Вектор

Запись 105

Я хочу помнить все.

Сотрясает и заполняет все вокруг яростный гул, который сложно описать для человеческой памяти, истинно напоминающий метаморфозы крика и воя существ, которых впору использовать для основы страшной мифологии, дабы пугать умеющих слушать и думать во все времена всех народов. Основные догматические понятия бытия забываются в этой пучине безысходности, где мне отведена роль не более чем ребенка, на пороге новой жизни. Я не знаю, кому досталась счастливая монета разрушить хрупкую и чисто символическую стеклянную ограду, в которую меня заточил представитель предательства и прекрасный пример выживания, именуемый Тобином. Но именно ударившие в лицо мелкие осколки моей крепости ознаменовали нарушение границ и начало жатвы. Человек неподготовленный, ведомый отфильтрованными социумом законами природы, еще несколько минут назад стал бы приятным составляющим трапезы здешних хищников, и винить за это его было бы нельзя. Адаптация дает куда больше возможностей в этом месте, и именно благодаря этому, играя по правилам в этих стенах, я не считаю себя изгоем среди тех, кто пытается меня убить.

Мною движет не страх перед смертью, а лишь строго ненависть к каждому существу, которое пытается убить меня и своего соседа в этой безудержной, переполненной яростью волне бесчисленных и голодающих существ, не различающих попадающее в зубы мясо. В этот самый момент, когда нет мыслей, нет конечной цели, я лишь убиваю, кусаю, бью, царапаю, пытаясь не попасть под удар прирожденных убийц. Постоянно двигаясь, я чувствую своего рода покой, будто волна океана захлестнула меня, позволяя закрыть глаза и забыться в бушующей стихии. Главное правило – нельзя стоять, нельзя отдыхать, если мне и суждено умереть сейчас, то точно без проявления слабости. Разнообразие существ вокруг большое, но все они безумны, голодны и, главное, эгоистичны и не знают порядка, ведь это не коллективный рой. Большинство пытаются поймать меня, но нарываются на соседа и понимают, что чужие все и не важно, кого съесть, главное ведь – утолить голод. Это дает мне преимущество, редкие секунды для смены местоположения в этом бушующем водовороте страшных тел, зубов и когтей.

Потеряв счет времени, я постоянно ускользаю от челюстей и когтей – и меня каким-то образом выкидывает за пределы водоворота жизни и смерти, в то место, откуда все они пришли. Покинув зону комфорта, я почувствовал страх, ведь я остановился. Широкий проход, предела которого не видно, свет еле пробивается через засохшую кровь на потолке вперемешку с грязью и гнилью, окрестившими каждый сантиметр всех поверхностей. Затхлый воздух, которым безумно тяжело дышать, дополняется невыносимым запахом многолетних отходов и гнили трупов. Около минуты я стоял на месте. Меня удивило наличие всех моих конечностей и возможность еще видеть, дышать и слышать. Этого хватило, чтобы они все же заметили меня, отчего я начинаю убегать так быстро, как могу. Постоянно сворачивая, пытаясь спрятаться хоть где-то, – но их много, и они голодны. А главное, я истекаю кровью, и теперь вопрос в том, что победит – время или скорость.

Пройдя огромное расстояние, совсем не запоминая путь, я наткнулся на небольшой зал, чьи двери я все же смог закрыть, отрезав путь назад, как я надеюсь. Справа камеры изоляции, а слева – много встроенных ящиков, хранящих, по всей видимости, медицинское оборудование. Там я нашел бинты и тряпки и трясущимися руками, еле стоя на ногах, замотал себя, словно мумию, в надежде на остановку кровотечения, потому что зашивать раны я бы сейчас не смог, даже если бы нашел инструменты. Но главное, что даже символично: я нашел шприцы с проноксом. Самая дальняя от входа камера открыта, внутри кровать, и я даже не хочу знать, какие опыты здесь проводились. Изолируя вход, но не на замок, иначе я не смогу выбраться, если проснусь, я за внешнюю ручку примотал цепь, а другой конец прямо к кровати. Меня трясет, я еле вижу, с трудом дышу и двигаюсь, падая через каждые два шага, отчего, теряя силы, я просто ложусь на кровать, обмотанный, словно пациент и в импровизированном саркофаге, вкалываю себе два шприца пронокса и закрываю глаза.

Запись 106

– Вставай. Ты не можешь дальше так лежать, ты должен выжить, должен двигаться. Ты голоден, ты устал, но нельзя сдаваться! Считай это приказом, но надо встать и как минимум удостовериться в том, что в следующий раз ты проснешься так же, как и сейчас. Неизвестно сколько прошло времени, так что как минимум тебе надо поесть.

Голос разбудил меня, такой привычный и знакомый, дарующий доказательство того, что память еще существует. Все сказанное – правда, я голоден, и кажется, кроме боли ничего другого нет. Я не могу говорить: ощущение, словно связки парализованы, тело еле слушается, и я будто проснулся от векового сна. Боль сковывает, и любые попытки произвести движение тщетны. Меня трясет, я весь в поту, кожа словно плавится, и, ко всему прочему, мне тяжело дышать. Глаза болят так, что их хочется вырвать, но сначала хоть как-то избавиться от тремора. Я голоден, как же я голоден!

– Ты давно ел, это правда. Я даже больше скажу: тут вряд ли есть человеческая еда, так что тебе придется потребить тех, кто хочет потребить тебя. В твоем состоянии большого тебе не победить, даже среднего, так что ищи мелких созданий.

Я встаю, ощущая искусственное притяжение Вектора, как никогда. Медленно шатаясь, подхожу к выходу и открываю дверь, останавливаясь в проходе. Осматриваясь, замечаю у двери, через которую я попал сюда, тварь – она мертва, причем прижата дверью. Даже не помню, как такое случилось. Собираюсь подойти к останкам, вдруг есть какое мясо.

– Оно сгнило, принюхайся и присмотрись, его есть нельзя.

Метр за метром я осматриваю помещения изоляции, и те, которые были открыты, теперь пусты. Но если идти вперед, то там, похоже, некая лаборатория с большим столом посередине и множеством ящиков и каких-то холодильников. Бродя по этим местам, где никого не было как минимум пару лет, я удивлялся не тому, что я жив: меня пугала лишь тишина. Но это не страх, что заставляет прятаться и бежать с воплями: это страх перед бурей, бушевавшей недавно, откуда я смог выбраться. Но только они еще рядом, и даже если сейчас я в безопасности, то эта немыслимая стихия рано или поздно доберется до меня. Пока я могу лишь ждать и гадать, когда это случится.

Нашел – в самом большом холодильнике куча контейнеров с какими-то жуками размером с откормленную кошку, выложенных от края до края. Трапеза из каменного века, которую пока мне не употребить по самым предсказуемым причинам – заморозка. Вся эта живность в холодильниках уже давно, и, видимо, не дождавшись отправки в пункт назначения для исследований, она просто лежала, из-за чего без огня я лишаюсь способа утолить голод, не это ли признак деградации. Прямо на большом столе среди огромного количества ящиков и хлама стоит нагревательная камера. Не знаю, для чего, но есть параметры указания температуры и сторон нагревания, возможно, для еды или инструментов. Плевать, главное сейчас – подключить и включить. Это занимает мало времени – и вот панель работает. Я кладу жука внутрь, включаю и вижу, как моментально температура начинает подниматься, и я впервые чувствую тепло. Как же это странно и приятно – и даже красиво. Парадоксально, но кое-чего я не учел, и это называется выживание. Только жук растаял, как сразу ожил и, повинуясь простейшей природе, стал спасать себя. Но только выхода нет, дверца закрыта, она прозрачна, и я вижу, как он пытается хоть как-то продлить свою якобы уникальную жизнь. Удавалось ему это недолго. И вот он готов, считай, с корочкой.

Не могу понять, вкусно или нет, потому что не помню вкус любой другой еды. Не знаю, вредно ли мясо или нет, но альтернативы не существует, хоть его прилично, но желудок больше не берет. Я собираю остатки и убираю обратно в контейнер, а тот в холодильник: нельзя оставлять приманку без ловушки. Одна проблема решена, еды на восстановление веса и сил хватит. Проблема новая: у меня снова началось кровотечение.

Оставляя за собой кровавый след, ощущая еще более жгучую боль от каждого вздоха и шага, я смог обойти все в этом большом помещении. Сначала идут камеры хранения, где я ночую, потом своеобразная кухня, после – небольшой склад, внутри которого куча ящиков, но никакой аптечки, хотя я нашел степлер со скобами и скотч. Кажется, складом он был не всегда: тут часть помещения явно была раздевалкой и даже есть уборная. В которой как раз висит зеркало, охватывающее весь рост, которое стоит лишь очистить от грязи, и будет как новенькое. Вся моя одежда в крови существ и моей собственной, много непонятной грязи и какой-то слизи. Она рваная и держится лишь на связанных тряпках вокруг тела, лицо в царапинах, волосы превратились в свисающие куски, и, уже длинные, они достают почти до плеч. Борода заняла почти пол-лица, и я не узнаю глаза.

Отдирать прилипшую к коже одежду – отвратительное и болезненное дело даже без тремора в руках, и этой привилегии я лишен: руки почти не слушаются. Промыв раны мокрой тряпкой, я применяю степлер как альтернативу иголке и нитке, это больно и уродливо, но я смог заделать все новые раны. Те, что на спине, мне не достать, к счастью, они не сильно большие, я просто смотал свое тело поплотнее, дабы кожа сама прижалась, и, возможно, регенерация справится. Все новые раны я обмотал скотчем – на всякий случай. Нашел брошенные кем-то в шкафчике вещи: толстовку, куртку, штаны, почти весь набор. Размер меньше, чем я ношу обычно, но я очень нехило сбросил вес во время пребывания на Векторе – по вполне нормальным для этого места причинам.

Меня тяжело дышать, всего трясет, я еле могу ходить, боль в каждой мышце, от каждого шва. Как же я слаб, как жалок, чувствую себя собранным по кусочкам. Сейчас идеальный шанс доказать любому существу, что он хищник и может сам добывать себе трапезу, естественный путь жизни, где сильный ест слабого. Это даже благородно, ведь я чувствую себя старым зверем, который лишь ждет того, кто сменит его. Но судьба, если таковая и есть, жестока, и именно сейчас я одинок. Прошло, возможно, несколько часов, а может, и больше – ощущение времени отсутствует напрочь, и на мгновение мне показалось, словно я не чувствую ничего вообще, а весь мир замер. Глядя в отражение, не узнавая себя, я просто стал плакать, не понимая, из-за чего конкретно. Схватившись за голову руками и согнувшись в форме зародыша, упал на пол. Я долго стонал и плакал.

– То, что я всегда уважал в тебе: несмотря на условия, ситуацию или проблему, ты выживаешь. Не брезгуешь, не скромничаешь, а просто живешь, используя данные условия. Даже не будь ты безумным, простое понимание необходимости вынужденных мер спасет тебя и позволит существовать и дальше, наслаждаясь тем, что есть.

Я смотрю в отражение, видя измазанное слезами и грязью лицо.

– Почему? – еле произношу я с дрожью в голосе.

– Тебе нужно это слышать – и, главное, от меня. Сейчас ты на грани, и считай это символизмом, но цель – она для каждого своя, и именно зная выбранный путь, можно определить характер человека. На моем месте ты сказал бы то же самое, и главное, что мои слова – правда, и мы оба знаем это и твою цель.

– Где?

– Ты перестал бороться с тем, что для тебя естественно, так как больше ничего не остается, – и это правильный выбор, в котором нет ничего плохого. И, похоже, наконец ты созрел для того, чего ты хотел на самом деле, того единственного и самого важного, что спасет тебя, и больше тебе почти ничто и никто не мешает.

Запись 107

Я проснулся. Следуя за осознанием того, что ничего не изменилось, тело стало включаться в работу. Медленно активируя мышцы от конечностей ко всему телу, давая отмашку, что я еще часть животной фауны. Я поднимаюсь, но чувствую не боль, а тяжесть тела, из-за чего падаю на пол, стоит лишь встать на ноги. Вот теперь я чувствую боль… Поднимаясь с самого дна, опираясь руками на кровать, я все же встал, и первое, что заметил, – это одиночество и куда большую трезвость ума, чем выведенный инстинктами стандартный уровень. Не спеша я сразу иду к зеркалу с импровизированной аптечкой, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в пустоту вокруг.

Вот я смотрюсь в зеркало, осматриваю каждую рану – те, что уже старые, и те, что только заживают. Многие из них я не помню, но что меня удивляет – это отсутствие заражения крови, видимо, Тобин меня неплохо накачал, пока я был у них. Я снова одеваюсь и иду есть – снова жук, снова вмешательство и обреченное возвращение к жизни, снова мучительная смерть и, как итог, естественное избавление. Кажется, уже можно идти вперед, к своей цели. Но что-то останавливает меня, словно невидимая стена, не дает открыть двери и шагнуть в неизвестность. Надо отдохнуть, надо набраться сил и подготовиться, ведь раньше я шел напрямик, почти без плана. Это немного странно: я слишком трезво мыслю, слишком отчетливо понимаю окружение, и, возможно, проблема именно в окружении. Впервые я задерживаюсь так долго на одном месте, впервые у меня есть некая импровизация дома.

Не спеша я продвигаюсь по своему убежищу, исследую и сортирую полезное от бесполезного хлама. На кухне в ящиках много острых предметов, я разложил их на столе. Все, что можно использовать в медицинских и спасительных целях, я разложил в своей спальне, чтобы иметь возможность как спрятаться, так и вылечиться в одном месте. Туда вошло все то, чем можно зашить раны, от степлера до строительных стяжек, и средства дезинфекции. Каждый сантиметр потолка, стен и, главное, дверей я проверил на прочность, имея в руках метровую металлическую трубу – бывшую ручку холодильной камеры. Структурно все отлично, и сейчас я в большей безопасности и максимальной имитации цивилизованного признака жизни, чем когда-либо. Но почему мне кажется, словно за мной кто-то наблюдает. Будто я – чья-то марионетка в лаборатории, где каждый шаг и якобы обдуманное самостоятельное действие имеют за собой лишь цель поставить запись в блокноте от имени того, чьи знания и мотивы происходящего неподвластны моей примитивности.

Эта мысль все так же продолжает вибрировать где-то в восприятии окружения, не давая забыть ее. Но она не мешает и не избавляет меня от слабости, от боли восстановления моей плоти. Меня так и тянет обратно в уютное и безопасное по замыслу лежбище, где я и оказываюсь довольно скоро. Сидя на кровати и взирая на голую металлическую стену, я ненароком нащупываю в кармане толстовки монетку. На ней с одной сторона написано «Вектор», с другой – «Юбилейная монета». Встав, на уровне глаз у левого края я делаю монетой на стене коротенькую вертикальную линию.

День 2

Зубы воткнулись мне в предплечье так сильно, что их обладатель смог без усилий скинуть меня с кровати и вытащить за пределы моего якобы надежного убежища. Боль невыносимая, я удивлен, как мне еще руку не оторвали. Я не вижу этого монстра, лишь чувствую его зловонный запах и слышу громкое и властное рычание. Меня швыряет в разные стороны, словно я под властью аллигатора, и я чувствую боль по всему телу из-за этого: возможно, сломаны несколько костей и точно разошлись швы. Пытаюсь ударить его левой рукой, правую руку почти не чувствую. Я кричу изо всех сил, захлебываясь собственной кровью. Это не битва, не драка – всего лишь вынужденная казнь. Неожиданно он отпускает меня, и я без движения лежу и жду, хватая последние крохотные глотки воздуха.

Раньше я был бы рад этому. Раньше это было бы лучшее ощущение победы в этом месте. Как и подобает разумному человеку, спасение – это нечто святое и нетронутое, нечто такое, что повышает ценность собственной жизни и придает легкий аромат свежести всему вокруг. Но это уже не тот случай. Я открыл глаза, сел на колени, проверил отсутствие укусов – и стал кричать. Так кричать, что, кажется, только крик вокруг и есть. Я ненавижу это, ненавижу просыпаться от кошмара, навеянного безумием и жаждой воплотить это в реальность. Ненавижу чувствовать все это снова и снова, я так устал! Чувствую себя стариком, которому вновь и вновь везет выиграть в лотерею, когда он даже не хочет играть. И этот приз – как проклятие, как издевка. Жизнь – это долг, который я никак не могу выплатить, из раза в раз играя в страшную игру, будто для развлечения, где не менее худший момент заключается в том, что именно часть меня, оставленная без контроля и живущая своей жизнью, наслаждается этим.

Место, предназначенное для убежища, где можно зализать раны и не спеша обдумать дальнейшие действия, лишь на словах является таковым. На самом деле я лишь гадаю, что же сломается быстрей – тело или разум. Сможет ли физическая плоть выдержать наплывы раздраженного и обозленного ума, что вместо быстрой казни предпочитает следовать мучениям. Тут нет ответа, потому что нет выхода. У меня нет сил даже долго стоять на ногах, а раны еще свежи, так что доблестная смерть пока откладывается – и остается терпеть кошмар за кошмаром, удивляясь, как долго я смогу это делать. Кушаю, потом проверяю мое убежище – не образовалось ли лишних дыр и проходов. Проверяю заживление ран. Возвращаюсь в комнату, ставлю отметку.

День 6

Подъем, трапеза, медицинская проверка – если ее можно так назвать. Последние три дня я старался ни о чем не думать, лишь монотонные действия, разница между которыми исчисляется тем, что я могу сделать все больше движений. Швы уже почти зажили, наконец прогресс стал заметен. Три дня тишины – без криков соседей за стеной, без попыток изгоев напомнить о себе и ввести меня в свои игры. Монотонное и безопасное времяпрепровождение. Так странно понимать это после всего произошедшего, всех смертей и ужасов. Если бы все тело не болело и каждое движение не напоминало об этом, я бы почувствовал себя обычным человеком – который почему-то даже трезво мыслит, хотя пронокс я не принимал уже несколько дней. Возможно, я умер и, как ожидалось, получил спокойствие и даже гармонию.

Я пошел вперед к двери за столовой, рядом с раздевалкой. Две широкие створки, за которыми неизвестность. Открыв их, я увидел пустоту. В одной руке нож, в другой – небольшой фонарик, если можно так это назвать. Небольшой зал, из которого веером пять уходящих вдаль широких коридоров, света очень мало. Всего на треть всей площади есть оставшиеся целыми слегка мигающие лампы, остальное – кромешный мрак. Давно гниющие останки мертвых тел – неизвестно, людей или монстров – и невыносимая вонь. Не успеваю я толком сделать шаг, пытаясь определить, куда идти безопаснее, как слышу звук негромкого монотонного сигнала, уверенно повторяющейся раз в полминуты. Настолько непривычный, неузнаваемый сначала, всерьез воспринимается как вражеский. Я жду реакции здешних хозяев: ведь если ее нет, значит, либо он давно и все привыкли, либо только появился и сейчас кто-то да проснется. Медленно я делаю шаги вперед, следуя зову раздражения, вызванного хоть и негромким, но инородным звуком. Коридор напротив входа, усеян трупами, создающие скалистую местность среди стен. Но если не спешить и приглядываться, то можно заметить небольшую тропинку, если можно так выразиться в данной ситуации. Месиво везде – напоминает фарш, размазанный вокруг. Идеальную тишину нарушает построитель моего пути.

Я иду, но словно ничего не меняется. Статичное окружение, как детальный макет со всех сторон и за каждой встречающейся дверью, напоминает некий мемориал или памятник, состоящий из жертв, так же являющийся кладбищем. Настоящим, без геометрии для удобства хранения, без выделения расы или духовной принадлежности. Могила, показывающая, насколько смерть едина для всех и каждого и что настоящее естество жизни лишено логики и систематизации.

Над головой последние работающие лампы, впереди привычная тьма. Фонарик оправдывает себя, и я иду вперед, обходя захоронение, ведомый сигналом. Я дошел до поворота, откуда он исходит, если не ошибаюсь. Повернув в открытую дверь справа, я прошел еще коридор и оказался в небольшой комнате. Посередине за стеклянным ограждением стоят компьютеры. Оглядываясь и надеясь, что не потревожу мертвых и не привлеку живых, я подошел к источнику, нарушающему заслуженную всеми вокруг тишину. На мониторе горит надпись «входящее аудиосообщение». Прослушать или игнорировать? Я выбираю первое.

«Я уже сбился со счета, какое это сообщение. Отправляю на все частоты. Помимо всего ужаса, что здесь происходит, на нас началась охота. Уже два раза меня и моих людей кто-то выслеживает и словно охотится. Он одет в орбитальный костюм и маску. Он сильный, он злой и явно неадекватный, так что будьте осторожны, и если кто-то не из группы слышит это сообщение, кто-то кто может помочь – отзовитесь, пожалуйста».

Очень смешно. Тебе, наверное, сейчас очень смешно. Ведь я повелся на твою манипуляцию, опять, наступил на вымышленную клетку в поле. Как изящно ты решила напомнить мне про брата, которого я оставил умирать еще целую жизнь назад. Я знаю, ты меня слышишь, Наоми, я знаю, ты ликуешь. Так ты пытаешься вернуть свой контроль, так ты точишь зубки, чтобы они стали острее и ты рано или поздно нанесла последний удар, лишив меня власти и отправив в изгнание. Стоило этого ожидать, ведь мы давно играем в эту игру, забыв порой о причинах и движущей конечной мотивации.

Я открываю глаза – и взору предстоит правда. Мониторы оказались разбиты, средство связи давно не существует, а я просто был марионеткой в чужой игре. В целом ничего нового не произошло.

– Позволь спросить, почему ты еще здесь? – вопрос прозвучал одновременно неожиданно и естественно.

– А чем плох этот вариант, я разве куда-то спешу?

– Проблема не в варианте, а в цели. Пока ты здесь, идет время, вместе с ним меняется характер и, следовательно, цель.

– Моя цель никуда не денется, мне, если что, делать больше ничего не остается. Так что давай без лишнего трепа, краткость мне больше подходит.

– Ты так и не понял, что я имею в виду.

– Так скажи прямо, отец! Не будь как Наоми. Ты ведь здесь не просто так! – кричу я почти во все горло и чувствую, как сильно оно болит и трещит челюсть при каждом слове, как и какая-либо активность отдается в каждой мышце.

– Интересно, что ты упомянул ее. Не задумался, почему ее больше нет и почему ты на удивление трезво смотришь на жизнь и как раз из-за этого продолжаешь оставаться так долго на одном месте? – Он строго смотрит на меня, как и часто раньше, в прошлой жизни.

День 8

Новая отметка на стене, новый день – и все тихо, кроме неопределенных мыслей по поводу слов отца. Я смотрю на отметки и не чувствую времени, пытаюсь вспомнить, что же было в тот или иной день, – и не могу. Хуже всего то, что я начинаю задумываться: а не в ловушке ли я сейчас, создатель которой лишь изредка будет виден в зеркале? Я встаю с кровати, иду к аптечке и зеркалу. Раздеваюсь, осматриваю свое тело на наличие не заживших еще ран. Все довольно неплохо выглядит, безумно болят руки и спина, лицо словно собрано из плохо подходящих кусов, но в целом заражения не видно, кровь нигде не идет. Некоторые раны, правда, еще свежи, и, видимо, отсутствие какой-либо заботы о самом себе привело к падению иммунитета. Похоже, я слишком задержался здесь, и пора идти дальше. За последние дни я неплохо осмотрел кладбище за дверями. Через плечо небольшая сумка, я собираю все полезное, что нахожу, – фонарик, нож. Довольно смело и уже естественно хожу по месту, где живет лишь смерть, а я, как гость, собираю мемуары и строю мемориал из всего того, что связывает могилы с жизнью. Никаких звуков нет, словно я глухой, никакого движения не происходит, будто все вокруг лишь картина. Единственная жизнь на многие метры, а может, и километры вокруг – это я. Как последний живой человек, чья обязанность и проклятие – помнить и никогда не забывать тех, кто здесь погребен, тех, кто виновен в ужасе, из-за чего я естественным путем стал одиноким наблюдателем. Больше всего я боюсь одной мысли, которая с легкостью может оказаться реальностью: что если я один из них, если больше ничего нет, и тот покой и изоляция уже наступили, а я не заметил? Как избавиться от этой идеи, как принять факт конца, которого я достиг, сам того не понимая?..