Правда и ложь. Трактат второй

И по взгляду, которым наградил меня этот красавчик, я, разумеется, понял – тут лезть в драку бессмысленно (да и насколько Настасья не любит, по ее выражению, "размахивания кулаками", я тоже отлично знал).

Поэтому ответил: "Но проблем", а следом за мной и Настя, улыбнувшись не слишком искренне, сказала: "Да, все в порядке".

И лишь по лицу мажора, охраняемого профессиональным секьюрити, было видно, что в порядке далеко не все…

…Денек был ясным, солнечным, одним из тех редких осенних дней, когда всё вокруг – и дома, и прохожие, и деревья в сквере с позолоченными кронами, и не успевшая пожухнуть зеленая трава, и запоздалые цветы на клумбах… наконец, глубокое синее небо кажется особенно ярким… и, я бы сказал - обреченно красивым.

Мы с Настей, не сговариваясь, выбрали на бульваре скамью. Она первой на нее присела, я примостился рядом. Мне показалось, она избегает моего взгляда.

Настя смотрела на астры. На чудесные фиолетовые, ярко-розовые, белые и бледно-розовые цветы, которые моя бабуля любовно выращивала своими руками в палисаднике перед домом.

– Интересно, – начал я, не желая выглядеть параноиком-ревнивцем в глазах любимой девушки, но будучи не в силах сдержать прорывающуюся наружу если не желчь, то, по меньшей мере, досаду, – Почему этот хлыщ не может оставить тебя в покое?

Она бросила на меня короткий (и, увы, не слишком теплый) взгляд.

А потом сказала… нет, совсем не то, что я ожидал услышать.

– Тебя только это волнует? – глухо спросила Настя.

И лишь в этот момент я осознал, что сегодня она не такая, как обычно. Более бледная, что ли? Бледная и слегка осунувшаяся. С еле заметными полукружьями под глазами.

Я осторожно коснулся ее руки.

– Что случилось?

Отложив букет астр на скамью, она полезла в сумочку и (кто бы сомневался?) извлекла оттуда неизменные Vogue с зажигалкой.

И только после пары коротких затяжек неохотно сказала:

– Папе ночью опять было плохо с сердцем. Пришлось вызывать "неотложку".

Разумеется, после таких слов устраивать своей девушке сцену ревности мог только махровый эгоист и вообще бесчувственный тип (вроде Клэгга-"Калибана" из "Коллекционера" Дж. Фаулза).

Посему я лишь тихонько сжал ее запястье. Левое. (В правой руке Настя держала сигарету).

– Всё серьезно?

Она неопределенно пожала плечами.

– Вообще-то, доктор настаивал на госпитализации…

– А твой папа?

Опять короткий взляд в мою сторону. И после паузы:

– Это ужасно, Дэн. Если что-то случится…

Ох, черт. Она, кажется, была готова расплакаться.

Я обнял Настю за плечи, привлек к себе.

– Что бы ни случилось, я с тобой. И никогда тебя не оставлю. Слышишь? Никогда не оставлю.

Она отбросила сигарету, раздавив окурок носком туфельки, и что-то пробормотала со слабой улыбкой.

По-английски.

Позднее (много позже) до меня дошло, что она все-таки сказала.

Она сказала: никогда не говори никогда. Но тогда я этого просто не понял.

* * *

И снова банкир, его отпрыск… и их проблемы

– Все в порядке, босс, – отрапортовал Лебедев без обычного энтузиазма (и, как померещилось Горицкому, без обычной уверенности). Но не успел он уточнить, что все-таки случилось, начальник охраны удрученно добавил, – Вот только Егор…

– Что Егор? – внутри словно оборвалась туго натянутая струна. Опять Егор. Снова Егор… Черт, ну, почему он, отец, не отправил единственного сына в Штаты? В Гарвард или хотя бы Йель… Какого рожна согласился с его вздорным желанием жить именно на родине?

– Выпил, – убито закончил Лебедев.

– Где этот… – Горицкий нетерпеливо прищелкнул пальцами, – Арамис, мать его?

– Сидорчук? – корректно уточнил начальник охраны, – Он-то как раз ни в чем не виноват. Исправно доставил Геру до дома, хотя тот настаивал на поездке то ли в бар, то ли в клуб…

– Где же он тогда выпил? – вяло поинтересовался банкир, хотя, пришло ему в голову, какая разница, где? Важен результат…

– Дома, – Лебедев негромко (словно в некотором замешательстве) прочистил горло, – Позаимствовал виски из вашего бара.

Горицкий тяжело вздохнул и стал подниматься по парадной лестнице на второй этаж своего особняка. Направляясь, разумеется, к комнате единственного сына.

…Картина. представшая его взору, являлась – что уж там? – весьма удручающей. Егор ничком лежал на постели (в щеголеватом костюме), и издаваемые им всхлипы явственно сигнализировали о том, что юноша переживает. Может, переживает сильно.

Ну, а причина его переживаний дерзко смотрела на президента "Бета-банка" с отпечатанных на принтере снимков, разбросанных по ковру.

"Когда Герка успел ее сфотографировать?" – мимоходом удивился Станислав Георгиевич – Настя меньше всего походила на тщеславную девицу, обожающую позировать фотографу (и впоследствии щедро, на потеху разного рода "Свидригайловым", выкладывающую свои снимки в сеть).

Да и по фотографиям (ракурсу, освещении, наконец, лицу самой "модели") было понятно, что снимали дочь профессора без ее ведома. Получается, Егор "щелкал" ее исподтишка. Посредством смартфона.

Ох, уж эта хитрая техника…

Станислав Георгиевич опустился на край сыновнего ложа и тихонько тронул Геру за плечо.

– Хватит киснуть. Хватит распускать нюни. (Егор приподнял раскрасневшееся лицо, обдав отца запахом первоклассного виски. "Лучшее пил, стервец, – отметил Станислав Георгиевич,– С голубой этикеткой…") Что снова произошло?

Сын шмыгнул носом и сел на постели (при этом, морщась, сжал ладонями виски).

– Попроси, чтобы принесли чего-нибудь попить… Башка трещит…