Зверь Божий

Это был просто валун, пусть и исчерченный значками. Торчал между Нежданом и его судьбой, как пень, что он корчевал с мужиками на новом поле. Он попробовал его обхватить, перед глазами заплясали синие огоньки.

Тут была судьба! А этот валун стоял на пути! Синяя страшная бездна захлестнула голову, сначала стиснула грудь, а потом разлилась в ней безгранично, самого его делая безграничным, могучим!

Там судьба, его судьба, и ничто, никто не станет между!

Он взвыл, сам того не ведая, упёрся плечом, над ним качалось небо, лапти рыхлили землю – там судьба! Там судьба! Обхватил валун руками. Раскрошить, отбросить!

Камень стоял неколебимо.

– Что, не по плечу судьба? – услышал он Парамона сквозь гул в ушах.

Ледяная синь взорвалась в голове тысячами игл, забушевала гневом на Парамона, на эту глыбу. Он прижался к камню грудью, плечами, лицом. Слова Парамона резали и уязвляли – «не по плечу судьба!».

Кому не по плечу?!

Парамону со стороны казалось, что юнец сейчас начнёт грызть источенную рунами глыбу. А у Неждана в голове бушевал буран, сквозь который он видел одно – своротить, низвергнуть. И, взвыв пуще прежнего, своротил. Своротил руками.

Камень рухнул в юные травы, открыв под собой черный провал, откуда ударило могильным холодом и жутью. Но что ему, объятому ледяной пургой ярости был этот холод?!

Всё так же, не думая, Неждан прыгнул в чёрную с осыпающимися краями яму. Приземлившись, упал, заныла лодыжка. От удара, от того, что своротил камень, синяя мгла в его голове немного рассеялась, отступила. Он осмотрелся.

Было холодно, столб света падал на него сверху, делая темноту вокруг гуще.

И вдруг даже не страх, ужас протянул к горлу руки – перед ним сидел огромный человек и смотрел страшными чёрными глазницами в душу, словно целил загробные копья из нави прямо в самое сердце!

Неждан вновь захлебнулся в синей ярости! Заревел, оглушая себя и себя не ощущая. Страшный великан держал на коленях меч. Меч! Против кого?! Здесь его судьба, и не смел меч проложить препону!

Воя, Неждан рванулся из света в тьму, вцепился в меч руками, сквозь синий ледяной буран своего неистовства увидел, как полыхнули тьмой глаза великана, но, дёрнул. Дёрнул так, что тот выпустил меч из рук, осел на своем седалище, а Неждан, так же ревя и воя, вкатился обратно, в столб падающего сверху света.

Поодаль, едва различимый во мраке сидел огромный скелет в дотлевающей кольчуге, череп с остатками косм свесился на грудь. Свет сверху вдруг перекрылся – вниз заглянул брат Парамон.

Тяжесть налила руки Неждана, по телу расползалась слабость, словно две чудовищные синие вспышки отняли силы.

Подвывая, он ворочал головой. Вдруг на него навалилась могильная тишина и промозглый холод склепа.

Яма была не глубока. Парамон смотрел, как внизу, в пятне света, водит головой отрок и на него с края ямы со струистым шелестом осыпается сухой ручеёк глины.

Наверх Парамон вытянул его полубесчувственного, порвав ему рубаху и ободрав плечо в кровь. Юнец мелко вздрагивал, словно его колотила лихорадка. В уголках синюшных губ подсыхала пена, под мокрым от слюны подбородком ходил кадык. Оттащив подальше от могильной ямы, источающей холод, в набирающий силы полдень, Парамон положил его на припёк, влил в рот немного эля и рассмотрел то, что тот обхватил руками.

Это был меч почти в два хольмгардских локтя[32 - Хольмгардский локоть – новгородская мера длины, равная примерно 45 сантиметрам.] длиной, в деревянных, некогда оббитых тиснённой кожей ножнах. На ней, потрескавшейся и расползшейся, можно было угадать узор из неведомых зверей, медные наклёпки позеленели, в медных же, порушенных временем, наконечнике и устье ножен, угадывался диковинный цветок. Массивное навершие рукояти, похожее на нераскрывшийся бутон, блестело почти не тронутой ржой сталью.

Неждан прижал его к себе так, что побелели пальцы. Постепенно его отпускала дрожь, но не усталость. Ему хотелось спать, только спать.

По ногам прошла такая знакомая, подлая слабость, что он, собрав силы, встал опираясь на меч. И словно смывая могильный холод и тьму, его окатил солнцем полдень.

– Runsten, – проскрежетал рядом голос Парамона. – Надо вернуть на место.

Неждан поводил головой, сил не было даже на это. Всё так же опираясь на меч, он сделал нетвердый шаг, второй, а потом вдруг, сам не понимая, что делает, превозмогая страшную слабость, двумя руками поднял меч навстречу солнцу и снова осел.

Спустя час, а может два, брат Парамон принёс на холм вырубленные топором давешнего урмана жердины.

Неждан уже отошёл, ему теперь хотелось пить и есть, но он поднялся, и вдвоём жердями как вагами они подвинули камень к яме.

Неждан дивился, что ему хватило сил одному своротить эту глыбу, и прежде чем закупорить ей вход в последний чертог страшного даже в смерти воина, он вдруг опустил туда урманский топор, словно в обмен.

Парамон ничего не сказал, но его борода дёрнулась словно бы одобрительно. А потом, когда камень встал на место, брат Парамон ножом прямо поперёк всех процарапанных на нём значков вырезал крест. Отвёл вконец обессилевшего Неждана с его мечом под холм, где над угольками уже пеклись рыбины.

От холма ночью Парамон Неждана не отвёл. Когда тот поел и уснул ещё при солнце, сам забросал костёр и смотрел всю ночь на звёзды.

Неждан проснулся только под утро, брат Парамон, стоя на коленях, что-то бормотал, сжимая руками свой посох. Неждан шелохнулся, Парамон встал и велел развести огонь.

Они доели рыбу, и Парамон спросил, кивая на меч бородой:

– Знаешь, что это?

– Меч, – коротко ответил Неждан. – У гридей видывал, когда в селище приезжали. Отец сказывал, не у всякого есть.

Парамон помолчал и опять спросил:

– Что ещё было в могильнике?

Неждан почесал затылок. Что он там видел сквозь свет, тьму и ледяную пелену ярости?..

Огромный скелет в мешанине из истлевающей меди, железа и лохмотьев покоробленных кож. Боль в лодыжке… Да, он наткнулся на что-то. Весь пол там был завален тусклыми кучками из чего-то твердого, он возился на этих кучках, когда отнял у скелета меч.

– Там что-то валялось подо мной, звенело, – ответил Неждан.

– Серебро, – сказал брат Парамон. – Браслеты, гривны, монеты и рубленные куски серебра. Ты видел только меч и взял его. Думай почему.

Неждан молчал.

Брат Парамон смотрел, будто читая у него на лице, и наконец сказал:

– Господь дал тебе судьбу сию, Господь в ней не оставит. Но сказано в Писании: «Все, взявшие меч, мечом погибнут». Сердцем чист будь. А теперь вынь из ножен.

Неждан взял в руки меч, в который раз осмотрел остатки диковинных зверей на потрескавшейся коже, сжал их ладонью, другой схватил рукоятку в истлевших ремнях и потянул. Меч не вышел. Неждан потянул сильнее, дёрнул, но меч будто сросся с ножнами.

– Дай, – сказал брат Парамон. Осмотрел внимательно, поковырял потрескавшимся ногтем у устья и добавил: – Держи над угольями. К жару не близко.

Неждан послушно водил мечом над подёрнутыми пеплом угольками, держа двумя руками за рукоять.

– С двух сторон грей, – наставлял Парамон. – Рукоять пониже опусти.

Меч был увесист, но в ладонях лежал удобно. Нераскрытый цветок навершия почти с пол-яблока величиной тянул книзу, и, казалось, шевельни только Неждан кистью, как клинок, даже запертый в ножнах, опишет быструю, как ветер, дугу.

Старая кожа ножен вдруг задымилась.

– Подвысь. Подвысь! – шикнул Парамон.