Осколки камня

Ответить стандартным «Очень приятно» – язык не поворачивался, поэтому я просто кивнула, но Кнура это не смутило.

– Рад предложить свои услуги. Если только что-то потребуется, дайте мне знать. Из кожи вылезу, а выполню! Ллур человек, конечно, очень умный, но лишь наукой и занят, на остальное не отвлекается.

– Спасибо, – холодно отрезала я.

Кнур еще раз раскланялся и вышел. Но я практически тут же спохватилась:

– Ох, Эфил, будь добра, догони его и спроси: долго ли мы будем ехать.

– Это ни к чему, Виктория, я и так знаю, – быстро ответила она.

Я рассмеялась:

– Похоже, Кнур тебе не понравился.

– Я его совсем не знаю, – уклончиво ответила она.

– Ну, а я и знать не хочу. По-моему, он отвратительный. Так сколько мы проведем в пути?

– Почти два дня, приедем к месту завтра вечером. Добрались бы раньше, но чтобы встроиться в расписание, нам нужно будет на ночь остановиться в каком-то маленьком городке и пропустить другие поезда.

– Откуда ты узнала?

– Спросила у мужчины, который помогал занести чемоданы.

– Молодец! Значит, впереди два дня безделья. Надеюсь, книги ты далеко не убирала? Ага! Все на столе. Замечательно. Что ж, давай попробуем устроиться здесь поуютнее.

– Но как же завтрак? Ведь вы еще не ели.

– Твоя правда. Думаешь, для пассажиров уже что-нибудь приготовили?

– Не знаю, вряд ли. Но у меня все с собой.

С этими словами она достала из саквояжа свертки и термос.

– Эфил, ты сокровище!

Девушка отчаянно покраснела. После завтрака (более плотного, чем хотелось бы, но как тут откажешь) я помогла Эфил разложить мелочи, а потом села к столу. Он стоял прямо у окна, так что какое-то время я просто любовалась пролетающими мимо пейзажами. За это безделье меня настигло наказание в виде закопошившихся мрачных мыслей, так что я поспешила зарыться в книги и не выглядывала оттуда до самого обеда. Вагона-ресторана в составе не было. Видимо, готовую еду (то, что можно было с собой взять) просто разогревали. Остальное дополнял сухой паек. Нам обед и ужин принесли на подносе, и это было вкусно. Правда, у меня мелькнула мысль, что для остальных членов команды ассортимент был попроще.

10

С наступлением сумерек в купе зажгли свет. Абажур настольной лампы разливал теплое сияние. В борьбе с подступающей тоской, я перешла от пассивного чтения к составлению таблиц, в которых систематизировала данные, потенциально важные для расшифровки. За работой время бежало быстро. Настолько, что остановку я заметила не сразу.

– Уже ночь?

– Да, Виктория. Мы встали на запасной путь и пробудем здесь до утра. Вы не хотите прогуляться?

– Пожалуй, нет. Еще поработаю.

Часа через два, наслушавшись в волю вздохов заботящейся о моем здоровье Эфил, я наконец легла спать. Сны были странными: тягучими, переливчатыми, но, вопреки опасениям, не тревожными. Проснувшись, я какое-то время лежала с закрытыми глазами, пытаясь уловить тающую нитку сна. Уже рассвело. Эфил сидела у окна и что-то рисовала, поднимая время от времени голову и вглядываясь. Ее лицо было непривычно строгим и отрешенным.

– Доброе утро.

Девушка вздрогнула и, захлопнув блокнот, убрала все в сумку так быстро, что чуть не сломала карандаш.

– Доброе утро, Виктория.

Я села на кровати.

– Прости. Не хотела тебя напугать.

Она молчала, опустив голову.

– Ты стыдишься того, что рисуешь? – догадалась я.

– Прошу вас, не думайте: я вовсе ничего себе не воображаю. Это просто забава.

– Почему ты оправдываешься? Что плохого в творчестве?

Эфил пожала плечами.

– Но я не художник. Я горничная. И не нужно мне забивать голову глупостями.

– Постой, постой. При чем тут твоя работа? Ведь рисовать можно в свободное время. Да ты так и делаешь.

– Папа всегда твердит, что если я не брошу рисовать, это будет все равно отвлекать меня, и добром не кончится. Но я не могу, – ее глаза влажно блеснули. – Если долго не рисую, становится так муторно и тоскливо, словно из мира исчезают краски.

– Так зачем себя мучить? Ведь ты уже убедилась, что это никак не мешает твоим делам. Да и вообще, творчество помогает развиваться многосторонне.

Она мотнула головой.

– Каждый должен заниматься своим делом, а во время отдыха набираться сил и не расходовать их на баловство.

– Хорошо. Но почему же ты тогда не стала художником, если это так важно?

– Я пыталась. Хотела поступить в Академию, но не прошла экзамен. Профессор сказал, что моя техника никуда не годится: я ведь всему училась сама. Раскритиковал мою «манеру письма», как он выразился. Так что это все-таки не мое дело.

– Покажи мне, пожалуйста, свои рисунки.

Конечно, это было нечестно. Я понимала, что Эфил не может мне отказать, но иногда стоит применить силу. Она помедлила, но все же послушалась. Пролистнув блокнот – он был заполнен уже наполовину – я увидела, что все рисунки выполнены карандашами. Очевидно, это объяснялось удобством и компактностью материалов. А, возможно, и стоимостью. Рисунки были очаровательны. Не могу сказать, что хорошо разбираюсь в живописи, но у Эфил, определенно был свой стиль. Она видела мир как художник. И то, каким она его видела, позволило мне вдруг взглянуть на Мунунд иначе. Разглядывая рисунки, я совсем забыла об авторе, а Эфил стояла, напряженно сцепив ладони. Очнувшись, я взяла ее за руку и потянула, заставив сесть рядом.

– Я не знаю еще, как получится устроить дальше – не хочу тебя обнадеживать. Но пообещай мне, пожалуйста, что не бросишь рисовать. По крайней мере, пока я рядом.

Она не поблагодарила, не обрадовалась – по щекам текли слезы. Лучше сейчас ей побыть одной и обдумать все, поэтому я быстренько умылась, накинула пальто и вышла «подышать свежим воздухом».

Такой же бледный и туманный, как вчера, день только начинался. Наш поезд отогнали на ночь в тупик. Прямо передо мной тянулись скучные серые строения без единого окна. У последнего вагона оживленно разговаривали два человека. Решив прогуляться, я обогнула наш состав, выйдя к соседним путям, тянувшимся вдаль. У двери машиниста, стоял Ллур. Он задумчиво смотрел перед собой и попыхивал маленькой белой трубочкой. Когда я подошла ближе, поклонился и вежливо разогнал ладонью облачко дыма.

– Не трудитесь, запах приятный. Я не видела раньше, что в Мунунде курят. Тоже высушенные листья какого-нибудь растения?