Над Доном-рекой

Варя не спрашивала. Лишь однажды не удержалась, увидев Васину заметку в «Маленькой газете», выпускаемой на деньги Николая Елпидифоровича. «Маленькая газета», содержала все разделы больших газет, а злости, изливаемой ею на большевиков, хватило бы на несколько крупных изданий.

– Вась, ты на чьей стороне? За кого?

Вася взмахнул остатком искалеченной руки, раздраженно ответил:

– Вот это позволяет мне не быть на чьей-либо стороне. Я, Варя, за себя и за тебя. Мало?

Помолчал и заговорил уже спокойнее:

– Правду тебе сказать, я и сам не знаю: за кого. Когда ехал домой из госпиталя, пристал ко мне в поезде мужичок. Тоже, видно, повоевавший, фронтовой каши вкусивший. И до того он меня попрекал да изводил, с какой-то злой радостью, точно из-за меня поражения на всех фронтах случились, и Государь Император из-за моего скудоумия отрекся… Я его спросил: «За что ты так ненавидишь меня? Мы же в одних окопах вшей кормили, и я за твою спину в бою не прятался». А он так спокойно, с растяжкой в ответ: «За то ненавижу, что ты, барин, мне «ты» говоришь, а самого передергивает, когда я в ответ «тыкаю», да про «ваше благородие» не вспоминаю. Ты как был барином, так и остался, сколько бы вши тебя не ели. И бесит тебя, что я себя равным считаю…». Помолчал и добавил: «То, что веками копилось, ни за месяц, ни за год не изживешь. Даст Бог, наши дети или внуки равными станут, а может, и тогда кто-то обиду припомнит…»

Вася задумался.

– А знаешь, Варя, я ведь и правда, хоть убей, не мог заставить себя сказать ему: «вы». В юности мы с Петькой, с Николаем были за какого-то другого мужика, а не за этого, наглого и фамильярного…

Больше к этому разговору не возвращались, но Варя радовалась каждому Васиному посещению. Ей казалось: он понемногу оттаивает, бытовые заботы о хлебе насущном отодвигают боль утраты на второй план.

Вот и сейчас Варя немного успокоилась, подойдя к дому и разглядев в щелку между неплотно задернутыми шторами колеблющийся огонек свечи: Вася пришел.

Прямо в дверях громоздилась пара обшарпанных чемоданов, хмурый Вася стоял у окна, а на диване в длинном пальто, с цветастым платком на плечах сидела молодая женщина, судя по виду, на последнем сроке беременности.

– Добрый вечер, гости дорогие.

Вася обернулся:

– Да уж, добрее и ожидать трудно, – показал рукой на беременную женщину. – Это Лена. Она с нами поедет.

Заговорил, горячась:

– Только подумай, Варя, что матушка выкинула. Сговорилась с баронессой Штром уехать на машине. Ладно, меня в последнюю минуту предупредила, дескать, мест нет – не рассчитывай. Но Лене-то выговорила: «От беременных в дороге никакой помощи, одна обуза».

Женщина в пальто с трудом поднялась, сделала несколько шагов и упала перед Варей на колени:

– Христом Богом прошу, не гоните, Варвара Платоновна. Страшно мне одной. Уж так страшно. А Сашка-то шевелится уже, скоро наружу запросится. Я, клянусь, в тягость не буду. Все сделаю, что скажете, только не оставляйте меня. А Сашку я родить должна, в церкви поклялась, – по простому испуганному личику текли ручейки слёз, оставляя на щеках светлые бороздки.

– Что вы…

Растерявшаяся Варя попыталась поднять плачущую, но она упорно цеплялась за полы ее коротенькой шубейки и приговаривала:

– Не гоните, Варвара Платоновна, позвольте с вами быть.

– Конечно, Лена, конечно, – Варя с напряжением всё-таки посадила нежданную гостью на диван, кивнула головой Васе, прося выйти в переднюю.

– Вась, я правильно поняла: Лена – ваша горничная? Объясни толком: кто такой Сашка, и вообще, кто отец ребенка? Ты?

– Хорошего же ты обо мне мнения, тётушка, – усмехнулся Вася. – Да просто: пожалела наша Лена какого-то солдатика. Он перед тем, как уйти, наказал: «Девка или парень будет, назови Сашкой, чтобы знал я: не зря жизнь прожил». Уж не знаю, где она там в церкви клялась, но, может, и правда: жизнь продолжаться должна, даже когда всё против…

– Уверен, что надо уезжать?

Вася не ответил, и Варя не стала настаивать:

– Давайте чай пить, утром разберемся. Кондитерская Филиппова, увы, не работает, но хлеб я принесла.

– Я заварю, где у вас чайник? – Лена поднялась с дивана, роняя на пол платок, с трудом приседая, чтобы поднять его.

– Нет, Леночка, сегодня вы – гость, но пальто снимите, – Варя пристроила пальто на вешалку в передней. Вешалка, на которой висело уже два пальто, покачалась – покачалась и с шумом рухнула на пол, всем своим видом демонстрируя: когда рушится жизнь, и ей, деревянной, отставать – не след.

– Пусть, – махнула Варя рукой, – не было бы большей беды.

– Пешком мы далеко не уйдем, – озабоченно сказал Вася. – Я попробую завтра утром поговорить с Николаем.

Усмехнулся:

– Вот ведь человек… Сначала против царя был, чуть в тюрьму не угодил. В восемнадцатом при Краснове вошел в правительство, управлял Отделом торговли и промышленности. Да Краснов немцам за поддержку зерно обещал, а Николай отказался: «Хотите донское зерно – берите, но мешки не дам». Теперь уже немцы его в тюрьму посадили. Атаман «Всевеликого войска Донского» брошюрки социалистические вспомнил и выразил Николаю недоверие. А в феврале следующего года Николай в составе Войскового Круга принял отставку Краснова. Потом при Деникине – управляющий отделом пропаганды, но, видно, и тут отношения не сложились. Слишком уж самостоятелен и строптив…

Варя вздохнула:

– Лишь бы согласился взять с собой. Я загляну утром в больницу, возьму кое-какие лекарства, судя по всему, – взглянула на Лену, – могут пригодиться.

Им казалось: время в запасе еще есть.

***

Разлилось небо над Доном. Высокое, далёкое… Звёзды в реке колышутся, щука плещется, хвостом бьет, срывая с крючка наживку… В серовато-лиловой дали размыты очертания берегов, смотришь сквозь туман, не разберешь: закат ли, рассвет…

Босиком ступая по шелковистой траве, прошла казачка по воду. Ойкнула, шагнув в прохладную воду, не снимая коромысло с плеча наклонилась, наполняя ведра. Тонкие щиколотки мелькнули и спрятались под оборкой длинной малиновой юбки…

На берегу у реки татарник алеет. Колючка-недотрога, а малиновые головки цветов для сердца милее розы…

Мысли путаются. Неужто закат такой ранний? Или поздний восход?

И Варя, Варюшка в красной кофте с баской нагнулась, выбирая на мостках рыбу…

– Прости меня, Варенька, изломал я наши жизни.

***

– Варвара Платоновна, взгляните, будьте любезны… Не в себе солдатик, что ли?

Красные в городе или белые, дорожки от снега вместо дворника никто не почистит. Акимыч всего пару раз взмахнул лопатой, да и приметил возле скамейки на снегу человека. Без шапки, на ветхой солдатской шинели погоны срезаны, на ногах драные опорки, а тонкие, смуглые пальцы рук беспокойно шевелятся, словно ищут что-то…

Варя подошла, наклонилась, с трудом удержалась от вскрика:

– Николай Алексеевич приёел уже?

– Так и не уходил он.

– Акимыч, пожалуйста, найди его, позови…