Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи

Их деятельность сводилась к двойному принципу: молись и работай, молись и работай, и их развитию способствовало неумолимое подчинение распорядку, в котором время распределялось между отдыхом, физическим трудом и коллективной или индивидуальной молитвой.

Таким образом, opus manuum, opus Dei и lectio divina составляли деятельность некоторых монахов, которые, поселившись в монастыре, которого они не могли покинуть, выполняли задачи по обучению и оказанию гостеприимства людям за пределами общины.

Правление бенедиктинцев создавало каждый монастырь как самодостаточный социальный микрокосм, как в его экономическом, так и в духовном и культурном аспектах. Христианизация варварских королевств, несмотря на усилия епископов, монахов и миссионеров, была очень долгой задачей. Говоря словами историка, «в Европе в V–VIII веках многие крестились, но очень мало обращались». Обстоятельства не позволили ускорить процесс.

Что касается шагов этого обращения Европы, то оно началось с шагов свевов в середине V века, хотя позже они вернулись к арианству. Он продолжился и с бургундами, но только с крещением Хлодвига, короля франков, около 490 года, мы можем говорить о первом решающем толчке в католицизации германцев. Спустя столетие, в 589 году, обращение Рекаредо и его готского народа на Третьем Соборе Толедо имело то же значение для вестготской Испании. С другой стороны, в Италии этот процесс замедлился из-за вторжения лангобардов в 568 г., и им пришлось ждать еще столетие своего обращения.

Со своей стороны, англосаксонское присутствие в Англии разрушило римское наследие, в том числе христианство, и к делу евангелизации подошли без всякого плана с двух сторон: cеверо-запад, где действовали ирландские монахи, и юго-восток, где римские монахи начали это делать, пока на синоде в Уитби в 664 году обе группы не пришли к соглашению. Через него ирландские монахи признали власть римского престола, его литургию и организацию[83 - Rouche, M. (2003): Les racines de ?lEurope. Les sociеtеs du haut Moyen ?ge, 568–888. Par?s, Fayard.].

Сразу после этого соглашения новые миссионеры с острова еще раз продемонстрировали свои способности евангелизации на континенте. С 670-х годов Вильфридо и Виллибордо пробовали это во Фрисландии, и по их стопам, пятьдесят лет спустя, ушел еще один из великих сторонников обращения Европы: Уинфрит, будущий святой Бонифаций. У интеллектуального должника миссионерских подходов Григория Великого стояла двоякая задача: реформировать франкскую церковь, завершив распространение бенедиктизма, и распространить весть Христа за Рейном.

В обоих аспектах Бонифаций признавал, что поддержка со стороны светской власти была важным компонентом стратегии христианизации: как он писал в одном из своих писем, «без поддержки франкского принца (Карлоса Мартеля) я не мог управлять членами церкви, а без их приказов и страха это воодушевление могло бы предотвратить языческие обряды и поклонение идолам в Германии».

Первый латинско-христианский культурный корпус

Помимо распространения христианства как религиозной модели, в V–VIII веках Римская церковь столкнулась с проблемой определения характеристик культурного корпуса, который она стремилась передать народам Запада. Споры о составе этого культурного корпуса уходят корнями в спор о том, должен ли христианин принимать интеллектуальное наследие мира, который не знал истинного Бога, при том понимании, что это наследие включает два уровня.

С одной стороны, греко-римский культурный, философский, художественный и литературный депозит, в котором сформировались «Отцы Церкви», но, с другой, что более важно, своеобразное представление о мире и человеке в этой греческой мысли с ее дуализмом души и тела и еврейской традиции целостного человека.

Споры между двумя позициями, принятием и отказом от языческой культуры, постепенно закончились принятием греко-римской традиции. В начале V века учебная программа так называемых семи гуманитарных наук была зафиксирована на протяжении веков и состояла из тривиума (грамматика, риторика, диалектика) и квадривиума (арифметика, геометрия, музыка и астрономия).

Распределение содержания и его латинская лингвистическая база представляли собой как триумф энциклопедизма над оригинальной мыслью, так и замену греческого языка латынью на Западе. За короткое время латынь превратилась в литургический и культурный язык и исчезла как живой язык.

Уменьшение количества школ и замена старых государственных школ школами монашеского и епископского характера не означали отрицания классического наследия, лингвистические и литературные элементы которого были важны, но означали его отсрочку, особенно в монастырских школах, в отношении изучения Библии и писаний Отцов Церкви[84 - Wickham, C.J. (2005): Framing the Early Middle Ages. Europe and the Mediterranean, 400–800. Oxford, Oxford University Press.].

Число получателей учений, в основном духовенства, стремящихся к священству, уменьшилось в течение VII века, по крайней мере пропорционально огромным масштабам задачи евангелизации Европы. В то же время упала степень подготовки, на что горько сетовал святой Бонифаций, так как порой онa не превышалa неграмотности.

Создание корпуса христианской культуры, интеллектуальной основы Европы, по крайней мере до XII века, было наиболее постоянным результатом монашеской и епископальной школ VI–VIII веков, хотя основы были заложены тремя людьми, прошедшими через старую школу в Италии.

Первым из них был Боэций (480–525), который перевел некоторые сочинения Аристотеля с греческого на латынь: те, которые позже стали известны как Logica vetus, будут изучаться с IX века в европейских школах. Этим он также завещал две другие вещи: набор определений и инструментальную латынь, очень полезную для философских и богословских размышлений, и своего рода введение в философские размышления на стоической основе, свою брошюру De consolatione.

Вторым из создателей корпуса христианской культуры был Кассиодор (ок. 485–580). Хотя его цель создать своего рода христианский университет не удалось, его наследие было немалым. С одной стороны, в своих Институтах он оставил программу интеграции семи гуманитарных наук в рамках священной культуры, а с другой – он оставил трактат по орфографии и транскрипции текстов, инструмент, широко используемый в переписчики монастырских летописей.

Третьим римлянином, внесшим свой вклад в христианский корпус, был Папа Григорий Великий (543–604), который настаивал на пути, отмеченном Кассиодором, что целью гуманитарных наук было не что иное, как подготовить разум к лучшему пониманию слова Божьего. Его любимым интеллектуальным полем деятельности была педагогика морального содержания, как через его доктринальные сочинения, так и через его более восьмисот писем.

Среди них его «Моралия», руководство по развитию монашеской жизни, «Regula pastoralis», настоящее руководство для епископа, и его «Диалоги», очерки о житиях святых, в том числе святого Бенедикта.

Четвертым из создателей позднесредневекового корпуса культуры был Святой Исидор (ок. 570–636), епископ Севильи, который заложил основы историографии полуострова, сделав Испанию единицей судьбы под руководством вестготов монархии, и он составил большую энциклопедию Etymologiae или Origen, которая в двадцати книгах обобщила знания античности, поставив их на службу христианской науке. Распространение работы, как напрямую, так и через ирландских и англосаксонских монахов, сделало ее учебником, присутствующим во всех монастырских библиотеках Средневековья. Пятый и последний создатель высокого средневекового культурного корпуса, Беда Достопочтенный (672–735), был продуктом ирландского кельтского христианства в землях Англии, где он возбудил страстный интерес к знанию латыни. Работа Беды проводилась в некоторых нортумбрийских школах, где проходила встреча ирландских и римских миссионеров, и прежде всего в монастыре Ярроу, где Бедa написал около сорока книг на исторические, научные и экзегетические темы об упрощении содержания классического наследия, которое, в свою очередь, он берет уже обобщенное из Исидора Севильского.

Он делает это как в «Historia ecclesiasticagentis anglorum», так и, прежде всего, в «De natura rerum». Наследие Беды было передано его ученику Эгберту, епископу Йоркскому и покровителю его кафедральной школы, где около 740 года он принял Алкуина как Облату, который позже стал ведущей фигурой в культурном возрождении Каролингов[85 - Wood, I. (1994): The merovingians kingdoms (450–751). Londres, Longmann.].

2

Прибытие арабских завоевателей в 711 году в Пиренейский полуостров

Анри Пиренн пишет в свой книге «Империя Карла Великого и Арабский халифат» в части «Распространение ислама в Средиземноморье».

Ничто так не наводит на размышления, чтобы понять распространение Ислама в VII веке, чем сравнения его влияния на Римскую империю с германскими вторжениями. Это кульминация ситуации столь же древней, даже более древней, чем Империя, и более или менее тяжело давившей на всю ее историю. Когда Империя, границы которой нарушены, отказывается от борьбы, ее захватчики немедленно позволяют ей поглотить себя и, насколько это возможно, продолжают свою цивилизацию и входят в это сообщество, на котором она покоится.

Наоборот, до времен Магомета Империя не имела или почти не имела отношений с Аравийским полуостровом.

Были построены крепости и это были линии наблюдения, которую пересекали караваны с благовониями и специями. То же самое сделала с ней Персидская империя, также соседняя с Аравией. Короче говоря, можно было не опасаться кочевых бедуинов полуострова, чья цивилизация находилась на стадии племен, чьи религиозные верования едва ли превосходили фетишизм, и которые тратили свое время на ведение войны или на грабежи караванов, которые шли с юга на север, из Йемена в сторону Палестины, Сирии и Синайского полуострова, проходя через Мекку и Ясреб (будущая Медина).

Занятые своим светским конфликтом, ни Римская империя, ни Персидская империя, похоже, не подозревали о пропаганде, с помощью которой Магомет в разгар беспорядочной борьбы племен собирался дать своему народу религию, на которую она вскоре должна была сплотиться вокруг ислама и завоевать мир. Империя уже была взята за горло, а Иоанн Дамаскин все еще видел в исламе лишь своего рода раскол, аналогичный по своей природе предшествующим ересям, молниеносно продемонстрированным двумя годами позже (634 г.).

Никаких мер на границе не принималось. Очевидно, если германская угроза постоянно привлекала внимание императоров, то нападение арабов их удивило. В известном смысле распространение ислама было случайностью, если понимать под этим непредвиденное следствие нескольких сочетающихся причин. Успех нападения объясняется истощением этих двух граничащих империй Аравии, Римской и Персидской, после долгой борьбы, столкнувшей их друг с другом и увенчавшей, наконец, победу Ираклия над Хосровом (ум. 627).

Византия только что восстановила свой блеск, и ее будущее казалось обеспеченным падением извечного врага, вернувшего ей Сирию, Палестину и Египет. Однажды снятый Святой Крест был триумфально доставлен победителем в Константинополь. Государь Индии послал свои поздравления Ираклию, а король франков Дагоберт заключил с ним вечный мир. Можно было бы ожидать после этого, что Ираклий снова возьмет на Западе политику Юстиниана. Лангобарды, несомненно, оккупировали часть Италии, а вестготы в 624 г. переняли у Византии ее последние позиции в Испании, но что это было по сравнению с огромным восстановлением, которое только что произошло на Востоке?

Однако усилия, без сомнения слишком большие, истощили Империю. Эти провинции, которые Персия только что вернула ей, ислам внезапно отнимет у нее. Ираклий (610–641) был беспомощным свидетелем первого высвобождения этой новой силы, которая дезориентировала мир и сбила с пути. Арабское завоевание, которое было развязано как в Европе, так и в Азии, не имеет прецедента; быстрота его успеха может быть сравнима только с той, с которой были созданы монгольские империи Аттилы или позднее Чингисхана или Тамерлана.

Но они были столь же эфемерны, сколь длительным было завоевание ислама. Эта религия до сих пор имеет своих последователей почти везде, где она навязывалась при первых халифах. Это настоящее чудо – его молниеносное распространение по сравнению с медленным продвижением христианства.

Что значат по сравнению с этим вторжением завоевания, столь долго сдерживаемые и столь мало насильственные, германцев, которым спустя столетия удалось лишь разъесть край Румa? Наоборот, целыми кусками Империя рушится перед арабами. В 634 г. они захватили византийскую крепость Ботра (Босра) за Иорданом; в 635 г. перед ними пал Дамаск; в 636 г. битва при Ярмуке отдала им всю Сирию; в 637 или 638 году Иерусалим открыл им свои двери, а в направлении Азии они завоевали Месопотамию и Персию.

Затем в свою очередь нападают на Египет; вскоре после смерти Ираклия (641 г.) была взята Александрия, и вскоре вся страна была оккупирована. И экспансия, продолжавшаяся до сих пор, захлестнула византийские владения Северной Африки. Все это, без сомнения, объясняется неожиданностью, беспорядком дезорганизованных византийских армий, застигнутых врасплох новым способом ведения боя, религиозным и национальным недовольством монофизитов и несториан Сирии, которым Империя не желает делать никаких уступок, из-за Коптской церкви Египта и из-за слабости персов.

Но всех этих причин недостаточно, чтобы объяснить такой полный триумф. Грандиозность достигнутых результатов несоизмерима со значением завоевателя. Здесь возникает большой вопрос, почему арабы, которых было, конечно, не больше, чем германцев, не были поглощены, как они, населением тех регионов высшей цивилизации, которую они захватили?

Есть только один ответ, и он моральный. Пока германцам нечего противопоставить христианству Империи, арабы возвеличиваются новой верой. Именно это и только это делает их неассимилируемыми. Потому что в остальном у них не больше предубеждений, чем у германцев против цивилизации тех, кого они завоевали. Наоборот, они усваивают его с поразительной быстротой; в науке они следуют школе греков; в искусстве – греков и персов.

Они даже не фанатики, по крайней мере вначале, и не собираются обращать своих подданных. Но они хотят, чтобы они подчинялись единственному богу, Аллаху, его пророку Мухаммеду и, поскольку он был арабом, Аравии. Их универсальная религия является в то же время национальной. Они слуги Бога. Ислам означает покорность Богу, а мусульмане – означает покорность.

Аллах един, и это логично, так как все его рабы обязаны навязывать его неверующим, неверным. То, что они предлагают, является не обращением, как было сказано, а подчинением. Это то, что они несут с собой. Они не просят ничего лучшего после завоевания, чем взять в качестве добычи науку и искусство неверных; они будут возделывать их в честь Аллаха. Они даже отнимут у них их учреждения, поскольку они им полезны. Их толкают туда собственные завоевания.

Чтобы управлять основанной ими Империей, они больше не могут полагаться на свои племенные институты; точно так же германцы не могли навязать свое Римской империи. Разница в том, что где бы они ни были, они доминируют. Побежденные являются их подданными, платят налог в одиночку, находятся вне общины верующих. Барьер непроходим; между покоренным населением и мусульманами не может быть никакого слияния. Какой ужасный контраст с Теодорихом, который ставит себя на службу своим побежденным и стремится уподобиться им! У германцев победитель пойдет к побежденному спонтанно.

У арабов наоборот, именно побежденный пойдет к победителю, и он может пойти туда, только служа, как он, Аллаху, читая, как он, Коран, следовательно, изучая язык, который является священным языком, а также государственным языком халифата. Никакой пропаганды и даже, как у христиан после торжества Церкви, никакого религиозного ущемления. «Если бы Бог пожелал, – говорит Коран, – то сделал бы всех людей одним народом», и он осуждает в своих словах насилие над заблуждением, терпят, живут отвергая то что им чуждо..

Вот что невыносимо и неверных деморализует. Мы не нападаем на его веру, мы игнорируем ее, и это самый действенный способ оторвать его от нее и привести к Аллаху, который одновременно с восстановлением его достоинства откроет ворота мусульманского города.

Именно потому, что его религия по совести обязывает мусульманина относиться к неверным как к подданным, неверный пришел к нему, и, придя к нему, он порвал со своим отечеством и своим народом, как только он войдет в Рим. Римлянин же, напротив, арабизируется, как только его завоевывает ислам. Тем не менее вся атмосфера была глубоко преобразована. Был разрыв, чистый разрыв с прошлым.

Новый хозяин больше не допускает, чтобы в пределах его господства любое влияние могло выйти из-под контроля Аллаха. Его закон, взятый из Корана, заменяет римское право, его язык – греческий и латинский. Став христианской, Империя, так сказать, изменила свою душу; становясь исламизированной, онa меняет и душу, и тело. Гражданское общество трансформируется так же, как и религиозное общество.

С исламом на этих средиземноморских берегах появляется новый мир, где Рим распространял синкретизм своей цивилизации. Происходит поляризация мира, которая продлится до наших дней. По краям Mare Nostrum теперь простираются две разные и враждебные цивилизации. И если европейские империи подчинили себе азиатские страны, то европейские цивилизации Азию не ассимилировала.

Море, которое до сих пор было центром христианства, становится его границей. Средиземноморское единство нарушено. Первая экспансия замедлилась при халифе Усмане, и его убийство в 656 г. положило начало политическому и религиозному кризису, который прекратился только с воцарением Муавия I в 660 г., должен был навязать себя всему бассейну большого внутреннего озера. И действительно, он старался. Со второй половины VII века он стремился стать морской державой в этих водах, где доминировала Византия, во время правления Константа II (641–668).

Арабские корабли халифа Муавия I (660 г.) начинают вторгаться в византийские воды. Они занимают остров Кипр и недалеко от побережья Малой Азии одерживают морскую победу над самим императором Константом II; они захватывают Родос и доходят до Крита и Сицилии. Затем делают порт Кизик военно-морской базой, откуда неоднократно осаждают Константинополь, который победоносно противостоит им греческим огнем, пока в 677 г. сарацины не отказались от похода.

Наступление на Африку, начатое эмиром Египта Ибн Садом в 647 г., завершилось победой над экзархом Григорием. Однако крепости, построенные при Юстиниане, не поддались, и берберы, забыв свою прежнюю враждебность к римлянам, сотрудничали с ними против захватчиков. Еще раз вскрылась важность Африки, завоевание которой вандалами когда-то вызвало оборонительный упадок Империи на Западе.

От него зависела безопасность Сицилии и Италии, морской проход на запад. Вероятно, для того, чтобы защитить его, Констант II после последнего визита в Рим византийского императора поселился в Сиракузах. Неприятности халифата в это время принесли передышку. Но появление Моавии в 660 г. должно было возобновить борьбу. В 664 году новый великий набег приносит византийцам новое поражение. Армия, которую они послали в Хадруметум, была разбита, и крепость Джелула взята и сожжена, после чего захватчики отступили.

Но для отражения как наступательных возвратов византийцев, удерживавших города на побережье, так и для сдерживания берберов массива Аурес Огба-бен-Нафи основал в 670 г. Кайруан. Именно отсюда были эти набеги, сопровождаемые резней, против берберов, которые все еще держатся в своих горах.

В 681 году Огба в огромном натиске достиг Атлантики. Но реакция берберов и римлян сметает все это. Берберский князь Косайла входит в Кайруан победителем, а берберы, принявшие ислам, спешат отречься. Византийцы на их стороне переходят в наступление. Потерпев поражение при Кайруане, мусульмане Косайлы отступили к Барке, где были застигнуты врасплох и уничтожены византийским десантным корпусом (689 г.). Их предводитель был убит в битве.