Пророчество. (О войне, людях и событиях)

Он поднялся со стула, ещё раз погладил дочь по голове и вышел во двор, где стояла подвода, на которой он и уехал.

Несколько раз они возвращались к этому разговору. Отца поддерживала и мать. Фрося решила выполнить просьбу родителей и поступила в Новгородское медицинское училище.

Через год она поняла, о чём с ней тогда говорил отец. Он был арестован, как враг народа, исключён из партии и отправлен в лагерь на север, на строительство какого-то завода. Забрали и мать. Она, как жена врага народа, тоже была отправлена в лагерь в Казахстан.

Директор училища, добрый и порядочный человек, сообщивший ей об этом, добавил, что из училища её решили не отчислять потому, что, как сказал товарищ Сталин: «Дети за родителей не отвечают!»

Но в комсомол её не приняли, хотя поначалу и готовили. Многие сверстники стали чураться её. Да и она со своим правдолюбием стала осторожнее. Замкнулась в себе и всё свободное время проводила если не на занятиях, то в библиотеке. Много читала. Любила Пушкина, Лермонтова. Одно время увлекалась немецким языком. Преподаватель латыни вела и кружок немецкого языка. Через некоторое время, уже сносно говоря на немецком языке, она бросила заниматься им. Начались военные события в Испании, и Германия открыто поддержала мятежников.

Это не очень понравилось политическому руководству училища, так как отношения Германии и России были на высоком дипломатическом уровне.

Учась на последнем курсе, Фрося познакомилась с высоким, статным парнем. Он учился в школе механизаторов. Степан, так звали парня, был послан на курсы станцией МТС[1 - МТС – Машинотракторная станция. Она обеспечивала техникой, тракторами, машинами, сеелками и другим сельскохозяйственным оборудованием все сельскохозяйственные предприятия района.] и должен был после окончания учёбы вернуться в родное село Селеево.

Степан был старше её на шесть лет и уже успел отслужить в армии. Он, как и она, мало говорил и поэтому их встречи, в основном, проходили в молчании или она читала ему наизусть стихи. Фрося чувствовала себя с ним очень спокойно, уютно и надёжно. Так что, когда он сделал ей предложение выйти за него замуж, то она согласилась, поставив условие, что свадьба будет после окончания их учёбы. Подтолкнуло к этому решению и то, что директор училища, как-то пригласивший её прогуляться с ним, посоветовал ей на распределении попроситься в какую-нибудь отдалённую деревню, а ещё лучше, сменить фамилию.

На распределении она попросилась в село Селеево, где жил Степан, но её направили в деревню Нижняя Пустошка, которая находилась в двадцати километрах от Селеево.

Узнав об этом, Степан попросил на своей МТС, чтобы его перевели в филиал в Нижней Пустошке. И теперь Фрося ждала его. Они уже расписались в Селеево, когда она ехала по месту работы. Так, летом 1940 года она из Фроси Сухой превратилась во Фросю Горюнову.

В деревне ей выделили дом умершего старого фельдшера. Он был не таким старым, как казался со стороны, но оказался сильно запущен прежним хозяином. Фрося решила пока ничего с ним не делать до приезда Степана. Она временно жила в фельдшерском пункте, который располагался с обратной стороны здания сельсовета.

За то недолгое время, пока она работала в деревне, люди узнали её лучше. Им нравилась эта спокойная, уверенная в себе фельдшерица. Она была внимательна ко всем, всегда и всё доводила до конца, могла ночами выхаживать больного, лечила не только от многочисленных болезней и болячек, но даже проводила не сложные операции. Как говорили селяне: – «Бог не обделил её трудолюбием и умением».

В конце сентября приехал Степан. Он оказался мастером на все руки. Да и помогли ему три брата, приехавшие по этому случаю к ним. Вчетвером они быстро подлатали дом: перекрыли соломой крышу, переложили большую русскую печь. Затем восстановили погреб и крытый сеновал, где внизу устроили места для будущей живности.

На территории двора был глубокий колодец с чистейшей и вкуснейшей водой, которой часто пользовались селяне. Они почистили и его. Вот только хата стояла немного в стороне от других домов на пригорке. Рядом стоял ещё один домик. В нём жила «чокнутая» Фроська. Так прозвали пожилую женщину за то, что она всё время что-то бормотала, пугала людей какими-то жуткими предсказаниями. В тоже время она могла «поставить на ноги»[2 - Поставить на ноги – вылечить.] не только любую скотину, но и вылечить травками человека. К себе в дом она никого не пускала, а больных лечила во дворе. С приездом нового фельдшера, желающих ходить к ней в «гости» резко поубавилось.

Люди говорили, что чокнулась она после того, как забрали и сослали в Сибирь всю её семью, как подкулачников. Вернулась она одна через пять лет, но уже вот с такими странностями.

Домик у неё весь покосился. Одна стенка была подпёрта бревном. Крыша явно не выполняла своих обязанностей, а починить её было некому.

Фрося в первый же день своего приезда в деревню обошла все дворы, знакомясь с жителями. Пришла она и к Фроське. Та, сначала её на двор не пускала, но потом, когда Фрося стала называть пучки трав, висящих для сушки на верёвочках под крышей дома, а потом стала называть, от чего они помогают, старушка смягчилась.

Так постепенно они наладили контакт и, когда братья Горюновы закончили ремонт дома, Фрося попросила их поправить и домик Фроськи. В предчувствии большой гульбы, братья вмиг разобрались и с бабушкиным домиком. Он на глазах у всей деревни выпрямился, покрылся новой соломенной крышей и забелел побеленными стенами.

Степан первое время с удивлением слушал, как его молодую жёнку все в деревне уважительно называли Ефросиньей, а пожилую женщину Фроськой. Но, пожив немного в деревне, понял, что люди просто так именами не разбрасываются и очень уважительно относятся к его жене.

В своей практике Ефросинья часто пользовалась травяными настойками и мазями. По вечерам, когда мужа не было дома, она уходила к Фроське и та ей рассказывала секреты лечения травками. Знания эти, оказывается, достались ей от её бабушки. Но этим пользоваться она стала только в лагере, когда заболела сама и помогала заболевшим заключённым. Руководство лагеря её за это наказывало. Часто избивали до потери сознания, но, оклемавшись, она потихоньку снова начинала помогать людям.

Побои не прошли даром. Фроська стала часто впадать в прострацию, а то носилась, как заведённая по улице, выискивая по деревне своих погибших детей и мужа. Но Ефросинья нашла дорожку к её сердцу и разуму. А, может быть, старая женщина принимала её, как свою дочь.

Война грянула, как гром среди ясного неба. Степана забрали в армию уже на четвёртый день. Фроська, стоявшая рядом с Ефросиньей на площади у сельсовета, откуда уходили новобранцы, неожиданно перекрестила всех и прошептала: «Земля вам всем пухом». Ефросинья с ужасом смотрела на неё, а та что-то вновь забормотав, тихонько пошла домой, кланяясь периодически до земли.

Ефросинья догнала её.

– Бабушка! Что вы такое сказали?!

– Да, миленькая! – не прекращая кланяться и креститься при этом, сказала старушка, – Да, моё дитятко. Улетели ясны соколы на погибель свою. Недолго им осталось до встречи с Богом.

– Как же так! А Стёпушка?

– Сгинет и он – посмотрев на Ефросинью, сказала старушка и добавила. – Но другого Степана у тебя не будет, хоть ты, лебёдушка, проживёшь долго, много чего повидаешь,…

Ефросинья стояла на пыльной дороге и смотрела вслед ушедшей Фроське. Слёзы текли из её глаз. Она не могла, да и не хотела верить этой чокнутой старухе. Она верила, что Степан, её Степан обязательно вернётся.

Глава II

Колонна новобранцев была атакована немецким десантом 8 июля под Крестами, недалеко от Пскова. Шёл 17-й день войны. В планах немецкого командования городу отводилась важная роль. В 1941 году он стал ключом к дверям Ленинграда для немецкой группы армий «Север», рвавшейся к берегам Невы.

Дорога, по которой они шли, простреливалась немцами насквозь. Через несколько минут колонны не стало. Бежать было некуда, везде людей доставал кинжальный огонь автоматов. Были расстреляны и все шедшие в это время по дороге на восток беженцы. Фашисты не пожалели никого. Они прошлись вдоль всего участка дороги и достреливали в упор всех живых.

Степан очнулся ночью. Парня придавило тело Сёмки Подгорного, с которым он шёл из Нижней Пустошки. Это и спасло его. Под телом убитого немцы не разглядели раненого Степана.

Он выбрался из-под Семёна. Попытался встать, но не смог. Ощупал себя. Были ранены ноги, да ещё пуля попала в правое плечо.

«Надо как-то выбираться отсюда, – подумал Степан, – только вот как? Для начала нужно уйти – „уйти, усмехнулся он“, но куда? Так, давай потихоньку, – уговаривал он сам себя, – до обочины доберёмся».

«Так, молодец», – сказал он сам себе, добравшись до края дороги. Перед ним была канава и он попытался осторожно спуститься туда. Но тело не слушалось и парень кувыркнулся вниз, ударившись о что-то мягкое. Нестерпимая боль пронзила всё тело, и он потерял сознание.

Очнулся от того что кто-то волок его по земле. Открыв глаза, увидел над собой парнишку лет тринадцати-четырнадцати. Степан застонал. Парень быстро присел.

– Очнулся, дядя?

– Очнулся, племяш. Ты откуда взялся?

– Да я в лесу хворост собирал, слышу – стреляют. Я сюда. А он вас, фашист, всех положил. Даже маленьких детей не пожалел. – Он шмыгнул носом. – А потом добивали вас всех. Когда они ушли я к дороге. Может, думаю, хоть кто-то жив остался. Слышу – кто-то стонет. Ну, я и притаился. А тут Вы на меня свалились. Я испужался и тёку давать. Но потом вернулся посмотреть. Слышу – дышите. Ну, я и поволок Вас в лес.

– Куда? – хрипло спросил Степан.

– В лес говорю, – повторил парнишка.

– А куда дальше? Ты же меня не утянешь, да и зачем.

– Так я к тятьке на кордон сбегаю, и мы Вас вынесем. Тятька у меня здоровенный, как Вы, – он гордо посмотрел на Степана, но тот снова потерял сознание.

Очнулся, когда его везли на телеге. Повернув голову направо, он увидел шагающего рядом паренька. Тот улыбнулся и подмигнул ему. Больше Степан ничего не увидел.

– Да ты, дурной, утопишь его, – услышал Степан густой голос. – Понемножку, понемножку давай пить. Больше губы смазывай. Вон как они у него, сердешного, пересохли.

– Да я и так немного даю, – услышал он знакомый голос.

Открыв глаза, Степан сразу же встретился с взглядом огромного, бородатого мужчины, смотрящего на него в упор.

– Отошёл маненько? – спросил тот.

Степан кивнул головой.

– Отошёл.