Это почему я должна жить в лесу?
– Когда я тебя впервые увидел, услышал твой голос, глаза твои, мне показалось, что ты жила раньше, вдали от злых сегодняшних людей. Нет, подожди, Марина. Ничего тут смешного. Дай закончу. А то я совсем запутаюсь.
– Хорошо, Володя. Продолжай, – говорит ему Марина, насторожившись почему – то.
– Ведь тебя, когда увидел впервые, ты, Марина, мне показался не от мира всего. Ты такая, такая чистая, милая. Таких теперь, вряд ли где еще сохранились. Даже в деревнях. Чистых, нравственно еще не избалованных. Взять даже нашу группу. Там всего из парней я один из деревенских, а остальные, барышни – городские. Ты уж извини. Если скажу. Все они истасканные. Да и, покажи им деньги, с любыми куда пойдут. А ты, другая…
– До чего пошло, Володя, – смеется через силу Марина. – Пусть живут. Это их жизнь, Володя. А я, – если хочешь знать, – кусает губы Марина, думает, сказать ему, или не сказать. Затем решается. – Я ни в каком лесу не жила. Лесом, Володя, была моя квартира, или наша пригородная дача, где мама меня до сегодняшнего дня держала взаперти. Я не могла без её спроса, никуда не уходить из дома. Поэтому, в университет она меня провожала. И сегодня она встречала меня. Почему я опоздала на наше свидание. Мама не отпускала. А когда она удалилась в ванную, я быстро оделась, и бегом сюда.
В замешательстве, он позабыл даже, что при девушке нельзя курить, забыл об этом, с волнения чиркнул спичкой, прикуривая сигарету. Они уже почти дошли до «кафе». Осталось им перейти только дорогу. Впереди их, ярко кричал рекламами городской центральный рынок. Было много народа. Машины, городской транспорт, шумно высаживали очередных пассажиров, выплевывая их, из толстой кишки автобусов. Там действительно кипела жизнь: несчастных и счастливых, калек, и беспризорников, цыган и цыганят, бомжей и безработных. Ну, все герои сегодняшней городской жизни. А тут, они, на небольшом, на продуваемом ветром пятачке, перед дорогой, застыли напротив «кафе», выжидая, когда освободится дорога от проезжающей машины, два молодых человека: парень, двадцатилетний, да и девушка, не земной красоты, с большими небесными глазами. Стоят в раздумье, как и страна сегодня, ожиданием правильного курса в будущем, свое правление преемником Ельцина. Кого он выберет в дальнейшем, помощь себе: олигархов этих, расплодившихся при нём, которые» хитрой» приватизацией, обокрали страну.
Он все же выкурил сигарету, затем переглянулся незаметно вокруг себя, не решаясь, куда свой окурок бросить. Марина, все же, пересилила себя, взяла смело его за руку, дорога освободилась от транспорта, потянула его через дорогу в сторону кафе. Следуя за Мариной, он незаметно от девушки, уронил под ноги, на дорогу, свой окурок.
– Все, – вздохнула полной грудью Марина, перейдя дорогу. – Дошли. Что, идем?
– Идем, – улыбается ей Куренков. – Посидим, да? Марина.
– Скажу тебе, Володя. Может это тебе и странно слышать. Я не первый день тебя в университете вижу. Ты давно мне нравишься. Раз я пришла на это свидание, значит так и будет.
– Ты, как вижу, – засмеялся Куренков, – решительная.
– Я маме так и сказала, когда она меня заперла в квартире, после университета. Сказала я ей, что все равно убегу на это свидание. И убежала.
– Боялась, чего она?
– Ты же сказал только, что об этом, сам, Володя. В группе вашей, девушки балуются с парнями. Боится, чтобы меня до замужества, парни не изнасиловали.
*
После кафе, проводил он Марину до её дома. Ночная прохлада была, словно необычная. На затемненном небе, проклюнулись отдельные звезды. Луна выбежала из бесформенных, рваных облаков, плешиво высветила их на своем пути. У рынка, вдоль стен, светились хаотично, прибитые к этим будкам «Яги», рекламные кричащие призывы. Бегали по дороге машины, автобусы, загруженные поздними пассажирами. Где – то, играла музыка из высотной квартиры. Они шли по тротуару, взявшись за руки. Оба молодые, оба статные, высокие. У Марины, длинные, светлые волосы, под дуновением легкого ветра, сопровождающих их, легли на её напряженные плечи, а у него, наоборот, от этого ветра, волосы лезли ему на глаза. И он их то и дело, отбрасывал, шевелением головы в сторону.
Но не одни они были в этот час. Народ вечерний, также тут прогуливался. Они их, не нарочно, конечно, иногда задевали, то плечами своим, то даже, приходилось их обходить. Но они сейчас, в этот час, граждан, не видели перед собою никого. Они были счастливы этой встречей. И что интересно, Марина ему полностью доверилась. Это же их первая встреча, и такое отношение у нее к нему. А ему, думающему, мыслящему, это было странно, но он намеренно помалкивал. Достаточно и того, что он наговорил первые минуты встречи с нею. Теперь он мысленно ругал себя, за те поспешные слова. Понимал теперь, этого ему ей не надо было говорить. Что она, слепая? Она же была тоже мыслящим человеком, видела, как сегодня развивается в стране человек. Раньше, это, при коммунистах, чуть было скрытно. Говорили же, даже открыто, с достоинством.
«В советском обществе, нет проституции».
А сегодня она видела, да и особенно по телевидению, открыто показывали, всю эту накопленную демократией пошлость. Она же будущий филолог, начитанная была барышня. Видела, как её подруги по университету, чтобы красиво и сытно жить сегодня, делали постыдное действие. Из газет местных, читать было противно, где открыто в объявлениях, с умыслом, созывали красивых девушек на проституцию. Потому и мама её в каждый день дрожала за нее, провожая её по утрам на учебу в университет. Понять и её можно было. Единственная дочь в семье. Отец, он вечно занят был своей работой, да и когда она говорила ему о дочери, всегда возмущенно, с досадой, отмахивался от её страхов рукою. «Да успокойся ты! У нее самой голова на плечах. Не держи её дома, если не хочешь её калечить. Девушка с головой. Знает, как себя защищать».
А что до защиты, это он так просто говорил, для успокоения жены. Видел, хотя и выросла, вон, до какого роста, фигура красивая. Но он, в то же время, понимал, девочка хрупка, постоять за себя она не сможет. Поэтому он, настоятельно всегда просил жену, чтобы она не следила за нею, а дала ей, самой познакомится с парнем. Он не понимал, даже терял дар речи временами, когда жена кричала на него. «Будущий у нашей дочери муж, должен быть богатым человеком. И заметь, из хорошей еще семьи. Зря, что ли я её рожала, чтобы отдать какому – то сегодняшнему «совку» – из улицы». Страшно она, конечно, боялась, что эта нынешняя уличная молодежь, её совратит. Ничего поделать собою она не могла. Да и с мужем она, от страха только кричала, а так, она и так понимала, дочь у нее уже не маленькая, двадцать ей уже. Взрослая уже девушка. Ей тоже хочется внимания, ласки от любимого. Что она, сама была не такая? Давно ли ей было столько же лет, дрожала за нынешнего мужа, познакомившись с ним. Бегала за ним по пятам. Тогда он был комсоргом, в этом же университете. Гордилась, и даже светилась, какая она удачная, что отхватила такого видного, завидного парня. Теперь – то, он у нее, крупный предприниматель, занят строительством домов в городе. У него бизнес. Много людей работает, на его строительных объектах. Конечно же, первым делом, она все же – мама. Боялась, что дочь упустит от присмотра, и она незаметно также, станет как все, сегодняшние, загруженными проблемами сегодняшней жизни. А сегодня, как же тяжело было жить простому люду. Она видела, когда проезжала по городу на машине мужа, в каком состоянии, так называемый глубинный народ, сегодня живет. Лица у всех мрачные, нет улыбки на их лицах, а злоба, исходящая от них, ей даже временами пугала, ставила её в стопор. Вот и сейчас, чуть замешкалась, на минутку только отвлеклась ванную, освежиться от тревог, вышла из ванны, уже нет дочери. Чуть ведь концы не отдала от страха.
Позвонила трясущими руками к мужу на работу, а тот, как всегда, обозвал её не умной бабой. «Придет, никуда она не денется! – выкрикнул он ей, с досады. – Успокойся и жди. Придет. Когда приду? Да, мать! – разразился он чуть не матерными словами. – Я работаю. Сколько раз говорить тебе. Сиди дома. Жди. Придет».
После она, как бывает с такими истеричными женщинами, немного на кухне поревела, уткнувшись к стенке кухни. Конечно, она еще не совсем стара. Как говорят в народе, о таких женщинах, баба еще ягодка. Сорок пять, это что, много? Ладно. С климаксом она смирилась. Природа, что ж уж там. Но ей все равно, как женщине, тоже иногда хочется ласки, как раньше, в её молодости. Теперь муж её, хотя иногда и заглядывал к ней, но все же реже стало его посещение, к этим интимным делам.
Да и дочь была рядом. Пусть даже в дальнем комнате. Все слышно. Хочется ей и покряхтеть, как раньше, во времена интима с мужем, но приходится ей сдерживать себя, чтобы не смущать уже взрослую дочь. Еще чуть – чуть, станет ведь совсем стара. Зачем ей это тогда богатство: три норковых шуб. Выбирай любую, не хочу. Дача, трехэтажная. На природном месте. Речка там. Квартира из четырех комнат. Еще сколько добра. О деньгах, она и не думала.
Когда – то, тоже жила, как все советские простолюдины, на восемьдесят рублей. Это её зарплата была – в школе работала.
Считала в каждую копейку, несмотря у мужа тогда зарплата, три раза превышала её оклад учительницы в школе. Теперь ей, что считать. Денег муж хорошо получает. Не зарабатывает, а получает. За свои строительные объекты. Рабочих сколько только у него работают. Однажды она была у мужа на работе. Это жуть! Ногу негде ставить. Везде строительные материалы, и эта еще, непролазная грязь. Даже пожалела, что вырвалась на объект мужа. А он, за место того обрадоваться, выбежал откуда – то, весь красный, начал на нее кричать.
– Ты что! Зачем?! Что тебе тут надо?
А ведь она, хотела застать мужа врасплох. В последние дни, она стала замечать, он от нее отдаляется, перестал приставать ей по ночам. Приходил, даже не приняв, как следует душ, мертвенно засыпал. А она, в это время, от обиды, лежала, затыкав рот кулаком, роняла слезы на подушку. Конечно же, ей было обидно, от его невнимания к ней. Да и эта тоска и одиночество, которую она добровольно влачила, в своей повседневной жизни теперь, не лучше было, по сравнению тех рабочих, на строительных объектах мужа. И что она увидела там, у мужа, у строящего дома? Грязных, чумазых рабочих, с опухшими не высыпавшимися глазами. Все поголовно курят, эту сигарету, как это – «Приму». Зубы у всех желтые, глаза, хотя и, на первый взгляд спокойные, но до слез, они были грустные, печальные. Чуть она тогда не расплакалась, от их вида. Ведь она знала и до этого, и раньше, так было и при советах. То ли тогда, не особо придавала этого значения? Или все тогда были советскими людьми, и мысли плохие в сравнениях, не лезли в их голову, и не очень и отличались друг от друга, как сейчас, сегодня. Но они тогда знали. С работы их не уволят, и зарплату выдадут вовремя. А не водками и порошками стиральными сегодня. А затем еще, выстояв с годами в живую очередь, надежда какая – та была у них, когда – то получить свою законом предписанную бесплатную квартиру. По малому, все необходимое было у них тогда. На праздники, семьями сходились на главную площадь города, кричали «УРА!» руководству, стоящему на трибуне.
А сейчас…у мужа…Он иногда рассказывал ей, о работе своем. Рабочие проработают два – три месяца на его объектах, уходили на другие высоко оплачиваемые места. А то и вовсе удирали, до самой сытой, безразмерной Москвы, чтобы там, в нечеловеческих условиях, «поголовного милицейского надзора», – поголовной проверки, (будто, наяву, неприятель занял город Москву), подзаработать какую – то приличную сумму, чтобы на них потом содержать свою семью. Эту жизнь она теперь уже не знала, или не хотела по напрасно тревожить себя.
На кухне у нее, на часах, ударили куранты. Ровно девять раз. А дочери все нет. Тревожась, она, и в окно заглядывала, прижимаясь лицом к холодному стеклу, всматривалась тревоженными глазами, отыскивая, среди редкой толпы, еще гуляющей на улице, свою приметную дочь.
В её комнате сейчас, свет был погашен. Это она сделала, чтобы не маячить у светлого окна, в этот поздний час. Муж её, как всегда, все еще задерживался на работе. Или, любовницу моложе её завел? Скрытен, он стал, а и правда, для нее, последнее время. С раннего утра уходил, домой приходил, то в девять вечера, а то и вообще где – то пропадал, затем оправдываясь, мямлил ей, что на работе много было дел. Как уследить за ним? Она терялась в догадках. Что интересно, ничего с ним поделать не могла. Он же был в доме хозяин. А без него она была, просто ноль без палочки. Этого она хорошо понимала. Теперь ей дочь бы не упустить из вида. Вот будет тогда. Полная пустота в её жизни.
Услышав шаги по лестнице, она насторожилась, подбежала входной двери, заглянула в глазок. Точно, её Марина. Чуть не обмерла.
Поднималась она по лестнице не одна, а с каким – то рослым парнем, взявшись за руки.
Бывает же так. Человек напряжен. Нервы до предела натянуты, с ожиданием родного человека. Увидел. Слабеют почему – то ноги. Хочется куда – то присесть, чтобы не упасть. При этом еще, обильно без причин, катятся по щекам слезы. Появляется напряженная противная дрожь, во всем теле.
Вот, в таком состоянии она и была сейчас, увидев в глазке двери, родную дочь с незнакомым парнем.
Дверь открыла сама дочь, своим ключом. А она, испуганно попятилась, задом прислонилась обессилено к тумбочке, на котором стоял у нее домашний телефон. Вроде она еще, изумленно прикрыла ладонью кричащий рот.
– Мама, вот, – говорит дочь, подталкивая Куренкова вперед себя. – Эта Володя. Рассказывала о нем тебе. Познакомься. Не беспокойся. Он не причинил мне вреда. Ну, мама?
– Слышу дочь, слышу, – говорит она нервным дрожащим голосом. – Ты где была – та?
– На свидании, мама, – улыбается ей дочь. – Мама, я уже взрослая девушка. Я, вот, познакомилась с Володей. Он тоже у нас в университете учиться. Как тебе он? Ну, мама?! Приди же, наконец. Это я. Твоя дочь. Никто на меня не приставал. Я чистая, как небо ночное. Как мне Володя сейчас только сказал, посмотрев на ночное небо.
– Ну, тогда, пусть проходит, – говорит она, нерешительно, все еще дрожа. – Ты дочь сказала ему, как меня зовут?
– Нет, мама. Скажи сама. Володя. Скидывай туфли, проходи. Чай будем пить на кухне. А за одной, пусть тебя моя мама рассмотрит. Хорошо, Володя? – И счастливо, тихо смеется, убегая, видимо, в туалет.
– Ну, ладно, – мямлит она все еще, растерянно. – Меня зовут Ириной Егоровной. Я Маринина мама. Муж обещал скоро с работы прийти. Вы проходите, проходите. Пройдите в зал. Посидите там, на диване, а пока я на кухне поставлю чайник на плитку. Володей, говоришь, зовут? Сейчас Марина выйдет, присоединится. Вместе и посидим.
Долго ли она там, на кухне была. Слышно ему, как она из крана воду набирает в чайник, ставит на плитку.
Впервые оказавшись в доме девушки, обставленной богато квартиру, он первые секунды, так же, как и мама, Марины, увидев дочь с незнакомым парнем, был растерян. Он вообще – то на самом деле, не хотел подниматься в её квартиру, но перечить Марину он не стал, да и любопытно ему вдруг стало, как другие люди живут, в новом этом обществе. Он же будущий журналист. Должен представление иметь, прежде что – то писать. Судя по обрывочным словам Марины, она ему, так, между прочим, высказалась, что у нее папа, крупный предприниматель, по строительству домов в городе, и что её мама – домохозяйка сейчас. А раньше она учителем в школе была. Вот, все что он знал вкратце о семейном положении Марины. О себе он ей тоже рассказал, кто его отец, и что с ним сегодня стало. И о своем маме, которая жила теперь, одна в своем доме деревне. Упомянул также, что она раньше тоже учительницей была в школе. Поэтому, он сейчас, так ему не хотелось заново рассказывать подробно ей о своем маме. Но понимал, этого ему сейчас не избежать. Поэтому он обреченно сильно вздохнул, когда мама Марины присела к нему с боку и стала изучать его с такой внимательностью, что он даже смущенно завозился на диване.