Безопасный человек. Странная история обычного города

– Стоп, погоди, Мить, вода же ледяная. – Несмотря на дневную жару, ночи были ещё холодными, вода вряд ли была теплее пятнадцати градусов. Я отошёл назад, как когда-то он сам на проезжей части. – Я не буду туда прыгать…

Он перебил, достал свою тетрадь, раскрыл сильно потрёпанные страницы в самом конце:

– Смотри, – указал на схематичное изображение человечка, который очевидно изображал меня, падающего в воду Москвы-реки. – Вот здесь. Ты должен будешь встать на камень, – он махнул рукой в сторону огромного бетонного куска, лежащего возле самой воды, упираясь прямо в ограждение, погнув его. – Я всё подсчитал, высота камня и берега будет оптимальна, вхождению твоего тела в воду. Короче, ты не ударишься слишком сильно. Так, может пара синяков на коленках. И вместе с тем, можно будет измерить твои ощущения, так как этой высоты достаточно, чтобы считать её опасной.

– Мить, с тобой всё нормально? В прошлый раз ты считал меня безумным. Но, похоже, с ума тогда сошёл ты сам. – Я понимал, что он говорит серьёзно, но не хотел верить, что мне надо сигануть в холодные, зелёно-буро-синие непрозрачные воды Москвы-реки, чтобы доказать собственную неуязвимость.

– Ну, по моим наблюдениям тебе ничего не угрожает. Ты, пойми, Сел, нужно выяснить, что будет, если опасность станет неотвратимой. – Он пристально посмотрел в глаза. – Понимаешь, когда ты выходишь на проезжую часть, то сам регулируешь уровень опасности и защиты. Машины останавливаются, ты становишься препятствием. Кстати, вот ещё один вопрос, который нужно выяснить, каким препятствием ты становишься? Судя по всему, очень заметным, раз вообще всё останавливается в видимом обозрении.

Я снова посмотрел вниз. Вода была жуткой, прыгать в неё совершенно не хотелось. Митька продолжил:

– Сейчас, когда ты прыгнешь, от тебя не будет зависеть ни-че-го. – Он произнёс это «ничего» по слогам, делая на этом слове ударение, – Не будет никакого препятствия между тобой и водой. Разве, что ты зависнешь в воздухе. Но если так случится, – он ещё раз пристально на меня посмотрел, – тогда тебя точно нужно изучать и уже явно, не мне. Такого не бывает.

Я кивнул с сомнением. Мы словно поменялись ролями. Я сомневался, а тот был уверен. Я волновался, а он был невозмутим. Я осознавал, что Митька был прав. Я до сих пор не задумывался над этим. Оставался ли я в безопасности, спрыгнув с высокого дерева, или с пятиэтажного дома? Мог ли я вообще пораниться и погибнуть? Распространяется ли мой «дар» на ситуации, если я сам выберу опасность. Если подойду к краю и как сейчас, спрыгну вниз? Размышления уничтожили зарождающийся страх, появилось любопытство, хотя сама мысль об этом казалась какой-то невозможной.

– А что будет, если я расшибусь насмерть?

Митька усмехнулся, отрицательно покачал головой.

– Нет, точно не расшибёшься. Я рассчитал высоту и скорость вхождения тела в воду. В тебе где-то пятьдесят пять килограмм, так? При этом весе и высоте ты просто сильно шмякнешься. Ну, да ладно, это же не страшно. Кто не получал синяков?

Пришла моя очередь мотать головой, – Синяков? Ты издеваешься? Да не было у меня никогда никаких синяков. Не могу даже вспомнить, что такое физическая боль.

Он тогда посмотрел на меня с сомнением.

– Да, ты какой-то реально удивительный случай. Словно из книжек Беляева. Дожил до такого возраста без единого синяка? Серьёзно, Сел? Ты, где жил до этого, на Марсе?

– Скажешь тоже. – Я ещё раз обернулся на воду. – Ну, хорошо, давай, – согласился я. – Что нужно сделать?

– Да всё просто, иди к камню. – Он указал на часть бетонного блока. – Встань на него и прыгай.

– Вода холодная, ты знаешь? Там точно хватит глубины?

– Нет, не думаю, что холодная. Жара же, она утром уже прогрелась. Если что, я рядом и вполне сносно плаваю. Мы с отцом каждые выходные раньше на дачу ездили. А там река, знаешь какая! А мы туда-сюда её переплывали. Короче, не дрейфь! Прыгай. Остальное беру на себя.

Конечно, сказать, чтобы я совсем не боялся – нельзя. Плавать я, конечно, умел, да и холода не особо страшился. А здесь ещё и сказывался адреналин. Но всё-таки было странно прыгать в тёмную воду, кто знает, если эта бетонная штуковина лежит прямо возле ограды то, что может лежат там на дне?

Мы были в стороне от основного городского пляжа, поэтому Митька постоянно озирался, опасаясь, что нас заметят. Он ещё не привык к моему умению скрываться и видимо не предполагал, что при всём желании, в момент прыжка никто бы на нас внимание не обратил. О чём я не преминул ему сообщить. Со словами: «Во, точно!» он подтолкнул меня в спину. Мы оставались лишь детьми, играющими в учёных.

Что-то тёмное мигнуло в глазах. Что это было я на тот момент не понял. Я обернулся к другу. Митька, не реагируя, поднимал свои тетради с земли, не обращая на меня никакого внимания. Сначала как-то неуверенно и что-то бормоча под нос, но постепенно его взгляд прояснился и движения стали естественнее. Он собрал тетради в сумку, и побрёл обратно к автобусной остановке.

– Мить? – Позвал я его, уже понимая, что тот впервые попал под за мою «стеклянную стену». Конечно, он не обернулся. Ещё раз окрикнув, я сделал шаг назад. Всё это время я находился на бетонном валуне и уже даже снял майку, собираясь спрыгнуть. Что-то снова мелькнуло перед глазами. Как телевизионная помеха. Вспыхнуло и погасло. Доля секунды.

Я лихорадочно размышлял, что случилось? Что подтолкнуло его к моему влиянию? И тут меня осенило. Когда тот предложил спрыгнуть в воду, я, сделав шаг по направлению к возможной опасности, «включил» свою защитную систему. Видимо перед угрозой жизни создавалось какое-то возмущение и стеклянная стена, закрывала меня ото всех. Получается мой «дар» защищал лишь меня, а остальные просто попадали под влияние этой защиты.

Разумеется, я не мог летать и зависать над водой, скорее всего, думал я, я мог разбиться насмерть при желании. Таким образом у меня появлялся некий выбор? Я мог внять этому предупреждению, а мог пойти напролом.

Я вертел головой, то провожая взглядом Митьку, то взирая на воду и меня разрывало в обе стороны. Я готов был тотчас догнать друга и готов был спрыгнуть, чтобы окончательно утвердиться в своих выводах.

Мне никогда до этого дня не приходило в голову, попытаться сделать нечто такое, что невозможно отменить. Что не поддавалось регулировке. Мой «дар» – странная штука и порождал новые вопросы, когда исчезали другие. Соблазн был велик. С трудом отрывая взгляд от воды, я спрыгнул с бетонного валуна и побежал вдогонку к Митьке, чтобы всё ему рассказать.

Гораздо позже я всё-таки спрыгнул. И узнал ответ на свой вопрос.

Глава 8

Конечно, я всё рассказал Митьке. И о своей раздвоенности, и о своих догадках, лишь только умолчал о странных мимолётных помехах перед глазами, да я и забыл о них на тот момент.

На сей раз он внимательно меня выслушал и, разумеется, даже не сомневался в моих словах.

– Так, значит, любой, кто толкает тебя на свершение какой-то опасности, обречён попасть под влияние твоей «стеклянной стены», так? Ну, зато теперь мы точно знаем, что эта штука защищает только тебя. А все, кто попадает в круг твоего «дара», просто массовка. Значит, главное, чтобы ты сам был в безопасности. Знаешь, Сел, вообще теория «биополей» – это антинаучная чушь, но на тебя воздействует какая-то слишком явная штука, которую наверняка можно измерить. Хм… Это поле вокруг тебя, оно же не просто влияет на людей, оно скрывает тебя и показывает, им что-то ещё.

Я рассказал ему, что уже «перешерстил» все доступные мне энциклопедии от «Брокгауза и Эфрона» до «БСЭ», и нигде не нашёл описания чего-то похожего. Я перерыл все доступные мне научные журналы дома и в библиотеке, от детского «Юного натуралиста» до «Науки и техники». Но и в них не содержалось никакой информации, кто я такой. С одной стороны, благодаря этим поискам я узнал огромное количество интересных фактов, с другой стороны – ни один из этих фактов не помог мне ни на шаг приблизиться, к тому, что со мной происходило.

– Слушай, Сел, может ты вообще уникум? Я тут без твоего позволения, начал записывать всё, что ты мне рассказывал. Ну, мало ли… Мне кажется, если мне удастся поступить в МГУ, я просто обязан изучать тебя. Давай, если захочешь ещё поэкспериментировать – бери меня с собой.

Мы «экспериментировали» всё лето. Конечно, я часто проделывал это один, но в те дни, когда со мной был Митька, мы отрывались на всю катушку. В результате этих экспериментов я убедился, что был прав насчёт «рукоположения». Если я дотрагивался до человека, то тем самым выводил его из-под влияния «стеклянной стены» и тот видел всё, что видел я.

Когда я спрашивал, что или кого Митька видел в эти моменты перехода, он чаще всего отвечал, что ничего. Но иногда, как-то странно хмыкал и взгляд его становился испуганным. Возможно, он не говорил мне всего и видел что-то действительно пугающее. Лишь позже признался, что почти ничего не мог вспомнить.

– Просто, Сел, я не знаю, что вижу. Ощущение, что вижу будущее. И мне кажется, я видел себя мёртвым.

Я выяснил ещё одну особенность. Мой дар воздействовал непродолжительное время. Когда Митька попадал под моё воздействие, то вспоминал обо мне лишь на следующее утро. Позже он рассказывал, что иногда, кроме мертвого себя, видел странного человека, лица которого не мог вспомнить.

Теперь я знал, что люди, которые попадали за мою «стеклянную стену» уже на следующий день вспоминали о своих намерениях, но правда забывали о том, что с ним происходило в предыдущий день. Получается, те алкаши возле рынка спокойно могли подраться и в следующий раз. А те уроды, которые избили Митьку, могли поймать его на следующий день. То есть люди, которые замышляют что-то ужасное, могли сделать это буквально через сутки после моего воздействия. Выходит, если мне предстоит «обезопасить» что-то действительно серьёзное, я должен буду проследить за дальнейшими последствиями. И вновь появлялся новый вопрос – как мне должно это сделать?

Лето уже подходило к концу, когда я решился рассказать другу и о «Кире из Питера».

– Не, Селен. Я видел эту вашу Киру. Родители знаменитые журналисты. Там отец один – ого-го! Тоже мне жених – Селен Корионов. – Он засмеялся. – Ты же понимаешь, что она не простая девочка. Это она сейчас возможно не понимает своего положения, но поверь мне, Сел, когда поймёт – выберет точно не тебя. Ты, конечно, видный парень, но не для таких, как она. – В тот момент его голос стал серьёзным.

– Да я это знаю. – отмахнулся я, понимая, что он на сто процентов прав.

Обо всём этом в тот момент мне думать не хотелось. Я хотел отвлекаться от возникающих мрачных, упаднических мыслей. Поэтому пытался отгонять их просмотром бесплатного кино. Я пересмотрел в нашем кинотеатре все фильмы, некоторые даже по нескольку раз. Проехал «зайцем» на электричке до какого-то безымянного дачного посёлка и обратно. Вечерами задерживался возле «Гаваны», мешая местным парням подраться. Пересекал проезжую часть в самых неожиданных местах перед носом у водителей, вынуждая их тормозить.

Митька был не против таких развлечений, хотя по началу отговаривал меня, а затем и сам стал принимать в них участие. Всё лето мы дурачились. Бегали с ним на фильмы «детям до шестнадцати», съездили на ВДНХ, успели ещё до того, как его заполонили рыночные «комки» – павильоны для продажи китайско-турецкого ширпотреба. Словно прощаясь с этим комплексом, который под напором новой эпохи менялся, мы два раза подряд сходили в Космический павильон.

Мне всегда нравилось всё, что связано с космосом. Я благоговел перед наукой и фантастикой. Но относился к ней, не как Митька, который пытался всё понять, измерить, изучить, запаковать в расчёты, а затем построить некий сверхмощный компьютер, сочетающий искусственный разум из книг Азимова и Брэдбери. Для меня все научные открытия были, как картины «Амаравеллы»[1 - Объединение молодых русских художников-интуистов или «космистов» 1923—1928 гг]. Красота, основанная на научных знаниях. Космизм. То, что сплеталось в науку и, наверное, магию. Хотя, это не точное слово. Не магию. В загадку.

Я поначалу не был уверен, что сам хочу начинать конфликты, но показать свои возможности Митьке точно хотел. Уже не в первый раз я всерьез подумывал о том, чтобы перестать это делать и остаться таким как все. Но видя, как Митька смеется до колик в животе над лицами людей в моменты их трансформации, когда те переходили из одного состояния в другое, напрочь изгоняло эти мысли. Я был ребёнком и почти избавился от угрызений совести, однако все равно не мог загасить ростки стыда. Хотя бы потому, что люди были не виноваты, не угрожали и не нападали на меня.

Затем всё завертелось. 19 августа 1991 года случился политический переворот, названный «Путчем». Последний президент страны под названием Союз Советских Социалистических Республик, Михаил Горбачев, был отстранен от власти так называемым ГКЧП, объединением бывших соратников президента, которые решили взять управление в свои руки, как новое Временное правительство.

Государства, в котором я родился и вырос, к тому времени уже практически не существовало, а в то лето в Москву были введены войска. До этого момента мне даже в голову не приходило заявиться на какую-нибудь политическую манифестацию, но случилось то, от чего просто так было уже не отмахнуться.

Я до этого не замечал, что мир моего детства уже агонизировал и содрогался в конвульсиях. В марте и апреле 1991 года по всей стране прошли многотысячные антиправительственные митинги, а я нарочно запирался в своём мирке «безопасности» и спокойствия. Решал свои проблемы, и политика мне была совсем не интересна.

Но в тот день мы с Митькой решились поучаствовать, заодно и поэкспериментировать в этом столпотворении. Для нас те неспокойные события ещё не были историей или неотвратимо приближающимся крахом старой политической системы. В воздухе просто витало чувство напряжения и возбуждения. Будь я взрослее, кто знает, может быть постарался всё изменить? Кто знает, на что я мог тогда повлиять? Но, разумеется, я об этом даже не задумывался. Мои мысли занимали только поиск ответов на свои вопросы, эксперименты и Кира. И я был рад, что Митька находился в те годы рядом со мной и часто давал повод задумываться о хорошем, переключаться с эгоистических и агрессивных поступков. Если бы не он, я превратился в чудовище гораздо раньше. Я был – эмпириком, он – рационалистом. Вместе мы дополняли друг друга.

В тот день мы с ним решили съездить и попробовать «поэкспериментировать» в самой гуще событий. Для нас они не были переломом, а просто ещё одним полем для игр в неуязвимость.