Друд – сын пирата

Общая камера представляла собой огромное помещение со сводчатыми потолками, опиравшимися на квадратные полуколонны. Вдоль стен тянулись глухие арки. Свет падал из маленьких окошек, находившихся под потолком. Углы общей камеры были завешены тряпками, за которыми некоторые узники устроили себе нечто вроде отдельного жилья. На каменном полу лежали то охапка гнилой соломы, то продавленный тюфяк.

На оборванного и голодного Друда мало кто обратил внимание. Сидевшая в одном из углов довольно большая компания, распивавшая вино, была сильно навеселе, однако какой-то безобразного вида субъект закричал:

–Тюремщик, принеси нам вина, хлеба и сыра! Мы будем пить за здоровье судьи!

–Деньги вперёд, господа, вы же знаете, – снисходительно ответил охранник.

Компания зашевелилась. Лохматые, оборванные люди расползлись, как крабы, бормоча и икая. С проклятьями и божбой нужная сумма была собрана и отдана охраннику.

– Сударь, если у вас есть деньги, – зашептал Линбурн мальчику, – вы можете отдать их мне, а потом заказывать на них всё, что вам нужно. Так будет сохраннее, ведь эти бродяги всё у вас отнимут.

–У меня нет денег, – ответил мальчик.

– Ну, как знаете, – сразу изменившись в лице, с презрением сказал тюремщик.

Дверь захлопнулась. Друд остался среди узников. Он огляделся. В камере находилось не менее шестидесяти человек. Один из них резко отличался от испитых, порочных и измождённых физиономий других обитателей. Это был молодой офицер, светловолосый, с небольшими усиками. Он сидел на каменной лавке, вделанной в стену, вытянув одну ногу. Его мундир, обшитая серебряным галуном треуголка и новые чёрные ботфорты выделялись среди одеяний остальных узников. Пространство вокруг него было пустым. Друд направился туда, сел у стены, обхватил руками колени и уткнулся в них лицом. Он не заметил, что офицер удивлённо и с недовольством посмотрел на него. Душу мальчика начало охватывать отчаяние. Он вдруг остро почувствовал свою малость и одиночество в окружающем мире. Ещё недавно он был сыном крупного судовладельца, а теперь он оказался никем. Судьба занесла его далеко от дома, бросила на самое дно.

«Неужели отец и правда был пиратом? – думал Друд. – Неужели Бог наказывает его через меня? Или он наказывает меня за жестокость к нему?»

При мысли о родителях одиночество мальчика стало почти осязаемым. Горе разверзлось внутри него, как пропасть. Страх за них, мысли об их и его собственной судьбе вызвали такие сильные спазмы мышц, что он чуть не застонал.

– Эй ты, – услышал Друд над головой, – деньги есть?

Он поднял голову и увидел тщедушное существо неопределённого возраста с испитым, плохо выбритым лицом. На нём была шляпа без полей, кафтан неясной породы и обувь, не позволявшая даже предположить, чем она была раньше – сапогами или башмаками.

–Нет денег, – сказал мальчик.

–Лучше отдай, поделим поровну, – сказало существо довольно нагло.

–Нет денег, – раздражённо отозвался Друд.

–Свернишейка, этот юнец мне грубит, – позвало существо кого-то на помощь.

К Друду подошёл человек высокого роста с довольно цветущей физиономией и длинными руками, кисти которых были непомерно большими. Было ему лет тридцать.

–Что же это мы, сударь? – обратился Свернишейка к мальчику. – Зачем сироту обижаем?

–Какого сироту? – спросил Друд.

–Друга моего, Нехлебайку. Нехорошо.

–Не трогал я его. Он денег просил, а у меня нет.

–А ты получше поищи, сударь мой. Небось, где-нибудь завалялся лейр – другой, – придвинулся к нему Свернишейка.

–Нет у меня денег.

–А вот мы проверим.

Не успел Друд опомниться, как Нехлебайка прижал к полу его ноги, а Свернишейка обхватил мальчика, точно спрут, так что он не мог пошевелиться. В одно мгновение великан ощупал его одежду и, не найдя ничего, несказанно удивился.

– И правда ничего, – недоумённо сказал он, надкусывая кусок хлеба, вытащенный из-за пазухи у мальчика.

– Эй вы, а ну, пошли вон отсюда! – повелительно сказал двум друзьям офицер.

– Уходим, сударь, уходим, – примирительно сказал Свернишейка, кланяясь.

Друд перевернулся лицом вниз, закрыв лицо и сжавшись в комок. Внутри словно оборвалась сильно натянутая струна. Беззвучные слёзы, словно вода, лились из глаз против его воли.

В это время пришёл тюремщик с вином и закуской для пирующей компании. Офицер подошел к нему, тоже заказал еды и ещё один тюфяк. Вернувшись, он склонился над Друдом:

–Ложись, братец, на мою постель.

Постель его состояла из набитого соломой высокого тюфяка, который, по сравнению с тем, чем владели окружающие узники, был почти роскошным ложем.

Когда тюремщик принёс заказ, офицер, расположившись на новом тюфяке, предложил Друду поесть с ним.

– Расскажи–ка, братец, как тебя зовут, и как ты сюда попал, – попросил он.

Друд рассказал. Офицер слушал его внимательно, но не поверил. Он подумал, что Друд – матрос с корабля, промышлявшего контрабандой, который разбился у берегов Скалла-Веры. По его мнению, выжив после кораблекрушения, Друд решил найти себе пропитание путём кражи курицы. Этому мнению способствовал крайне жалкий вид мальчика и его затруднённая от переживаемой обиды речь.

Самого офицера звали Иннокентиас Морны. Он сказал, что служит в полку, который несколько месяцев назад стоял в Кистоле, а теперь переведён в местечко возле столицы провинции – города Ваноццы. За то время, пока полк располагался здесь, Морны познакомился с сыном одного местного помещика. Неделю назад полк отправился на новые квартиры, а за два дня до этого офицер и помещичий сынок поссорились и договорились разрешить свой спор на шпагах. Узнав, что полк уходит до даты, назначенной для поединка, противник офицера стал распускать слухи, что Морны испугался и бежит. Офицер не мог спустить такого и, притворившись с помощью товарищей, что получил из дома тревожное письмо, добился от начальства разрешения на отлучку, после чего вернулся в Кистоль и уведомил об этом своего оскорбителя. Они уговорились встретиться в безлюдном месте за городом, но едва поединок начался, как появились вёльнеры и арестовали всех участников под предлогом, что дуэли запрещены законом. Морны не сомневался, что вмешательство вёльнеров организовал его соперник, потому что не успели они очутиться в тюремном здании, как заявился его отец – помещик и представил в качестве доказательства невиновности своего сына письмо, где офицер уведомлял соперника о своем приезде и желании встретиться. Выходило, что Морны заманил несмышлёного юношу в безлюдное место, где чуть не убил. Помещичьего сынка тут же отпустили, а офицера посадили под арест. Впрочем, он успел отдать распоряжения своему денщику, который сразу поскакал в полк. Теперь Морны со дня на день ждал, что товарищи ему помогут.

Иннокентиас Морны, проведя четыре дня среди подонков общества, рассказал о своём деле Друду потому, что проникся сочувствием к его тяжёлому положению, и потому, что вид его и речь всё-таки отличались от остальных обитателей камеры в лучшую сторону. Офицер расспросил мальчика о Мирлауде, где никогда не бывал, и пришёл к выводу, что до своего водворения на корабль тот жил в деревне и, возможно, был помощником лесничего. Судя по тому, что мальчик хорошо знал повадки зверей и науку о силках, ружьях и прочем охотничьем снаряжении, но при этом плохо отзывался о лесничем, Морны подумал, что выгнали его за браконьерство. причём это произошло недавно, так как в описании морской части приключений у парня были провалы в знаниях, касавшихся корабля. Ещё больше офицера укрепило в мысли о неправдивости рассказа Друда то, что он не смог описать Анистину, уверяя, что он находился в трюме, не смог говорить по-гречески, хотя должен был учить этот язык в школе, написал камнем на земляном полу камеры название порта Дьюри-Гентон с ошибкой. В общем, Морны решил, что имеет дело с юношей, который имел хороших воспитателей, но сбился с пути. Однако он не подал вида, оставив Друда в уверенности, что доверяет ему. Мальчик не замечал сдержанности офицера, так как был рад встретить человека, согласившегося его выслушать. Ночь прошла относительно спокойно. Нервы мальчика были так напряжены, что он долго не мог сомкнуть глаз, слушая, как храпят, стонут и бормочут во сне обитатели камеры.

Наутро заявился судейский чиновник и зачитал имена тех, чьи дела будут рассматриваться в первый день судебной сессии. Вызванные по списку узники собрались и ушли. Процедура эта вызвала у Друда ужас, тем более что он чувствовал себя плохо и весь день не вставал.

Вызванные вернулись под вечер. Восемь человек из них были приговорены к виселице за разбой и грабёж, повлекшие человеческие жертвы. Казнь назначили на послезавтра. Два человека из их числа раскаялись и провели весь следующий день в молитвах с пришедшим утешить их священником. Четверо напились вдрызг, а пятый, молодой парень, возглавлявший шайку, всячески рисовался, изображая, что ему всё нипочём. К этому парню допустили невесту, которая принесла ему новую одежду и рыдала в три ручья. В знак своей вечной любви она подарила ему обручальное кольцо, а второе поклялась не снимать до самой смерти, чтобы хранить верность своему возлюбленному и после того, как его не станет. Вожак шайки поклялся, что умрёт со священным залогом любви на руке, но едва невеста вышла, как он вызвал охранника, потребовал принести ему таз с горячей водой, бритву, а также еды и выпивки на всю стоимость кольца. Остаток вечера разбойник провёл, наряжаясь и прихорашиваясь, а ночь – в пьяном застолье.

К утру приговорённые были угрюмы и бледны. Раскаявшиеся бормотали молитвы. Вожак их нарядился настоящим франтом. Он продолжал шутить и доказывал, что голубой кафтан, принесённый невестой, будет под цвет его физиономии после казни. Когда они ушли, в камере установилась гнетущая тишина.

В полдень раздался звон колоколов на городских церквях. Это был знак, что казнь свершилась. Вечером вёльнер, стоявший на часах, рассказал о ней. Двое разбойников, раскаявшихся накануне, так ослабели духом, что до последней минуты держались за священника, просили у всех прощения, кланяясь с высоты эшафота на все четыре стороны, и всё время крестились. Четверо умерли нераскаянными грешниками. Всеобщий восторг вызвал вожак. Его молодость и прекрасный наряд, а также шутки даже с петлёй на шее, покорили не одно женское сердце. Он попросил не связывать ему руки и даже сам приподнял уголок платка, которым ему завязали глаза, в знак того, что он готов к смерти. Это вызвало такое восхищение публики, что посмотреть на его тело, выставленное в доме палача, собралась целая толпа. Девушки платили два лейра, чтобы поцеловать его.

Через день тюремщик принёс листовку с песней, посвящённой казни вожака грабителей, которую спешно отпечатали в городской типографии и уже распевали по всему Кистолю. Позже она разошлась по всей провинции. Звучала она так:

О чём судачит весь Кистоль?

Куда народ спешит?

О том, что схвачен Борн лихой

Весь город говорит.

Невеста Белл в тюрьму к нему

Бежит, что было сил:

«Мой друг, святой залог любви