Что имеем, не храним, потерявши – плачем

Может ему, возможно, чуть, а и правда, повезло в той жизни прошлой? Да и учителя, вроде, из старой закваски еще были. Да и отец его еще вместе жил. В колхозе он был парторгом, имел на него, как бы, «особый» вес что ли, в то время. Это потом он, год поступления его в Университет, сильно изменился. А мужик – то он был тогда, еще в силе.

Кто думает, что сорок пять лет, уже жизнь закончится? К тому, кто помог изменить его жизнь, была новая зарождающая в стране, эта дикая, так называемая, «демократия либералов». Должность парторга, теперь в деревне, не нужным уже стал, после того как этот Ельцин Борис Николаевич, из телевизора принародно издевательски подписал указ о роспуске компартии большой страны. Да и колхоз, просуществовавший до этого в деревне, в одночасье зачем – то вскоре исчез. Кто это объяснит – толково народу? Догадаться, конечно, можно. Видимо, там, в верхах тогда, кому пришла по душе эта новая власть, посчитали, народ теперь, манной небесной будет питаться. Как по Библии. Намеренно это было сделано, или чей – то, все же, хитрый был указ «сверху», что даже народ российский этого, особо вначале не реагировал. Но люди после этого, особенно в деревнях, остались без работы, и даже, можно сказать, и без родины. Брошенными они стали тогда для всех. Поэтому, нет работы, нет и, по сути, и нормальной жизни. Вначале отец его, как все мужики в деревне, которые еще сохранились, еще не совсем спились, да в то время, перед упразднением колхозов по стране, и зарплату за место живых денег, кто еще не забыл, помнил, выдавали талоны на водку, и на порошки, для стирки белья. Конечно же, глядя на это безобразие, невольно тут (удивительно, кто же додумался до этого маразма?), хочешь, не хочешь, обязательно запьёшься. И он, его отец, тоже невольно пристрастился к этой заразе зелени. А куда её тогда было девать? Эти зарплат очные талоны на водку. Талоны эти после, ни продать было. А дальше уже, как по наклонной, незаметно связался он и с женщиной. Жена его уже не устраивала. В пьяном угаре, он видел теперь уже в образе своей жены, «подколотую только змею». Знаете, такую, шипящую. В конце – концов, жена его, – в деревне ведь, кто жил, родился там, знает, редко там кто разводится по своей воле. Довёл он, выходит, жену. Потому, однажды в слезах, выпроводила его из дома. Эта и, наверное, заставило его перебраться из деревни в город. А там, он же тогда подкованный уже был. Статьи у него уже выходили в районной газете. Эти работы ему, впрочем, наверное, и, помогли пройти конкурс, на отделение журналистики в университете. Ему повезло тогда. А и правда. Зачислили его в университет, еще бюджетный. Еще бы года на два позже, если бы он поступил, все, было ему тогда конец. Пришлось бы распрощаться навсегда с учебой. Денег у него не было, на этой платной учиться. К тому еще, папа его, ушел из семьи. А мама, чем она ему помогла бы? В деревне работы не было, после, как расформировали тут колхоз. Да она и при муже, когда он был еще парторгом в колхозе, почти уже не работала, – школу, четырех классовую в деревне, тогда тоже упростили, где она была там учительницей начальных классов. Теперь, и на улицу ей, неладно показываться. Ведь брошенных жен, кто бы там не был, деревня, как все времена, недолюбливала. Она это знала и видела, как к ней деревенские стали теперь относиться. Поэтому, у нее только одна была надежда в этой её жизни, чтобы её Володька – сын, поступил, в этот им выбранный университет. Она понимала, сыну там, в городе, будет очень тяжело одному: без денег, без друзей, товарищей. Как прирожденная атеистка, – она, а и правда, атеисткой была, – теперь она все больше и больше уклонялась, стала невольно задумываться о Господе бога. Видимо, и телевидение способствовало ей к этому. И даже, однажды, накануне, сына – Володьки сдачи приемных экзаменов в университет, специально для этого сходила в монастырь, ставить за здравие сына, свечку. Хотя ей это и надоумила соседка, но все же…

Собираясь на эту дорогу, она, когда шла по дороге к монастырю (а монастырь недалеко было от её деревни), не верила себя, что это с нею наяву происходит. Шла, и плакала, как какая дурнушка. Расспросить, почему это с нею так, было ей неудобно, да и кто бы ей тогда объяснил, поверил эту её «ерунду?» Этого явления никто из её знакомых учителей не понимал, а у попа, в монастыре порасспросить, она, не то, что струсила, не знала, как к нему и подойти. Просто трясущейся рукою поставила свечку, купленную здесь же у монашки. Посоветовали ей. Затем, тоскливо обвела сияющий золотом зал монастыря и тихо вышла из монастырской обители. Перекреститься, она вновь постеснялась, или, не умела. Вроде, какой – то круг, неумело рукою обвела вокруг себя. Крест, не крест, но, что – то подобное.

Обратно, когда возвращалась домой, по той же дороге, удивленно хмыкала, совершившейся с нею в монастыре. Еще откровенно плакала, обильно роняя свои горькие слезы. И еще разговаривала, само собою, ругаясь в одиночестве, по дороге домой, что она с ума выжала, выходит, баба. И, не верила, что прирожденная атеистка, совершает собою такой переход в другое измерение.

Если честно, не её это была вина. Бога она, конечно, никогда не верила, хотя иконка у неё в доме имелся. В задней её комнате, пятистенке, на левом углу – уголочке. Да и верить ей было нельзя, когда рядом в доме, проживал самый главный атеист, отрицающий все и вся божественные законы.

В доме её, ждала телеграмма сына, что он экзамены сдал. А когда сын, после сдачи экзаменов в университет, приехал на несколько дней перед учебным годом, обмирала просто. Это когда сын уходил к своим школьным товарищам, которые еще оставались в деревне. Знала ведь, не понаслышке, молодежь в деревне пьет. Остановить её было невозможно. Но больше её волновала, что сын тоже вяжется в эту мужицкую компанию, и начнет пить вместе с ними, эту ненавистную ей водку, или самогона.

А то, что в деревне пьют много и по долго, она это видела, как сельчане, от «зарплатной» водки, калечат себя – это была правда.

Получая эти водочные талоны, за место жалование – его и продать кому – то было невозможно, у всех она была. Потому, она и боялась, что сын её попадет в их компанию, начнет, как и его отец, давится до плево тины с этой талонной водкой. И потому она, чтобы у сына не было этих соблазнов, вскоре его все же уговорила отправиться раньше времени в город. Все же, надеялась, что там сыну будет по спокойнее.

Денег она для него немножко тоже припасла. Еще от продажи коровы – «Пестравки». Да и в запасе у нее еще хранились деньги, накопленные еще, тогда с мужем. Поэтому надеялась, на эти деньги он, надолго продержится в городской жизни.

А уехал, начались другие проблемы, с её беглым теперь мужем.

Он, видите ли, вдруг вспомнил, что еще хозяин этого дома, в котором она проживала. Потребовал, что ей «не сладко ли» жить одной в таком большом доме.

К слову сказать, хоть дом был и бревенчатый, но там еще был, пристрой, в задах её пяти стенного дома. А дом этот был белокаменный. Строил он его еще, когда работал парторгом. Имел доступ к материалам – выписывал стройматериалы из деревенской лесопилки. Поднял её. Комнат там было пять, а с летней верандой, получалась, все шесть. Успел и крышу перекрыть железой. Внутренние работы только не смог до конца доделать. Помешала распад страны, с приходом этого, во власть Ельцина Бориса Николаевича. И деньги были, и связи старые, вроде, остались. Но эта нестабильность, происходящее по всему сообществу, окончательно подорвало тогда веру на лучшую жизнь. И он, как – то незаметно, как все деревенские мужики, потеряв работу, стал спиваться с этим самогоном, а потом, сам и не заметил, схлестнулся и с этой бабой – она ведь тоже не из простых бывших колхозниц была, представляла сельскую интеллигенцию, работала в сельсовете, теперь по-новому, переименованном – сельской Мэри. Ведала она, вроде, бухгалтерией что ли там. Теперь она его, на правах гражданского сожителя, стала чаще и чаще напоминать, что у него есть «такая домина каменная».

«Пора и подумать, – говорила она ему, – что ему с этим домом делать.» Вначале, он ей натужно только говорил: «Не могу я! Пойми». Спорил с нею, оправдываясь:

«Сын у меня! Понимаешь. Сын! Как же ты этого не понимаешь?»

Это она, всегда затевала такую перепалку, вовремя водка пития в зарплат очные дни. Деньги он живые получал. Тогда язык у него развязывался, но он в то же время понимал, и рассудок он еще, видимо, не совсем пропил, этого ему делать, ни в коем случае нельзя. Сын все же у него подрастает. Но как ему было перечить, когда он сейчас у нее находился как на весах. Не так он скажет, она надувалась, отворачивалась к нему крупным задом, если не по ней. Еще она, внушая, нарочно напоминала, задевая его самолюбие.

«Не забывай. Тебе уже сорок пять, а мне все еще тридцать пять. Я молода еще. Такого еще мужика могу отхватить. – Добавляя еще, с усмешкой. – Если, конечно, захочу, но ты, – продолжала говорить, ударяла на его мозг. – Сегодня все к себе гребут: нужное, не нужное. Ты же парторгом был. Лучше понимаешь, что в стране происходит».

Однажды все – таки, она его достала. Не выдержал её напора, сдался, и после «водки» пития, пришел к законной жене. Они не были еще в разводе, но набрав наглости, потребовал ей подумать, что им делать с этим домом, который они выстроили, в задах пяти стенки.

– Чего мне думать, – сказала она ему, обреченным голосом. – Дом этот мы строили для сына. Сам это ты знаешь. Вот выучится, есть ему, куда возвращаться.

На этот раз, пронесло, видимо. Муж в этот день уж не такой был пьяный. Молча, выслушал её, с недовольством шлепнул по столу ладошкой, с досады, ушел.

А каково было ей, оставаясь одной в этой пустой пяти стенке. После ухода мужа, не включенным светом, осталась сидеть за столом, погруженными своими думами.

Слез уже не было. Все, в свое время выплакала. Позвонить хотела к сыну, но вовремя одумалась, боялась его расстроить. Но и действовать ей срочно надо было, чтобы этот её «алкаш» не натворил чего – то лишнего еще такое. Знала она, кто ему к такому разговору настроила. Знала, какая она и в жизни. Раньше, еще при коммунистах, кто её знал, была, а и правда, первая красавица в деревне. Нет, она, ни какая там пришлая из района. Родители у нее, до сих пор были живы. Тоже бывшие колхозники. Живут отдельно от нее. Да и, как, никак, теперь она не те «советские» деньги получала в своем сельсовете. Новая либеральная власть, состоявшая ныне в стране, ущерб простым людям, так, наверное, было понимать, подняла им, этим, так называемым «слугам», не сказать, до небес заработки, но на такие деньги можно было хорошо сегодня жить. И даже припеваючи почувствовать, наконец, настал ожидаемый тот, обещанный коммунистами – коммунизм. Она и, на этой ниве, вскоре выстроила себе дом, отдельно от родителей, да, вот, беда – замуж, её никто почему – то не звал. Может, а и правда, женихов достойных для неё в деревне не было? Затем, когда переехала к себе выстроенный дом, ей вдруг, ни с того, ни с чего, стало скучно жить. Ей хотелось большего, а большего рядом «увы» не было.

Со временем от одиночества, как всегда бывало и с другими людьми, стала закладывать за «ворот». Годы, которые она наменяла своим одиночеством, противными стали. Вот она и кинулась догонять свое счастье, в образе этого бывшего парторга.

Он, конечно, передал ей о разговоре с женою. Она его молча выслушала, затем просто сказала, без всякого возмущения.

– Ладно. Поглядим…

Она уже видела перед своим взором, как дальше будет развиваться событие. Ведь она не какая там: хухры – мухры была, работала все же в сельской Мэри.

Надо было только умело ждать, а результат она уже видела, какой будет. Мужик он, с которым она жила, был еще в соке. Тяжести он, в своей жизни, вроде, не таскал, и не пахал землю от зари, до зари. Молол только языком с трибуны, всю свою сознательную жизнь, ничего не делая. А то, что он слабоват водкой? Ну кто ж теперь в деревне, в стране, водку не пьет? Все пьют. Да и местная либеральная власть, потворствует к этому, выдавая зарплату своему электорату, водкой и порошками стиральными.

*

О разговоре с мужем, она в очередном своем письме, все же известила сыну. Сердце изболелось у нее от этих ею не разрешимых дум. Знала, сообщение это её расстроит его, но ничего поделать собою не могла. Да и стыдно ей еще было. Но, зная хорошо мужа, ожидала, он рано или поздно, все равно снова вернется к этому разговору. Поэтому, с помощью сына хотела, хотя бы, как – то, оттянуть на время этот вопрос. Хотя и понимала, он не отстанет, ни за что, от своей затеи, а главное, знала, от кого это идет посыл. Вот, когда она дождется от сына письмо с ответом, она и решить, что делать ей в дальнейшем с этим новым домом.

Но ответа она получила от сына не сразу. То ли там, он её не мог вовремя получить, то ли еще что. Нынче ведь, и почта не очень старательно выполняла свои функции. Некоторые в деревне люди с месяцами не могли получать переводы, отосланные из города с их детьми. Нет, деньги приходили на почту вовремя, но тут сами почтовики, видимо, нарочно тянули время выдачей переводов. То ли они завидовали, кто присылал, то ли временно скрытно пользовались с этими деньгами, пока этот получатель перевода не начинал угрожать их судом.

*

Позже он, оправдываясь перед матерью, в своем письме, написал, что её письмо он получил только через месяц. Вручил ему тогда это письмо матери, декан факультета журналистики, с упреком высмеяв его.

– Адрес тут, сами видите, Володя. Витиевато, не сразу сообразишь. Это, как к деревне дедушке, получилось. Университет, Куренкову Владимиру.

Сконфузишься, конечно. Но, а что было ему в оправдании сказать своему декану?

Ответил он и маме. Что он в общежитии университетском живет. И адрес указал, как, по какому ему адресу маме писать, а в конце еще в сомнениях намекнул ей, хотя, до конца не уверен был, приедет ли он на зимние каникулы. Но все равно, уверил он своим письмом матери, что если у него в планах ничего не изменится, там по приезду, то переговорит и о кирпичном доме со своим отцом. Но осуществить эту поездку, он так и не смог. В каникулы он так и не поехал к маме. Не было возможности. Нет, деньги у него полученные от мамы на учебу, были, он их еще не истратил. Купил себе только приличный и не очень дорогой пиджак, чтобы в нём на занятие ходить. Ну, там, на сигареты, у него еще уходили деньги.

К никотину на свою беду, он, конечно, пристрастился в редакции газеты. Что уж тут поделаешь – привычка подражать других. Первый раз, когда попробовал, волновался, конечно, встречаясь с корифеями, пишущими братьями. Предложили. Закурил. Вначале неумело. Со временем привык, или уверил себя, что он сигаретой во рту не будет выделяться от этих корифеев. Параллельно он еще и учился. Денег ему ведь надо было добывать и на еду. А пойти на железнодорожный вокзал, как многие его знакомые по университету делали, разгружать вагоны щебнями, он понимал, для него эта работа была непосильная. Конечно, он не такой уж был хилым здоровьем, но для этого у него всегда был готовый ответ. «Не для этого же я приехал в город, чтобы вагоны разгружать».

Может он и прав был в своих высказываниях, но, как не рассуждай, от этого лишние рубли в кармане его не появились бы. А статьи, репортажи, которые он писал – а ведь он усвоил советов «старших» – «Работай, работай день и ночь. Набей руку, если хочешь стать хорошим журналистом». А ведь он и строчил. Старался быть к чему – то полезным.

В то время ему, действительно, было приятно жить, учиться, а иногда и печататься в газете. На его глазах ведь стремительно менялся расклад в стране. Он даже, смешно было, терялся, не знал, за что хвататься в первую очередь. То ему хотелось встать в ряды этой новой буржуа – либеральной демократии. Соблазнителей много развелось тогда. Правда, видел этих буржуа – либералов он, и с другой стороны, кого они на самом деле представляли. Все они, эти деятели, сначала лелеяли словесами, за якобы правду, брызгали слюнями на трибунах, особенно, на экранах телевизора. Временами даже казалось, они, эти буржуа – либералы, и спать не спали, торчали только, вытороченными глазищами, перед экраном, добиваясь своих целей, и одобрения своего непосредственного куратора. Но конечная их цель, никому не было тогда понятно. Это же правда. Поэтому у него часто происходили споры со своим деканом. Который, все же, практичный он был человек, насмотрелся на своем веку: хорошее, и плохое, старался всегда по возможности, его уберечь от поспешных выводов. Говорил всегда, одергивая.

– Ты подумай, Владимир, сначала, над каждыми своими словами. Это тебе не деревня, где два мужика схлестнулись и глотку дерут, у кого больше размером яйца несет их курицы. Тут стратегия не для дурковатого ума. Учись. Придет и твое время, высказывать свое мнение.

Декан его, конечно, в чем – то все же был прав. Эта поспешность, происходящее в стране, его бросало в уныние, но, а что он мог поделать? Оставалось только наблюдать с грустью, как это огромное общество, на его глазах, превращается нечто. И не его правило было, чтобы его талантливый студент, еще не начав свою карьерную жизнь, закончил бесславно и глупо. Поэтому он и следил за ним, помогал, а где надо, подправлял, если нужно, просил, никогда поспешных выводов не делать.

Усваивать эти его просьбы, ему не так и было сложно, но иногда он, что уж поделаешь, недозрелый он был, видимо, еще. Приносил в редакцию газеты, такие «состряпанные»» якобы поспешные статьи», братья журналисты, просто хватались за головы.

– Ты охренел! Какую правду? Куда, куда его тискать? Да нас за твою статью, разгонят, а нас самих отправят в те далекие просторы, где за место людей, водятся там только дикие волки. Наслушался что ль «болотную» оппозицию из телевизора? – В конце уже миролюбиво, братски, сочувствием, советовали. – Забудь ты эту статью 29 из Конституции Р.Ф. Оно написано не для таких как мы… а они… при власти теперь. Ну и что их мы выбирали на выборах? Ты что, больной? Они уже забыли, что народ их выбирал. Понимать уже должен. Ты бы пока не поздно, пока с тобою не занялись эти, так называемые, цензурные органы, поменял бы профессию журналиста, Володька. Не понимаешь? Власть она сегодня, должен уже понимать, не маленький, думает только, как закрепится после советов и устоять. Иначе их сметут. Как ты этого до сих пор не усвоил?

*

Вскоре он, видимо, дорос: удостоился вниманию к своему персону женскому полу. Но не сказать, что он до этого случая, не обращал внимания на себя своих сокурсниц, метящих на него, долгих оценивающих взглядов, но он, таким, видимо, уродился, как все двадцатилетние мальчишки, был скорее недозрелым, к таким серьезным отношениям.

Что, вообще, надо было таким мальчишкам, когда они в этом возрасте, еще в стадном настроении? А эти взгляды, ужимки, касание другие тела, для некоторых это, просто настрой, бахвальство, но ничего такого серьезного. В девушках в этом возрасте, мальчишки видели только одно. Красивая она. А то, что она еще и умная, мальчишки этого, вначале и не понимали. Да и не хотели понимать. А вот, когда видели в девушке: доступная – мальчишки это сразу реагировали.

Вот и вся суть мальчишек, двадцати летних.

Но она ему, не сказать, что с первого взгляда убила своей просьбой…

Да, с просьбой она к нему, непосредственно и обратилась, когда он, после очередной разборочной беседы с деканом своим, почти тогда был повержен, подавлен, когда тот ему в конце разговора, отпуская его, вновь очередной раз напомнил. «Не лезть. Пожалуйста, Володя. Правду описать еще успеешь. Согласен. Наверное, так, как ты тут пишешь. В архивах, видимо, переписывают после, эту неправду, написанных в газетах. Ведь по правде нас, сам знаешь, всегда бьют по голове. Понимаешь. Не любит это начальство любого ранга, кто бы там при должности не сидел. Да и должен уже знать, ты уже не маленький. За ширмой словестной демократии, которую мы слышим ежедневно из телевизора, сегодня развелось очень много плохих людей».

Да, к этому постарались и его редакционные «братья журналисты», из пропагандистского клана, когда он вновь предъявил им очередной, по ним «сырой», на их взгляд, опус.

Поэтому он был сейчас, как бы сказать, как перекати поле, что ли.

Она была из курса филологического. Такая, по определению самого его: милая, глазки у нее большие, удивленные, как, то ясное небо, в хорошую только погоду. А ростом она была, как и сам он. Под метр семьдесят пять. Дальше он её не рассматривал. Не было возможности, или постеснялся в силу своей молодости. Видел тогда только её сияющее открытое лицо. И это было ему, видимо, достаточно, чтобы к её просьбе прислушаться.