за людей, отливавших гвозди для рук и ног.
и за меня, тупого озлобленного щенка,
не подходящего близко, лающего издалека.
и за мое двадцать третье рождество,
которое я провожу на соседнем кресте, как вор.
за этот «праздник», мутный эфир тиви,
за наличие среди снега граблей, а сена – вил.
видишь, писал открытку, а вышел мрак.
с днем рождения, Господи. если это так.
верданди
правда со временем становится только злее,
как цветастые пятна на стенах в любой галерее.
орёт из приёмника, голосит из бутылок,
выглядывает из-под дивана: «ты про меня не забыла?»
не покрывается порослью, не зарастает пылью.
следит, чтоб картинка была яснее, глаз – не замылен.
и непременно ждёт от себя последствий,
как первая двойка в детстве.
и я задвигаю её поглубже:
травлю никотином, топлю в мелкой луже.
игнорирую всё успешнее час от часу.
себя превращаю в ложь, а лицо – в гримасу.
становлюсь из свидетелей соучастником. и даже хлеще.
а что мне делать ещё? мне делать нечего.
сурдо
претензии моих слов граничат с абсурдом.
залезаю на стул и взываю к Богу.
для общения с миром ищу переводчика… сурдо.
и продолжаю расчёт послелога.
настоящие имя-фамилия моего президента
напоминают германию в 20-е годы.
надеюсь, спецслужбы теперь выжидают момента,
чтобы взорвать меня. до свободы
еще ни один не доплыл. и дрейфуя,
утверждаю: характер – моя родовая травма.
неизлечимая.
у_ран
судя по интересу международных сми,
во мне заподозрен обогащённый уран.
по ощущениям: да и чёрт бы с ним,
но ожидаются гости из разных стран.
выйдя из гонки за место в твоей постели,
оказываюсь в верхушке пищевой цепи.
грачи, как бомбы, мимо пролетели.
и свет горит, и вашингтон не спит.
глупый, только меня касаясь,
ты получаешь в кровь живительный эндорфин.
исключительно так твоя жизненная косая
превращается вновь в кривую. уже минфин
ставит вопрос о снижении квот тепла.