Зверь Божий

Но сейчас было другое – рядом спал человек, доверив свой покой. Потому Неждан и сторожился, не глазами, а слухом различая, что происходит кругом.

По звёздам определять время не умел, но это оказалось не нужно.

Когда веки отяжелели, урман проснулся. Встал, осмотревшись и принимая посох, мотнул бородой на свой плащ.

Неждан хотел было сказать, что всё спокойно. Но урман жестом показал замолчать и снова указал бородой на плащ.

А утром, когда спускались к реке и вокруг пели птицы, сказал:

– Ночь – время тихое. Когда сам сторожишься или подстерегаешь кого, тишину не рушь. Понял?

– Понял, господине.

– Так не зови меня. Я не господин тебе, ты не смерд, – повернул рассечённое шрамом лицо урман. – Зови брат Парамон.

Опять они пошли молча, и Неждан, долго думавший, как спросить, осмелился:

– Брат Парамон, отец сказывал, люди бога Христа – греки из-за дальних лесов, из-за солёных рек. А ты – урман?

– Урман, – согласился брат Парамон. – Но перед лицом Божьим нет урман, греков, славян или мери. Есть лишь человеки.

И вдруг остановился, подняв руку.

К ним шли трое по тропинке навстречу. Брат Парамон потеснил плечом Неждана с тропы в сторону от реки, загородил собой и шепнул сквозь бороду:

– Оставляя за спиной реку или стену – спину прикрываешь, но и отступить не сможешь.

И встал, смиренно приопустив голову, ожидая пока пройдут.

Те тоже остановились, и Неждан рассмотрел то, что брат Парамон увидел вперёд него.

У того, что был крупнее, с кольца на поясе свисал узкий топор, меньший, чем брал отец тесать брёвна, но с ручкой подлиннее. Грязная борода куцей косицей спускалась на засаленную стёганую безрукавку, волосы были жирны, словно после еды он не о рубаху вытирал руки, а о голову. Он был похож на воина, только его глаза бегали.

Двое других, в домотканых грязных холстинах, топтались позади. У того, что был приземист и широколиц, борода распласталась до плечей, на одном из которых он держал вырезанную из комеля[17 - Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем.] дубину. Второй переложил из одной руки в другую длинную заострённую палку.

Брат Парамон смотрел, не поднимая головы из-под бровей, и молчал, а тот, что походил на воина, осмотрев стоящих перед собой монаха и отрока, оглянувшись на своих, вразвалку, положив на топор руку, подошёл.

– Куда идёте путники, что несёте? – наконец спросил он по-славянски с урманским выговором.

– Несём свой крест, как и всякий из человеков, – ответил Парамон, всё не поднимая головы. – Дозволь пройти.

– Пройти? – выдохнул в вонючую бороду, осклабившись, урман.

– Торбу оставь и цтупай со цвоим богом, – по-мерянски цокая, вставил широкобородый. – У тебя, поди, и церебро есть?

– Есть, – согласился Парамон. Урман с мерянином переглянулись, их третий снова перехватил палку.

– Так давай! – крякнул мерянин, спустив с плеча дубину. – И отрока давай, на цто он тебе.

– На всё есть воля Божья, – тихо, но твёрдо ответил брат Парамон. – По воле Его отроку и серебру покуда следует пребывать со мной. – И поднял на урмана рассечённое шрамом лицо с ледяными, как вешняя вода, глазами.

Урман отступил выхватить топор, а мерянин с рёвом бросился на Парамона, занося дубину.

Тот, снова оттесняя Неждана плечом, развернулся боком, дубина пролетела мимо так близко, что у Неждана качнулись волосы и, не встретив сопротивления, впечаталась в землю, заставив мерянина наклониться вперёд. Парамон быстрым, как у змеи, движением оказался у него за спиной и ткнул посохом чуть ниже затылка. Мерянин распластался на земле и мелко задёргал ладонью.

Теперь заревел урман.

У Неждана от этого рёва собралась на спине и затылке кожа и заплясали синие огни перед глазами. Он видел, как медленно поднимется топор урмана, как так же медленно Парамон делает шаг навстречу и чуть в сторону, вскидывая свой посох с крестом, как третий тать распяливает чёрный, посреди грязно-жёлтой бороды, рот и вскидывает свою палку. Услышал, как раздаётся ещё рёв.

И вдруг выпрыгнул из-за Парамона, целя растопыренными пальцами урману в шею и лицо. Долетел до горла и принялся рвать, мять и вдруг понял, что это он, он сам ревёт и рычит в бешеном ледяном и синем исступлении! Что кто-то огромный поселился в его юношеском теле и жуткая сила, наполнившая пальцы, – это попытки того – огромного, вырваться на свободу и неистово растоптать, разорвать всё вокруг и даже лес обрушить в реку! И выхватывать из земли камни, и разить небо!..

На затылок легла твёрдая ладонь, и он услышал слова, успокаивающие и требующие одновременно. Синее пламя вначале стало угасать в груди, а затем и в голове. На губах пузырилась солёная розовая пена. Он задёргался.

На перемазанные кровью пальцы налипли грязные рыжие волосы бороды лежащего под ним урмана, с ужасом смотревшего с земли.

– Berserk… berserk… – шептал урман, захлёбываясь кровью из сломанного носа.

Рядом стоял брат Парамон, чуть поодаль, баюкая ушибленную его посохом руку, сидел третий тать. Мерянин лежал ничком уже не дёргаясь. На штанах у него росло пятно мочи. Ветер шевельнул реку и озеленённые весной прутья вербы, тронул Неждану горячий лоб.

– Встань, – ровно сказал брат Парамон Неждану по-славянски и вдруг что-то зашипел на урманском языке, несколько раз повторив nidding[18 - Потерявший честь.]. От этого лежащий навзничь урман попытался отползти на локтях, мотая головой, словно его хлестали по лицу.

Неждан встал, в голове немного звенело.

– Подбери топор, – сказал Парамон. – А ты, – ткнул он посохом урмана, – Отдай ему нож.

Ножом, как велел брат Парамон, Неждан выстругал две дощечки из палок длиной с пол-локтя. Парамон от рубахи неподвижного мерянина откромсал несколько полос и прикрутил ими дощечки к запястью закусившего бороду третьего татя.

– Копайте, – вновь велел он.

Урман и тот, с перемотанной рукой, оглядываясь на стоящего с топором Неждана, принялись копать палками волглую землю.

А когда к яме потащили бездыханного мерянина, длинный с перебитой рукой переглянулся с урманом и буркнул:

– Серебро у него в мудях запрятано, на что оно мертвяку?..

Брат Парамон скривил лицо, так что побелел шрам и бросил:

– Бери.

А когда они, закопав тело, оборачиваясь, ушли, долго стоял на коленях над свежим холмиком, бормоча непонятные слова, потом распрямился и сказал:

– Если не ищешь Бога, то он сам найдёт способ поставить тебя перед собой.

Развернулся и пошёл вдоль реки дальше. Неждан повертел нож в руке, заткнул за подпояску и, подхватив топор, догнал.

– Видишь, – не оборачиваясь сказал Парамон, – урман, мерянин и славянин стакнулись[19 - Стакнуться – сговориться, условиться.] в сребролюбии своём. Тако же могут сойтись в боголюбии. Могут и должны. И не будет тогда греков или урман со славянами, все будут Божьи люди. Живущие по слову Его, а не по велению корысти. И поднимется из сего Святая Русь.

– Ты его убил… – то ли спросил, то ли просто произнёс Неждан.