Зверь Божий

– Не знаю, – буркнул Неждан, переложив всё ещё завёрнутый тяжёлый меч на другое плечо.

– Всякому konungrs нужны слава, власть и серебро, чтобы сделать ещё больше славы, власти и серебра. Ты ему не нужен. Ты нужен на этой земле Богу. Запомни. Хочешь вернуться? Куда? Это всё твоя земля. Это помни. Из Руси ты не выходил.

Или все-таки, не по силам судьба?

* * *

Раньше, чем увидеть Владимир-городец, Неждан увидел дымы. Много дымов, сплетающихся в относимое ветром сизое, как мокрый голубь, облако.

Тропа вильнула на разъезженную дорогу. В колеях стояла вода. Приостановленное зимой строительство возобновилось, и теперь к поднимающимся в небо дымам, на подводах везли срубленные в мороз брёвна.

Брат Парамон объяснил, когда в каждом всаднике Неждан пытался углядеть князя Владимира, что тот далеко, в Киеве. А здесь только нарочитый боярин[42 - Высшее должностное лицо, назначенное князем.], но и того на дороге нет.

Неждан дивился: как мог строить стены и вежи[43 - Вежа – башня.] человек, которого здесь даже не было… Как по его воле могли понукать возничие лошадёнок, тюкали топоры плотников, копались ямы, шли с коромыслами бабы, варились похлёбки. За буро-синей полосой реки темнели пашни и дым, дым поднимался от огней, зажжённых не княжьими руками, а только его словом. Даже воины, с железным бряцанием проезжавшие мимо, с топорами, щитами, в стёганых безрукавках с заклёпками, каждый из которых сам мог изъявить любую свою волю, были в руке князя…

– Это, – объяснил Парамон, – власть.

И поклонился верховому, тот, даже не обернув головы, проехал мимо. Потом вдруг мелькнув взглядом, Парамон принялся кланяться каждому встречному, которых становилось на дороге больше, и ладонью нагибал спину Неждану, плечи которого и так давил меч.

Кто-то отвечал на поклон, кто-то лишь смотрел, но большая часть текла мимо безучастно – как безучастна река к ракитнику на своих берегах.

– Зачем? – внезапно спросил брат Парамон, – Зачем мы кланялись тут каждому?

Неждан помолчал, сдвинул меч на плече и ответил:

– Власть княжья…

Парамон поводил бородой и сказал:

– Затем, что каждый человек – образ и подобие Божье. И в каждом во первую зрим Господа, ему поклон кладя. А власти будешь кланяться, коли у неё лик будет такой же человечий, сиречь Божий. Нет власти не от Бога.

Такого скопления людей Неждан ещё не видел. Тут были меряне с пушниной, меряне-жигари, чёрные от угля и воняющие дёгтем. Славяне плотники, кузнецы, которым чёрные жигари, цокая на свой манер, хвалили уголь. Здесь продавали хлеба, каши, сушёных и свежих рыб и даже мясо. Ножи, рубахи, котлы, горшки, сапоги, деревянную и берестяную посуду. Там, где мяли и торговали кожей, воняло так, что казалось даже ветер обтекал это место, не желая пропитаться вонью дубильных ям и разносить её дальше.

Стены городца ещё не выросли настолько, чтоб отразиться в водах неспешной Клязьмы, а торговля уже отражалась в реке, гудела над водой голосами, скрипами колес, мычанием, лязгом и шумом.

Парамон отвёл Неждана туда, где внутри намеченных внешних стен стоял вкопанный у какой-то избы высокий крест.

К ним вышел человек в такой же холстине, как у Парамона. Дал поцеловать Парамону руку, в воздухе нарисовал крест и кивал, глядя большими чёрными глазами на Неждана, когда Парамон говорил ему.

Неждану Парамон велел сесть на бревно у избы и ушёл. Тощий, с куцыми волосами на подбородке вместо бороды парень молча вынес Неждану хлеба. По реке сновали лодки, где-то ржали кони, гудели люди. Ветер пригибал вонючий жирный дым от смолокурен и вытягивал его вдоль растоптанной земли лентой. В дыму махали топорами мужики, гулко их всаживая в ядрёные бревна.

Парамона вернулся быстро, с другой торбой, побольше своей, впихнул Неждану, взял свою и, поклонившись кресту, сказал:

– Идём далее.

Торба была тяжела. От грохота стройки и гула торжища они ушли без троп в лес, на запад. Шли полдня. Брат Парамон выбрал полянку неподалёку от ручья, бежавшего за деревьями, и сказал:

– Здесь будем. От ручья таскай камни.

А сам выудил из торбы широкий большой рабочий топор без топорища. Когда мокрый, босой Неждан приволок первый валун, на полянке уже стоял крест.

– Меря здесь в княжьей воле. До городца близко. Камни нужны для очага. После, – он кивнул на уже вздетый на крепкий сук топор, – нарубишь жердей.

Пока Неждан таскал камни, брат Парамон вырезал пласт мокрого дёрна и, выбрав чёрную жирную землю, вынул из прямоугольной ямы глину, сложив её в кучу.

– Очаг делай широким и плоским, – наставлял он, подбирая и укладывая камни на глину в яму. – Сейчас жерди руби.

Очищенные от веток и коры стволы молодых осин Парамон велел заострить с одного конца и теперь обжигал, засунув в новый, сложенный невысоко очаг острыми концами. Неждан копал вокруг очага под них ямы, как указал брат Парамон. А утром они вставили в ямы обугленными концами жерди и связали остов шалаша. Потом Неждан выше по ручью резал вербу. Её длинными прутьями переплели жерди и вышла крыша в два ската и стена сзади, которую Парамон понизу заложил камнями на глине. Остаток дня резали дёрн в дальнем углу поляны и покрывали крышу. Но после Парамон отдохнуть не дал. На удлинившимся к летнему времени закате приказал стоять, держа в вытянутых руках камень, покуда солнце не зайдёт. А сам плёл вершу[44 - Верша – плетёная из лозы рыболовная снасть.] и стал на стражу первым.

Неждан лёг на охапку еловых веток и, казалось, только закрыл глаза, как его уже разбудил Парамон. В очаге сквозь серебристый пепел малиново просвечивали угли. Парамон молча лёг, Неждан выбрался наружу. Звёздное небо безмолвно глядело на уснувший лес. Над ручьём, повторяя его течение над верхушками деревьев, струился туман.

К утру на траву легла роса и, захолодив босые ноги, намочила порты почти до колен. Неждан вспомнил, как отец сказывал, что по такой обильной росе дождя не жди. А мать говорила, что если деве омыться в семи росах, то станет она хороша и плодовита.

Вспомнилась почему-то Белянка. Как с ним, уже ходячим, столкнулась в воротах, обожгла глазами, и сама от этого заалела. Он потом долго нёс на своей груди лёгкое прикосновение её плеча. Даже побои его тело не помнило так прочно и глубоко, как это касание. В чреслах стало горячо и томительно.

Неждан подумал, что как вернётся – подарит ей ленту в косу. Откуда вернётся, да и идёт куда, сейчас не думал. Сейчас лента алой стёжкой лежала между ним и Белянкой, её устами, плечами, грудями, что налито колыхались под вышивкой рубахи… А что позади, впереди да вокруг них – то было черным-черно. Как этот лес, над которым свою ленту, золотую, уже протянул восход.

Едва по рассветной тишине чиркнула первая птица, из шалаша выбрался брат Парамон, постоял у креста и велел в котёл, купленный на торжище, набрать воды и привесить его над очагом. Сыпанул в закипающую воду дроблёной пшеницы, нарубил луку, вяленого мяса, сала и сказал поднять камень и опять держать перед собой.

Когда поели, Парамон послал за мечом, обёрнутым теперь не в старый плащ, а в кусок холстины. Новой кожей, нарезанной ремнём, оплёл рукоять, а старую бросил в огонь, где она горела воняя, чадя и сворачиваясь.

– Чисти клинок холстиной. После протри вот этим куском овчины. Три мехом, волосяной жир покроет железо – предохранит от ржи. Я вернусь скоро, – сказал Парамон и, подхватив топор, ушёл.

Неждан взял меч, на который вновь кое-где налип воск из ножен. Осмотрел, сжал рукоять, новая кожа скрипнула, укладываясь плотнее. Он вдруг выскочил из шалаша и взмахнул мечом.

Ледяным ветром просвистело лезвие рассекая воздух. Взмахнул ещё, ещё! С восторгом пластал сверху вниз, справа налево, кружился, ронял почти до земли и снова вскидывал. Ему казалось, что его окружает сверкающий вихрь, которым он рисует в воздухе ледяные узоры. И что нет ничего упоительнее, чем держать в руках послушное воле острое перо ветра. Что ещё немного, и он взлетит! Взлетит от взмахов зажатого во влажной ладони лебяжьего крыла!

– Это не полено, – проскрежетал рядом голос Парамона. – Даже курица машет крыльями лучше. Вновь оботри и вложи в ножны.

Неждан опустил меч, насупился, однако повеление выполнил. А брат Парамон впихнул ему в руки дубину в два локтя длиной, вырубленную из молодого дубка, взял палку толщиной в детскую руку и коротко сказал:

– Бей.

Неждан ударил по палке.

– Ты бьёшься с деревяшкой? – спросил брат Парамон, смотря своими холодными глазами с рассечённого лица.

Его борода приподнялась, а потом резко опустилась, в презрительной улыбке искривились губы. Неждан втянул носом воздух и ударил, метя в плечо. Брат Парамон даже не отступил, просто отвёл тело, тяжёлая дубина ткнулась в траву, Неждан посунулся за ней и почувствовал тычок в затылок. «Как того мерянина!» – подумал он, озлясь.

– Ты бьёшь землю, – сказал Парамон.

Неждан начал злобиться сильнее, губы его задёргались. Не вставая, он вдруг перевернулся на спину и лёжа ударил Парамону по ногам. Брат Парамон подпрыгнул, дубина просвистела под ним, а он вдруг приземлился на неё двумя ногами, так что сжимавшая её ладонь Неждана впечаталась в траву.

– Ты бьёшь воздух.

У Неждана ещё сильнее задёргались губы, заклокотало в горле, и перед глазами пошли синие круги.

Прижатая дубиной ладонь сжалась крепче, и он как был – лёжа, вдруг стал поднимать, отрывать от земли руку, так что слегка приподнял прочно стоящую на дубине ногу Парамона.