Зверь Божий

Неждан отпрыгнул от кострища и поднял меч почти вертикально. Что-то горячее потекло на пальцы, охватившие рукоять.

– Вынимай.

Неждан перехватил горячие ножны, обжёгся, но потянул и почти без натуги извлёк клинок.

Он был тусклым, словно чем-то покрытым.

– Воск, – сказал Парамон. – В ножны залили воск, прежде чем вернуть меч мёртвому витязю. Вот она – судьба. Не серебро ты там взял…

Неждан потёр рукавом клинок. Он засветился по лезвию позёмкой, будто ветер гнал снежинки по зимнему полю, бежали узоры. Неждан взмахнул раз, другой. Клинок, как послушный руке ледяной вихрь, рассёк воздух.

– Оботри весь со тщанием, – наставлял Парамон. – Прутом вычисти воск из ножен. Ему в них почивать, пока новых нет. Береги от росы. Носи на левом бедре или за спиной.

Рыбы Парамон наловил сам, сам развёл огонь, Неждан же оттирал, вычищал воск из дола, освобождал от восковой тусклой плёнки льдистые бегущие узоры, не в силах отвести от клинка взгляда. С одной стороны, ближе к рукояти, нашёл знаки и крест.

– Латинские runa, – сказал Парамон, коснулся пальцами креста и добавил: – Всё есть воля Божья. Меч франкский. Добрый. В добрых ли руках?

И посмотрел с рассечённого лица, глазами холодными, как осенняя река. И вдруг опять рявкнул:

– Подвысь!

Неждан вскочил и вновь воздел к небу клинок в бегучих ледяных узорах.

– Такие долго куют из болотного железа, – сказал Парамон, обходя Неждана кругом и смотря на меч. – Они тверже звёзд. Здесь, в славянских землях, их, добытых из заветных мест, зовут кладенцами. Говорят, кузнецы, кующие такие, – волхвы, ведающие тайны жара и холода, потому на клинках звёздный узор. Ложь. Не волшба, премудрость Божия в основе всего.

– Крыло лебяжье… – отозвался вдруг Неждан, всё не отрывая глаз от меча, над которым бежали облака.

– Skald[33 - Древнескандинавский поэт.], – пробормотал в бороду брат Парамон и кивнул, а потом добавил: – Крылья А??????[34 - Ангел (греч.).] суть лебяжьи.

* * *

Из-под могильного холма они ушли, также забирая к западу. Дальше к селищам, купить еды, как сказал Парамон.

За два дня миновали негодную к пахоте, холмистую в ручьях и болотцах пустошь и далеко за полдень третьего увидели дымы за перелеском. Брат Парамон велел Неждану замотать меч в свой старый плащ и нести на плече как палку, привесив на конце котомку.

– Меч, ценой половине селища со скотом и припасом. «Не искушай малых сих», – сказал он, достал из-за пазухи холщовый мешочек и, порывшись в нём, извлёк почерневший обрубок серебра размером с ноготь.

Из-за плетней на них смотрела ребятня.

Из сволочённых оконец изб курился под серые соломенные стрехи дым, стремительно и низко над землёй резали воздух ласточки, взбрехнула собака. От ворот смотрел мужик, удержавший бабу в сероватой понёве с коромыслом на плече. Брат Парамон поклонился им, согнул рукой Неждана, мужик поклонился в ответ, а потом долго глядел в удаляющиеся спины.

Дальше за плетнём мелькнула русокосая голова, и Неждан вспомнил Белянку, мать, отца. Запахи здесь, звуки, серые от непогод брёвна стен и даже небо с тучей над крышами напомнили о доме.

«Что там мать сейчас?» – думалось ему и захотелось к ней, в привычный рябой свет избы, в запахи теста, дыма, влажной шерсти. Услышать, как за стенами, пошумливает улица, а в стрехе[35 - Стреха – карниз.] бьются воробьи, увидеть сквозь дым материнские прядущие нить руки, отцову бороду. А тут ему на плечо давит то, за что можно купить половину такого селища со всем, что в нём…

Парамон остановился у больших ворот, за которыми торчали кровли выше прочих, тесовые, с резьбой по конькам. Почуяв незнакомых, залаял один пёс, за ним второй. Собаки уже заходились лаем, когда створка отворилась и выглянул рябоватый парень постарше Неждана.

– Не дадите ли испить, во славу Божью? – сказал Парамон и поклонился.

Парень смерил взглядом его, переминающегося позади Неждана, ворота прикрыл и шикнул на псов в глубине двора.

Створк вскоре вновь отворилась, вышел широкий мужик в холщовой рубахе, крашеной до рыжины дубовой корой.

Парамон поклонился, мужик что-то отставил за воротами в сторону и тоже склонил обширную бороду на грудь, за ним маячил с палкой рябой парень. Псы снова зашлись лаем. Из-за соседнего плетня выставились головы, ветерок потянул запах тёплого хлеба, Неждан сглотнул.

– Подай проходящим, во славу Божью, – сказал брат Парамон.

Мужик осмотрел его, посох с крестом, Неждана и ответил:

– Не полны закрома по весне-то.

– Не за так прошу. – Парамон показал на ладони серебряный обрубок.

Глаза мужика сузились, оббежали улицу.

– Зайди на двор, – быстро проговорил он.

Приотворил ворота шире, пропустил и закрыл, едва они вошли. За воротами отставленное мужиком стояло полено, боками двора шли постройки. Коровий зад выглядывал из-под навеса, растоптанную до влажности землю ковыряла курица. В избе хлопнула дверь, за которой мелькнул женский клетчатый убор. Перед дверью на крыльце остался быстро истаивающий клочок дыма.

– Так что ты хочешь? – спросил мужик, запнувшись, не зная, как обратиться к брату Парамону. – Человече… А ты собак уйми, дубина!

И махнул на парня корявой рукой. Тот втянул голову и, шикая, налетел на псов.

– Припасу-то у нас немного, – снова заговорил мужик, и его глаза забегали по двору.

– Дроблёного ячменя с торбу, овсяной муки в половину, хлеба, сала, луку и соли, толику коли есть, – ровно ответил Парамон. – И пива вот, в баклагу.

– Со-оли, – протянул мужик. – Так дорога-то соль ноне. То меря, то урмане, то свои, разбойные, дороги заколодили[36 - Перекрыли.]. Как соли той прибыть?

– Ты поищи, я добавлю, – ответил Парамон и снова раскрыл ладонь с серебряным кусочком. – И кожи ременной надо.

Мужик пошевелил губами, провёл по бороде ладонью, словно что-то прикидывая, и вдруг быстро заговорил:

– Ты вот что, с отроком своим поди на сеновал, сено хоть прошлогоднее, да не лежалое. Опочи там… Свитко, не стой дубом, проведи! А то дождь вона наползает. Куда тебе идти на ночь-то? А я соберу всё, да поутру пойдёте.

Брат Парамон остро посмотрел на мужика, искоса на Неждана, глянул на небо, по которому ползла низкая сырая туча. И поклонился. Но, распрямляясь, произнёс:

– Только припас сейчас. Расплата за ним.

Мужик закивал, заулыбался, гаркнул своему Свитко, чтоб каши нёс на сеновал, квасцу и луку.

На сене Неждану было хорошо, он зарыл поглубже ноги, откинулся на спину. Соломинка щекотала щеку, пахло прелью, навозом, молоком. За дощатой стеной баба доила корову, и было слышно, как струйки из вымени пенят берестяное ведёрко. Начинало густо вечереть. Пошёл легкий дождь, сильнее запахло сено. Каша, приправленная салом, согрела, хотелось задремать, мягко провалиться глубже в копну.

– Что думаешь? – вывел его из полудрёмы голос Парамона.

Неждан встрепенулся, приподнялся на локте.

– Что думаешь про сего человека? – вновь отозвался брат Парамон, сидящий у набитой припасом торбы.