не заснуть с тобой рядом, сбежать до утра.
вот так мы не стали друг другу тиром.
хотя у меня под правой видна кобура.
а ты не спишь под дверью моей квартиры.
из брюсселя каждый поезд течёт по венам.
вот мне и не к спеху – хожу по стёклам.
из брюсселя не выбраться, как из плена.
и ты не спишь в россии, отчаянно тёплый.
до осени
через мои руки идут тяжёлые поезда,
гружённые тем, чего многие так хотели.
когда говорю: «полежи у меня, звезда»,
я даже не помышляю о твоём теле.
скорее (веришь?) о косых переменных лучах,
о моменте, в котором спесиво режусь.
я пишу это всё сгоряча.
и как ты успела заметить – всё реже.
вот скоро, вполне вероятно, что в осень,
я перестану тебе писать.
вовсе…
папарацци
и что следует отметить – запомни, кай:
женщины, дожившие до тридцати,
похожи на хищных рыб, сколько их ни ласкай.
и ещё герде с оленем не по пути.
я бы на твоём пресловутом месте
знал бы всё о вечности наперёд.
твоя сестра побывала у меня в невестах,
а теперь наконец-то и твой черёд.
знаешь ещё: в брюхе каждого самолёта,
в заковыристом ухе медной трубы,
в наших пальцах, в руках молодого пилота,
внутри супермаркета в центре пальбы
пустота. упираясь в твои глазницы
лицом, открытее многих скважин,
я обольщаюсь на то, что всё это снится,
а, соответственно, и не важно.
впустую. ведь вспышками фотокамер,
рвущимися отовсюду наружу,
папарацци отмеренными глотками
выкрали из тебя всю душу
до такого исподнего, нижнего дна,
что не осталось даже пустоты.
никто не знает, где теперь она.
рождество
за все повороты в твоей судьбе,
Бог, ты обязан только себе.
и за терновый куст,
который вырос на удивление прочен и густ.
за сделанный из него венок.