Вспомнить всё

– Александр Федорович Керенский, блестящий адвокат, самый известный оратор Думы, генеральный секретарь Верховного совета «Великого востока народов России», – представил его нам отец Сони. – Попомните мои слова, дорогие, – этот человек станет гордостью России, великим человеком, который будет воплощать в себе милосердие, гуманизм, свободу и демократию. Уверен, что за ним пойдут сотни, тысячи, миллионы людей. Вы даже представить себе не можете, что произошло на собрании в Госдуме. О! Это было незабываемо! Александр Федорович! Какое выступление! Признаться, я был сражен наповал. Более смелой, я бы даже сказал, более радикальной речи, обличающей бездействие правительства, в нашем болоте не звучало никогда. Да, настало время проснуться нашей многострадальной родине… Между прочим, императрица была в ярости. Она даже посоветовала нашему Императору повесить вас.

– Сергей Константинович, – усмехнулся Александр Федорович, – позвольте заметить, что мы не в собрании, а на балу, поэтому неуместно вести подобные беседы, особенно в присутствии столь очаровательных прелестниц… Кстати, хочу представить вам кое-кого… Николай, подойдите сюда. Вот, знакомьтесь, – Николай Николаевич Аничков. Мой друг и помощник. Рекомендую.

Я подняла глаза и остолбенела: предо мной, улыбаясь, стоял тот самый молодой человек, с которым я разговаривала всего несколько минут назад. Густо покраснев, я опустила глаза.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он, целуя мне руку.

– Вы уже знакомы? – удивленно уставившись на нас, поинтересовалась Софи. – Вот так тихоня!

– Нет, дорогая, – смеясь, заметила я, – мы не знакомы. Случайно столкнулись в зале некоторое время назад.

– Так как вы себя чувствуете? Хотите что-нибудь выпить? Или немного потанцуем?

– Я думаю, что лучше мы потанцуем, – смущенно ответила я. – Простите, мне так неловко.

– Ну что вы, – благодушно улыбнулся он. – Я всегда к вашим услугам.

Я не буду писать о том, как прошел тот незабываемый вечер и все последующие дни. Меня захлестнула всепоглощающая волна влюбленности. Да-да, любовь с первого взгляда, о которой я не раз читала в романах, часто подсовываемых мне Сонечкой. Но наши чувства расцвели наяву, а не на книжных страницах. Матушка благосклонно отнеслась к моему избраннику. Николай понравился ей сразу. Да разве мог кому-то не понравиться воспитанный, внимательный, мужественный человек, обладающий только положительными качествами. Кто-то может заметить, что таких людей не бывает на свете, а влюбленные барышни просто парят в мечтах, пребывают в мире грез, а потому их избранники – небожители. Да, для меня Николя был именно таким. Мы часто виделись, гуляли, посещали театр, катались на коньках, обменивались письмами и признаниями в вечной любви. Видя, как тяжело мне приходится, он взял часть забот на себя, в том числе и оплату счетов за лечение мамы… Ах, как давно это было! Было…

Но вот наступил февраль 1917 года, положивший конец беспечным дням, беззаботной суете. Старый режим, а с ним и старая жизнь, унеслись в небытие. Пришло новое суровое настоящее, которое полностью изменило не только ход истории России, но и самих людей…

Глава 7

Александр Федорович, как и предсказывал отец Сонечки, в дни Февральской революции стал одной из центральных фигур политического процесса в стране. Этому способствовала не только популярность Керенского в обществе, но и неутомимая энергия и смелость будущего главнокомандующего. Именно он на заседании Совета, которое проходило в конце февраля 1917 года, призвал парламентариев не подчиняться указам императора Николая II. В своей речи ярый революционер заявил о необходимости роспуска Думы и передачи всей полноты власти Исполнительному комитету Государственной думы. В те роковые для России дни именно Государственная Дума стала центром революционного восстания в Петрограде. Именно с ее трибун звучали призывы, обращенные к солдатам и простым гражданам, идти к Таврическому дворцу.

Весть о восстании в Петербурге облетела Москву вечером двадцать седьмого февраля. Город замер в ожидании чего-то страшного. На пустынных улочках купеческой столицы не было никого, кроме изредка проходившего патруля. Вместе с тем никто не спал. Да и как можно было спать в ту ночь, когда решалась судьба государства, судьба каждого жителя огромной страны. Из-за того, что связь со столицей прервалась, по Москве поползли пугающие слухи. Страх поселился в душах людей. Все ждали рассвета…

Николя вот уже больше недели находился в Санкт-Петербурге. Боже! Как я волновалась в ту ночь, не зная, что с ним, где он. Мой избранник был очень близок к Керенскому, поэтому я догадывалась, что он находится в самой гуще событий. А они развивались так стремительно, что порой мне хотелось спросить себя: «А со мной ли это все происходит? Не приснилось ли? Не были ли те дни лишь страшным сном?»

Утром пришла телеграмма из Санкт-Петербурга, точнее, Петрограда, как стали именовать город на русский манер с августа 1914 года, с подтверждением того, что над нашей несчастной Родиной поднялась заря новой жизни. Тогда еще никто не знал, чем Февральская революция обернется для России. Люди, руководившие в те дни страной, хотели для нее лучшего будущего. В мечтах первые революционеры видели Россию богатой, свободной и демократической державой. Однако, наделав много ошибок, они потеряли власть, отдав многострадальную родину в руки тех людей, кто впоследствии массово истреблял население ради достижения СВОИХ целей.

Я всегда была далека от политики. Впрочем, как и многие другие мирные обыватели. Мне хотелось только одного: мира и стабильности. Поэтому я старалась не вникать в то, что происходило в те дни на улицах города, и не участвовать в митингах и собраниях. Да и когда мне было этим заниматься? С приходом новой власти жизнь в городе полностью изменилась: никто не работал, предприятия закрывались одно за другим. Последние жильцы съехали, оставив меня и маму ни с чем. Денег почти не было, впрочем, как и еды, так как вслед за заводами начали закрываться и магазины. Дошло до того, что стали выдавать карточки на хлеб и сахар.

Прошло две недели, а о Николя так и не было никаких известий, кроме той короткой телеграммы, которую я получила через несколько дней после начала революции. Я не находила себе места от тревоги и страха за жизнь человека, в которого была безумно влюблена. Меня снедали разные мысли: а вдруг с ним что-то случилось, а вдруг его за что-то арестовали? Вдруг убили, сослали? Но иногда мне приходило на ум и другое: а если он разлюбил меня? Если бросил? Господи! О чем только я не передумала в те страшные для всех дни.

Но однажды вечером в нашу дверь постучались.

– Прасковья, – поднимая голову от шитья, приказала maman, – пойди, открой дверь.

– Сейчас, матушка, – засуетилась старая нянька, ставя на стол самовар. – Иду уже, иду!..

– Батюшки! – услышали мы из передней испуганный голос Прасковьи. – Неужто вы!

Я вскочила со стула ни жива ни мертва. От волнения я не могла произнести ни слова. Неожиданно в дверях показалась мужская фигура.

– Николя! – бросилась я на шею вошедшему. – Наконец-то! Боже мой! Я не верю своим глазам! Мой Николя!

– Да, милая, это я. Похудевший, уставший, но я, – засмеялся Николай, крепко меня обнимая. – Как же я скучал по тебе! Не проходило и дня, чтобы я не думал о том, как живет дорогой мне человек, что происходит с ним. Если бы ты знала, скольких трудов мне стоило уговорить Керенского Александра Федоровича… ты же помнишь его?.. отправить меня в Москву. Сколько доводов я приводил ему, говоря о необходимости моего присутствия здесь в столь неспокойное время.

– Значит, – немного отстранившись от него, спросила я, – ты теперь будешь работать в Москве?

– Да, милая, с завтрашнего дня я возглавлю комиссию, которая будет устранять недоразумения, возникшие между солдатами, населением и рабочими. Так что если найдется для меня комната, то я с удовольствием поселюсь поближе к тебе. Квартплату обязуюсь вносить вовремя.

– Николушка, – вмешалась в разговор мама, – мы всегда рады видеть вас. Выбирайте любую комнату. Они все в вашем распоряжении… Прасковья, накрой на стол. Новый постоялец проголодался с дороги!

– Эх, матушка, боюсь, что окромя картошки и есть-то нечего, – сокрушенно покачав головой, проговорила нянька.

– Так ты поищи, – сурово уставилась на нее мать, недовольная тем, что старая женщина стала перечить ей.

– Прасковья, там, в прихожей, чемодан стоит… перевязанный веревкой. Так ты возьми его да отнеси на кухню. Уверен, что в нем ты найдешь что-нибудь съестное.

С этого вечера Николя стал нашим постояльцем и моей опорой. Он помогал деньгами, часто приносил то сахарную голову, то муку, то молоко, то масло. Я была настолько счастлива, что не замечала ничего: ни развала страны, ни настроений, царящих в обществе. Не задумывалась и над тем, что моя счастливая жизнь приближается к полному краху с неимоверной быстротой. Тогда мне казалось, что все трудности, невзгоды, лишения – это временно. Впереди нас ждет свободная от царского режима жизнь в демократическом государстве. Об этом говорилось на каждом митинге, на каждом собрании. Они проходили везде: то на заводах, то на фабриках, то в Московской думе, то в театрах. Но постепенно эйфория, охватившая широкие слои общества в первые месяцы после свержения монархии, сошла на нет, и наступило осознание того, что разрушить все до основания намного проще, чем построить: все-таки пообещать и сдержать данное слово не одно и то же. Да, свобода слова, свобода печати появилась, но ею сыт и обут не будешь, ею не накормишь маленького ребенка и не вылечишь больного. В обществе начинало назревать недовольство. Временное правительство всеми силами пыталось угодить и левым, и правым. Впрочем, это лавирование вылилось в еще больший негатив и недоверие к новой власти. Положение осложнила и внутриполитическая борьба между эсерами, меньшевиками, кадетами, октябристами, трудовиками, а впоследствии между двумя ключевыми фигурами Корниловым и Керенским. Россию лихорадило. Вихрь кровавой революции постепенно начал затягивать в безумный водоворот все больше людей. И вырваться из него удалось далеко не всем…

Наступил июнь, а вместе с ним и вынужденное принудительное выселение из нашего дома и переезд в полуподвальное помещение. Даже вмешательство Николя не привело ни к чему.

– «Московский совет рабочих депутатов постановил безотлагательно реквизировать для своих нужд ряд помещений», – прочитала я вслух бумагу, которую передал мне свирепый на вид мужчина под два метра ростом. – Что это значит?

– Это значит, дамочка, что собирайте пожитки и выметайтесь, – грубо ответил мне стоявший рядом с ним тщедушный парень, нагло рассматривавший меня.

– А вы в курсе, что мой муж, – решила я немного приукрасить, – работает в Исполнительном комитете общественных организаций? Не думаю, что он обрадуется, прочитав эту бумажку.

Впрочем, я соврала не так уж и сильно: во-первых, Николя действительно перешел работать в комитет месяц назад, после того как по приказу Керенского расформировали судебную комиссию, а во-вторых, мы уже были помолвлены и готовились к свадьбе.

– Дамочка, не серчайте, – уже более дружелюбным тоном пробасил великан. – С муженьком-то вечерком, думаю, порешите обо всем. Авось и обойдется. Мы только приказ исполняем… куды пошлют, туды и идем. А покудова дозвольте откланяться.

– Мама! Мама! – закрыв за ними дверь, позвала я. – Посмотрите на это безобразие! И что нам теперь делать? Неужели мы оставим наш дом на разграбление варварам?

Я вбежала в гостиную и увидела сидящую в полном оцепенении мать.

– Что случилось? Вам плохо? Позвать доктора? Прошу вас, только не молчите!.. Мама, вы пугаете меня! – бросившись перед ней на колени, вскричала я.

– Господи! – еле слышно произнесла она, наконец. – Это что же происходит? Когда же закончатся наши беды?

– О чем вы говорите, мама?

– Я слышала, доченька, ваш разговор… Господи! Чем провинились мы пред тобой, что ты посылаешь нам столько испытаний?.. Кати, дорогая, поговори с Николушкой. Я не могу уехать из дома, где мы так счастливо жили все эти годы, и где выросла ты, где скончался твой отец… Умоляю тебя!

– Конечно-конечно, я обязательно переговорю с ним, как только он вернется домой. Я все сделаю, только вы не расстраивайтесь. Все образуется, – пообещала я матери, не особо уверенная в том, что разговор сможет повлиять на нашу дальнейшую судьбу.

Постановления различных комитетов, комиссий, судов нередко противоречили друг другу. Николя часто рассказывал о недопонимании и неразберихе в комиссариатах, управах, да и не только там. Всем хотелось руководить, часто не имея при этом ни образования, ни понимания того, каким образом это делается.

– Любимая, – прочитав постановление, сокрушенно покачал головой мой жених, – мне безумно жаль огорчать тебя и твою матушку, но, к сожалению, я не могу отменить постановление. Прости, милая, это не в моих силах. Без сомнения, я завтра пойду и переговорю с их председателем, но, боюсь, надежды на то, что они изменят решение, очень мало. Единственно, что я могу с уверенность утверждать, так только то, что смогу подыскать вам приличное жилье. Задача, безусловно, не из легких, но к завтрашнему вечеру, уверяю тебя, я решу проблему. Подготовь маму к переезду.

Он оказался прав: свободных помещений в Москве практически не было. Из оставленных польских городов было переведено множество учреждений, а также фабрик и заводов с их рабочими и служащими. К тому же после Февральской революции появилось немало новых организаций, которые должны были где-то размещаться.

Как он и предполагал, найти понимания у Федора Семеновича, возглавлявшего в ту пору Совет рабочих депутатов, ему не удалось, поэтому ближе к вечеру я и няня принялись собирать вещи. Горько было осознавать, что я никогда больше не увижу ни свою спальню, в которой жила почти с рождения, ни уютную гостиную, где мы так приятно проводили вечера, пока отец был жив.

– Le temps perdu ne se rattrape jamais… Le temps perdu ne se rattrape jamais