Над Доном-рекой

– Всё, что осталось. Помоги, Акимыч, похоронить по-человечески: могилу выкопать, гроб, крест, священника позвать надо…

– Экая вы, Варвара Платоновна, – укоризненно покачал головой дворник, взяв сережки. – Кто же в такое смурное время золото в ушах носит? Что смогу, сделаю, а только воля ваша: не стал бы я крест ставить. Красные свежий крест увидят, решат, что белый генерал похоронен, дальше сами знаете…

***

Тишина в пустом городе сжимала сердце, давила на уши. Казалось странным, даже невозможным, что когда-то по булыжным мостовым цокали подковы лошадей, громыхали телеги, лязгали трамваи, в которых азартно и громко переругивались кондуктор с пассажирами, звенящими голосами о чем-то спорили гимназисты…

В ушах раздавался лишь глухой стук комков заледенелой земли о гроб. Вдруг вспомнилось, как в другие годы плыл в эти часы над городом колокольный перезвон, как благостно спешили на службу в церковь… Не было перезвона, не было, похоже и священников в городе. Как ни старался Акимыч, так и не смог привести священника. Она сама прочитала над Харитоном молитву, перекрестила. Почему-то подумала, что больше никогда уже не сможет заплакать…

Дома, как ни странно, горел свет. Вася стоял у зашторенного окна, Лена сидела на диване, словно ничего и не случилось за этот длинный день…

– Варя, как хорошо, что ты вернулась,– Вася бросился к ней, стал расстегивать шубку, помогая раздеться, – а я уж все глаза проглядел. И Лену боюсь одну оставить, ей кажется: у нее схватки начались. Где ты была так долго?

– Почему вы не уехали? – Варя тяжело опустилась на диван, закрыла глаза. – Ты ходил к Николаю?

– Да. Знаешь, лишний раз восхитился: какое все-таки изящное здание Эберг выстроил! Как хороша эта колоннада у парадного входа, расходящаяся в стороны четырехмаршевая лестница… А зимний сад, центральный зал под стеклянным фонарем, фонтан на заднем дворе…

Вася бы еще долго и многословно перечислял достоинства особняка, если бы Варя не перебила:

– Ты договорился с Николаем?

Вася осторожно взглянул на Лену:

– Нет, они уже уехали в Новороссийск. Во всяком случае, мне так сказал сторож.

С удивлением Варя почувствовала, что не в силах даже расстроиться:

– Что же мы теперь будем делать?

Вася вздохнул, почему-то вспомнил мусор на коврах в особняке Николая, опрокинутое в спешке растение в кадке, гулкое эхо, разносящееся по анфиладе комнат и твердо ответил:

– Будем жить.

Эпилог. Август 2017 года

Обнажённый до пояса старик в выгоревших, растянутых тренировочных штанах растерянно смотрел на то, что каких-нибудь полчаса назад было его домом. Рядом догорали дома соседей. По залитой водой улице текли потоки сажи, ветер разносил пепел и удушливый запах мокрой гари…

– Василий Александрович! Василий Александрович! – сквозь оцепление полицейских прорвалась женщина лет сорока, из тех, которых ничто не остановит.

– Слава Богу, Василий Александрович, вы живы! Мне Петя позвонил: «По телевизору сказали, что Говнярка горит», – самому-то ему с работы никак, я сразу к вам, а тут не пропускают, – женщина с укоризной оглянулась на капитана полиции. – Я ему говорю: «Свекор у меня тут…»

Женщина непрестанно поправляла одной рукой сползающую с плеча бретельку цветастого ситцевого сарафана, другой пыталась удерживать подол юбки, раздуваемой ветром, а глаза с тревогой смотрели на старика:

– Как сердце, Василий Александрович? Вы лекарство-то хоть какое-нибудь прихватили? По телевизору передали: «Неосторожное обращение с бытовыми приборами», – а я тут уже наслушалась, все про поджог говорят. Вам ведь тоже предлагали продать землю застройщикам, да? Надо же, весь район сгорел, горя-то сколько…

Женщина искренне всхлипнула, но тут же деловито посмотрела на свекра:

– Документы спасли, Василий Александрович?

Перехватила из его рук большую обувную коробку, стала в ней рыться… На землю полетели пожелтевшие листы бумаги, исписанные выгоревшими чернилами.

– Перестань, Настасья, – старик с трудом наклонился, аккуратно поднял разлетевшиеся листки, попытался очистить от грязи…

– Над Доном-рекой, – с трудом прочитала первые строчки, написанные неразборчивым почерком, – что это, Василий Александрович? А где паспорт, пенсионное удостоверение…

– Нет паспорта, – Василий Александрович усмехнулся, – придется без паспорта помирать. А это, Настасья, самое ценное, что у меня есть, кроме твоего Макарки. Был бы он со мной – внука бы спасал, а так – вот, для него…

Старик аккуратно сложил листы в коробку.

Вот так же когда-то аккуратно одной рукой складывал эти листы в коробку дед Вася, заменивший ему отца, погибшего на фронте. Смеялся: «Ты, Васятка, ещё молод, не понимаешь: жизнь – не с нас начинается и не на нас заканчивается. Она длится, пока есть кому помнить. Ты над моими воспоминаниями подшучиваешь, так напиши лучше. Мне не удалось писателем стать, может ты станешь…

– Название ты, дед, избитое придумал, – со знанием дела морщил нос недавний выпускник журфака. – И вообще, обрывки какие-то, словно лоскутное одеяло. Да, и еще – любви у тебя мало. Сейчас такое читать не будут.

– Я не для других писал, для тебя, Васька. Выбирал те лоскутки, от которых сердцу теплее. И не любви, а слов про любовь – мало, это разные вещи. Любви-то на всю жизнь хватило.

Василий Александрович вытер вдруг заслезившиеся глаза. Совсем стар стал. Жизнь прожита. А о главном, о деде так и не написал. Может, Макарка напишет – есть у него вроде склонность к слову.

Над останками домов, в которых совсем недавно грустили, радовались, плакали, верили, витали копоть и гарь. Ветер подхватывал их и уносил к Дону: туда, где качались, отражаясь, первые звезды, а в прибрежном бурьяне цвел татарник, да поднимались лиловые столбики люпина.

В оформлении обложки использована фотография с сайта https://pxhere.com/ по лицензии CC0.

notes

Примечания

1

головной убор казачек в конце XIX века – кружевная, чаще черная косынка с очень длинными концами, присобранная по кромкам на нитку.

2

здания, напоминающие конюшни, иногда из досок и кирпича, чаще из камыша, в которых обрабатывали и заготавливали рыбу.

3

сезонный рабочий в порту, который таскали мешк, либо другой груз на спине либо на плечах.

4

рабочие в порту, которые перевозили груз на тачках.

5

Городовой конца XIX века был вооружен свистком, револьвером и солдатской шашкой, непочтительно прозванной в народе «селедкой».

6

место за чертой города, где пасли скот.