Блуждающий

Глеб рассмеялся. Мне же было не до смеха.

До самого вечера мир погрузился в туман. По привычке я работал, ничего не делая, переписывался, не вчитываясь в сообщения, отвечал на звонки мамы, не вслушиваясь в ее слова. Мысли вспенились в голове и не давали никакого шанса на успокоение.

Я все думал и думал, но ничего путного из этих размышлений никак не мог выудить. Сейчас даже не могу вспомнить, как доехал до дома. Не помню, как смог отбиться от маминой кормежки, от приставаний сестры и сообщений Костика, как улегся на кровать. Помню только, что голова разваливалась от мыслей.

У меня был день на то, чтобы расспросить знакомых. Совершить доброе дело, помочь незнакомке найти попутчика. Даже хорошего попутчика. И у меня были варианты, честно. Но я не написал о просьбе Тони даже своему лучшему другу.

А все из-за того, что лампочка над моей головой так и не хотела потухать.

Глава III: Меры песочных весов

Я проснулся рано, а, может, и не спал вовсе. Настал единственный выходной перед заключительной рабочей неделей на заправке, который нужно было провести с пользой. Но я, как обычно, не имел на него никаких планов. Но в то утро все изменилось.

Я долго валялся в кровати. За окном неспешно рассеивался туман, за которым зелень выглядела киселем, а соседский петух верещал так, будто будил кого-то в Соединенных Штатах. Отец храпел за стенкой, а мама уже что-то кашеварила на кухне и слушала передачу по «Радио России» на желтом приемнике. По запаху, который без труда пробивался через белую деревянную дверь, я понял, что она пекла блинчики.

Я лежал, вертел в пальцах телефон и думал, стоило ли писать Косте. Мы, вроде как, хотели сходить на речку.

Я потянулся, с трудом, чтобы не скрипеть матрасом, поднялся на локтях и уселся поудобнее. Со стен на меня смотрели глаза с постеров, оставленных еще старшим братом Лешей, который за три года до моего выпуска уехал во Владивосток к своей девушке. Снимать разноцветное уродство мама запретила. Оказывается, под плакатами пряталась огромная дыра в обоях, и только поэтому брату когда-то разрешили обклеить всю стену рожами рэперов нулевых и всяких рок-групп, больше половины которых я не знал. Раньше его кровать стояла у окна. Теперь же от нее остались только царапины на полу.

Я все думал, пытался догадаться, откуда она приехала. Все-таки за свою жизнь насмотрелся достаточно детективных сериалов по «НТВ», чтобы иметь в сыскном деле хоть какое-то понимание. Даже мысленно соединял улики на специальной доске выдуманными красными нитками.

Почему она приехала к нам? До трассы рукой подать – минут десять и ты уже несешься по новой дороге, еще не растерявшей аромат свежего асфальта, и останавливаешься в куда более приличного вида заведениях. Там тебе и мойка, и кафе, и пылесос, и все достижения современного общества. Так зачем было приезжать к нам?

Может, местная. Но ведь не похожа! Даже если она и переехала совсем недавно, то все равно должна была измениться. Если бы она пробыла под южным солнцем хотя бы неделю, то покрылась бы загаром, пусть и кривым, опалившим только руки по локоть. А вот кожа Тони была бледной, почти белой, словно зубная паста. В ней, казалось, нет ничего здешнего. Я бы не удивился, если бы увидел Тоню на обложках журналов или в рекламе шампуня для волос, какие постоянно крутили по телевизору.

Я так долго размышлял, придумал так много причин ее появления, возможных и совершенно фантастических, что не заметил даже, как прошло много времени и в дверь постучали.

– Димуль, иди завтракать! – раздался мамин голос, а живот мой, стоило носу уловить запах блинчиков, протяжно заурчал.

– Иду! – крикнул я.

– Поскорее! Я знаю, что ты давно проснулся.

За окном уже светло, через белую ажурную шторку пробивались лучи солнца. На кухне что-то оживленно обсуждали, а я бродил по комнате и собирал одежду. Со стула стянул футболку, из-под стола достал штаны, пригладил кудрявившиеся волосы и решил, что выглядел не так уж плохо для человека, впервые начавшего думать о чем-то более масштабном, чем о прогулке, после сдачи экзаменов.

Я оделся, прошел мимо комнаты Аленки, отодвинул деревянную шторку. Небольшая кухня пропиталась ароматом сладкого теста. Казалось, его можно было даже разглядеть на фоне голубых обоев, таким плотным он был. Холодильник, увешанный нашими детскими рисунками и магнитами, привезенными из путешествий, тихо гудел.

– Всем доброе утро.

Папа щелкал каналы пультом, завернутым в пакет. Лицо его заросло щетиной, а глаза будто бы еще не проснулись. Мама оставалась такой же цветущей. Она совсем недавно покрасилась и купила новый домашний костюм.

– Как спалось? – спросила она, а от ее голоса живот заурчал еще сильнее – таким мягким и сливочным он был.

– Хорошо, только еще спать хочется, – ответил я и сел за стол.

Аленка, сидевшая на соседней табуретке, ударила меня ногой по коленке вдруг восликнула:

– А Димка у нас соня! А Димка у нас соня!

Я мог только улыбнуться.

Когда мама наконец-то расставила еду на столе, а папа остановился на «Умниках и умницах», мы начали завтракать. И, конечно, моя задумчивость, вдруг сменившая прежнюю безалаберность и беззаботность, не осталась без внимания:

– Ты опять смурной. Что-то случилось? – спросил папа, накалывая круглый блин на вилку и окуная его в банку сметаны.

– Да, Димуль, ты какой-то грустный. Что-то случилось? – спросила мама.

А мне стало не по себе.

– Ты только скажи, мы все решим, – сказали они, кажется, в унисон.

– Да так, думаю все о работе. Нужно же решать, куда двигаться дальше.

Я заел задумчивость блином. Живот довольно ухнул. Мама готовила восхитительно – сладкое тесто так и таяло во рту, а сметана оставляла на языке приятную кислинку.

– Ну, придумаешь что-то, – сказала мама и подложила Аленке еще пару блинчиков. – А если что, договоримся с Денисычем. У него в магазине всегда есть работа.

Я невольно поежился, когда вспомнил Денисыча: щуплый, черный от загара и вечно раздраженный дед, который терпеть меня не мог после того, как мы с Костиком однажды случайно сломали его забор.

– Да здесь нет особо работы, – пробурчал я.

– Тогда в городе. Спрошу у Томы, что у нее с аптекой.

– Твоя Тома даже с собой разобраться не может, а ты хочешь ей Димку нашего поручить, – сказал папа.

– Ну а что ты хотел? Развод – дело сложное! У нее все-таки двое детей.

– Тогда и Димку не впутывай в ее Санта-Барбару.

– А куда ты предлагаешь его впутать? Ты-то его к вам на завод не смог пристроить!

– Потому что на нефть без умений и диплома не возьмут. А полы подметать можно и на заправке, – ответил папа и громко стукнул зубчиками вилки о тарелку.

Мама подняла подбородок и демонстративно шлепнула на тарелку громадную ложку сметаны. Я вжался в спинку стула. Мама сметану не ела.

– Тебя самого ведь туда устроили, – сказала она.

– Двадцать пять лет назад, Вер. И не инженером, а так, подсобным.

– Ну поговори там!

– Да как я поговорю?! – воскликнул папа, но, как только понял, что повысил голос, замолчал и снова перенастроил громкость. И меня спросил уже тише: – Ты хочешь на инженера учиться?

– Да как-то…

– Вот тебе и ответ, – сказал он маме. – Языком чесать можно сколько угодно. Только без «корочки» он на нормальной работе не нужен. Я и техникум, и институт окончил. И ждал, работал. Ничего просто так не бывает. Работать надо!

Мама, кажется, успокоилась. После рождения Аленки она уволилась, и разговоры о работе вгоняли ее в тоску.