Пророчество. (О войне, людях и событиях)

– Да так. Человек прохожий.

– А чего выспрашивал про всё?

– А это ты у него спроси.

– Так как же я спрошу, если он ушёл?

– Так может ещё вернётся, – ухмыльнувшись, сказал Лукич.

Уже поздно вечером, когда Лукич пошёл в хлев, Петруха шёпотом сказал Степану, что приходил главный партизан.

– Кто такой «партизан»?

– Ну, это те, кто остался здеся и немцев колотит. Наши с фронта, а эти отсель. С двух сторон. Так же быстрее будет? – он вопросительно смотрел на Степана.

– Это конечно! Когда спереди да сзади это сподручней завалить любого, – заверил тот паренька.

– Вот я и говорю, – с жаром продолжил Петька. – Только ты тяте не откройся про то, что я тебе сказал. Он ругаться будет.

– Не скажу, не скажу, – успокоил парнишку Степан.

А уже через день он ехал на подводе в лес, в партизанский отряд. На душе у него было спокойно. Он был нужен и скоро сочтётся с немчурой за всё то, что они сделали на его земле.

Глава III

Фрося первые недели после ухода Степана не находила себе места. Слова чокнутой Фроськи надолго выбили её из колеи. Но сердце чувствовало, что муж жив и постепенно она успокоилась.

Так как их село находилось километрах в пяти от широкой дороги, то в него стали всё больше и больше заходить беженцы. Работы прибавилось, и от них она услышала о зверствах фашистов. Одна пожилая беженка, посмотрев на молодую женщину, посоветовала: «Ты, милая, или уходи отсель, или красоту свою прибери. Одевайся похуже, косу остриги. Немец красивых баб любит насиловать. Как бы тебе не досталось». Это так напугало её, что она несколько ночей плохо спала, но уходить из села не стала.

В середине августа поток беженцев резко прекратился. Однажды утром по селу застрекотали мотоциклы немцев. Они быстро проскочили всё село, доехали до леса, там развернулись и опять умчались в сторону моста через речку. В селе всё затихло. Люди боялись выходить на улицу, изредка просматривая её из-за заборов.

Через два дня в селе появилась легковая машина в сопровождении грузовика с солдатами. Остановившись на площади у сельсовета, солдаты быстро выпрыгнули из кузова и встали вокруг легковушки. Часть из них прошла в здание сельсовета. Из машины вышли два офицера и какой-то гражданский. Они прошли вслед за солдатами в здание. Минут через пятнадцать из него вышел один из офицеров и что-то сказал курящему на крыльце ефрейтору. Тот кивнул головой, отдал команду стоящим вокруг площади солдатам и те, разделившись по двое, пошли по дворам. В руках у них белели какие-то бумажки, которые они достали из карманов.

Войдя во двор, немцы деловито осматривали хозяйство и, когда к ним кто-то выходил на встречу, молча показывали эти самые бумажки. Там было напечатано, чтобы люди немедленно собрались на площади у «ратуши», то есть у сельсовета. Минут через сорок все дворы были обойдены и народ столпился у крыльца. Это был в основном взрослый народ. Старики, бабы. Детей с собой не брали, но вездесущие мальчишки, как галки, облепили заборы выходящих на площадь изб.

Из дома вышли офицеры и гражданский.

– Ой, – раздалось из толпы, – да ведь это чокнутой Фроськи старшенький, Никита!

– Кажись, он. Только чего это он с фрицами?

– Да не скулите вы, бабы! Сейчас узнаем.

Один из немцев, по виду старший, подошёл к краю крыльца и что-то сказал толпе.

– «Господин капитан, – начал перевод второй офицер, – поздравляет жителей села Пустошка с освобождением из большевистского плена! – Он посмотрел на старшего офицера и тот продолжил. – Доблестные германские войска, несущие свободу всем народам, уже в ближайшее время пройдут парадным маршем по Красной площади Москвы. Вам, как добропорядочным гражданам новой Германии, предстоит упорно трудиться на благо фатерланда. С сегодняшнего дня устанавливается новый, германский порядок в вашей варварской стране. Вами будет управлять назначенный немецкими военными властями бургомистр, господин Варенцофф. – Гражданский сделал шаг вперёд. – Это ваш земляк и достойный гражданин новой, свободной страны. Вам необходимо в течение часа сдать всё имеющееся оружие. Кто не сдаст – расстрел на месте. Коммунистам и комсомольцам пройти регистрацию у бургомистра. Кто не зарегистрируется – расстрел. За укрытие большевистских солдат – расстрел. За оказание сопротивления действиям новой власти – расстрел. Без разрешения господина бургомистра в лес ходить нельзя – расстрел. В благодарность немецкой армии за свою свободу вы будете кормить её солдат! Вопросы?»

– Никитка, это ты что ль? Чего с немцами-то снюхался? – раздалось из толпы.

– А что мне с коммунистами что ли целоваться? – ответил Никита. – Так они всю мою семью насмерть зацеловали. Один я и остался.

– Чего врёшь-то! Мамаша твоя, чокнутая, тута проживает.

– Что?! Где маманя?

– Да вон она плетётся по дороге, как собачий хвост. – И все повернули головы назад, глядя на деревенскую улицу, по которой, бормоча и кланяясь, шла Фроська.

Никита сбежал с крыльца, пробился сквозь толпу и, подбежав к матери, обнял её.

– Маманя, маманя! Родная моя! А я думал, что все сгинули, погибли в Сибири!

Фроська внимательно посмотрела в глаза сыну.

– Ты с этими што ль? – и она кивнула в сторону немцев.

– Да, да! – торопливо ответил сын. – Я приехал с ними. Теперь мы будем жить по-новому, в хорошей хате. Я тебя никому в обиду не дам.

– А они зачем к нам приехали? – она вновь кивнула в сторону немцев.

– Они уедут, уедут. Мы сами будем жить, по-своему…

Смотревший на эту сцену старший офицер вновь что-то громко сказал.

«Господин капитан, – перевёл переводчик, – рад такой неожиданной встрече бургомистра со своей матерью. Мы надеемся, что так же счастливо будет протекать наше дальнейшее сотрудничество. Все, кто захочет служить Рейху, может записаться в добровольные помощники. А сейчас всем разойтись! Господина бургомистра с матушкой просим войти в дом».

Толпа медленно расходилась с площади, обсуждая невероятную встречу Фроськи с сыном и назначение того бургомистром.

– Это как же теперича будет? – спрашивал всех глуховатый дед Митрич. – Никитка теперича председатель сельсовета што ли?

– На вроде того. Только с дубинкой. Слышал, за всё, что не понравится им – расстрел. А за то, что понравится – петля. Во! Немецкая свобода!

– Ты, там, шустрый, рот-то закрой. А то, не ровён час, тебе его прихлопнут, – заметил кто-то.

– Так и так прихлопнут. Теперь мы на вроде коровы, только мычать можем, да сапоги им лизать.

В толпе кто-то захихикал, но большинство людей шло молча понимая, что время шуток прошло.

Через два дня приехала машина с полицаями. Они первым делом пошли по хатам, ища самогон и еду. Забирали всё. Кто не отдавал, били прикладами. Всё забранное сносили к Никите, который поселился в помещении фельдшерского пункта, выкинув на улицу всё медицинское имущество Ефросиньи. Но чокнутая Фроська не стала жить с сыном, оставаясь в своём домике. Она, несмотря на запрет новой администрации ходить в лес, продолжала это делать, собирая нужные травки, грибы и ягоды. Несколько раз полицейские задерживали её, но, в конце концов, перестали это делать, решив, что нечего связываться с чокнутой бабкой, да ещё матерью бургомистра. Однако, старший полицейский предупредил Никиту о том, что если ту задержит немецкая полиция, то её повесят на опушке леса для устрашения всех бегающих в лес тайком.

Ефросинья стала носить платок, плотно облегающий её голову и скрывающий косу. Она старалась поменьше выходить на улицу, но люди болели, и она вынуждена была к ним ходить.

Как то к ней пристал пьяный полицейский. Ей никак не удавалось от него отцепиться. Помогла собака, кем-то выпущенная со двора. Она остервенело лаяла на пьяного полицая и тот, забыв про Фросю, стал отбиваться от неё, а затем, сняв с плеча винтовку, начал стрелять по псу. Но, то ли он был такой меткий стрелок, то ли выпитый самогон был крепок, то ли пес был слишком быстр, но попасть в него он не смог. А Фрося, воспользовавшись этим, заскочила во двор нужного ей дома. Но с тех пор она ходила по дворам только вечером и ночью.

Недели через три после прихода немцев в село, в одну из хат, стоящих ближе к лесу, постучались наши солдаты, выходящие из окружения. Под утро в село ворвались немцы и захватили их спящими в хате. Разговор был недолог. Тут же во дворе солдат и расстреляли, а хозяев хаты повесили на площади в присутствии согнанных жителей. Эта страшная картина развеяла последние сомнения в перспективах «новой свободной» жизни даже у тех, кто ещё в чём-то сомневался.

Однажды ночью постучались и к Ефросинье.

– Кто? – спросила она через окно. – Чего надо?