Дух Фиилмарнен и его дети

Лежа на полатях, Гюрд никогда не жаловался. Он знал, что кроме его несчастий у Хиллы есть и свои собственные. О них он узнал из одного разговора между сестрой и отцом.

– Ты уже невеста, Хилла, пора подумать о замужестве, – сказал однажды отец.

– Я еще не собираюсь замуж, – ответила Хилла.

– Это, конечно, дело твое, но нам нужен работник. Целыми днями я с Гюрдом сижу в кузнице, изредка выходя на охоту, и поэтому вся семья зависит от того, что принесут за работу. Один день принесут много, а в другой – совсем ничего. Конечно, я не настаиваю, чтобы ты сейчас же вышла замуж, но помни, что мы остро нуждаемся в человеке, который бы не сидел весь день в кузнице, а занимался бы только охотой и рыболовством.

– Боюсь, отец, тебе долго придется ждать, пока кто–нибудь на мне женится, – вздохнула Хилла.

– Но почему? Разве ты не искусная хозяйка? – удивился отец. – А уж в меткости на охоте тебе может позавидовать сам Хиреворд Снайдерс – ты попадаешь белке прямо в глаз.

– Для того, чтобы на мне женился Хиреворд Снайдерс, мало попадать белке в глаз, – ответила Хилла.

Когда отец ушел, Гюрд спросил сестру:

– Неужели ты еще любищь Хиреворда Снайдерса?

– Люблю.

– А если он никогда тебя не полюбит?

– Какая мне разница, любит ли он, ведь я его люблю, – сердито ответила Хилла.

Но разница была, и большая. Однажды, когда ни отца, ни матери, ни Хелихелин не было дома, на дворе заливисто забрехали собаки. Хилла, возившаяся у очага в старой рубахе, перехваченной плетеным потрепанным ремешком, выскочила на улицу встретить гостя, но тут же нырнула обратно. Ее заалевшее лицо выражало растерянность.

– Кто там? – спросил Гюрд с полатей.

– Хиреворд Снайдерс! – ответила девушка, мечась по дому. – Ах, что мне делать, не выходить же к нему такой замарашкой!

– У тебя есть время переодеться, – сказал ей брат. – Собаки его не пропустят без твоего слова.

– И то верно! – Хилла бросилась к дубовому ящику с крышкой. Оттуда полетели пояса, головные повязки с бахромой, зеленые и желтые бусы. Наконец показался венец изысканий – рубашка с верхом из красной ткани и верхнее платье из выделанной кожи, отделанное бахромой и беличьими хвостами.

– Эй, хозяева, освободите меня, – донесся с улицы сквозь яростный лай собак голос Снайдерса.

Хилла быстро сбросила рубашку и натянула праздничное платье. К ее ужасу, оно оказалось коротким и узким в плечах. Из- под подола торчали стоптанные облезлые волчьи сапоги, замены которым не было. Хилла сжала зубами губы и, широко раскрыв глаза, чтобы не расплакаться, вышла к гостю. Со двора донесся ее успокаивающий голос, заставивший собак вмиг смолкнуть. Вскоре она вернулась в дом с гостем, чья волчья доха отливала серебром, а на лохматых сапогах и шапке налипли льдинки.

– Садись ближе к огню, – пригласила девушка.

Молодой охотник, поблагодарив, сел на придвинутую скамью, сложил у ног свою добычу – несколько зайцев и лису.

– А что, хозяина дома нет? – спросил он Хиллу, снимая лук со спины.

– Нет, дома только я и брат.

– А брат в кузнице?

– Нет, он болеет и не поднимается, лежит на полатях.

Хиреворд обернулся и встретился взглядом с потухшими, словно затянутыми пленкой черными глазами Гюрда.

– Извини, Гюрд, я тебя не заметил. Тебе очень плохо?

– Ничего. – Больной Гюрд явно не был расположен к разговору.

– Прости его, – тихо сказала Хилла, осторожно дотронувшись до рукава Хиреворда, – ему больно, он лежит уже месяц.

– У нас в поселке слышали, что твой брат часто болен зимой, но никто не знал, что он не поднимается.

– У Гюрда очень слабая грудь и распухают ноги. Он лежит каждый год почти до весны. Мне кажется, что болезнь тянется долго не только потому, что она тяжелая, но и потому, что он лежит совершенно один.

– Совсем один? – приподнял брови Хиреворд.

– Да. Отец целый день работает в кузнице. Мама занимается хозяйством, часто выходит. А я, если мама дома, помогаю отцу, а если ее нет, заменяю ее в доме.

– Послушай, – предложил Хиреворд, – а почему бы твоим родителям не обратиться к моей матери? Все знают, что она прекрасно лечит. Быть может, ей удастся поставить Гюрда на ноги раньше весны, ведь удалось ей вылечить Хилку Дурхана, вытащив наконечник стрелы, который ему вонзился рядом с сердцем. К тому же, я могу перевезти его к нам, чтобы ему не было слишком одиноко. У нас полно народу. Я сам буду сидеть с ним, а когда отлучусь, с ним побудет кто- то из сестер. Ты не бойся, ему не будет плохо, а если заволнуешься, то можешь в любой день прийти к нам.

Хилла почувствовала, как жар растекается по всему ее телу. Конечно, она и раньше знала, что Хиреворду свойственны простота обращения, открытость и готовность помочь всегда и всем, поэтому не было ничего удивительного в том, что Снайдерс искренне заинтересовался судьбой ее брата. Однако предложение взять Гюрда в свой дом показалось ей необычно великодушным.

– Гюрд, ты слышишь, Хиреворд предлагает переехать тебе в свой дом, чтобы его мать попыталась вылечить тебя, – сказала девушка вслух, подойдя к полатям, где лежал брат, а глазами добавила: «Тогда я смогу его видеть очень часто».

– Но я его почти не знаю, – пробормотал в ответ Гюрд. Он еще не забыл ссору на бревне через ручей.

– Как ты можешь так упрямиться, когда речь идет о том, чтобы ты поскорее встал на ноги? – возмущенно всплеснула руками Хилла, а глаза ее гневно сверкнули: «Как ты можешь лишить меня такой удобной возможности часто видеть Хиреворда!»

В этот момент домой вернулся Стиг. Выслушав от дочери предложение Хиреворда, старый кузнец сказал:

– Если бы твоя мать и вправду взялась поставить Гюрда на ноги, я сковал бы ей железный нож и выложил бы его ручку бирюзой. Но уверен ли ты, что мой сын не будет в вашем доме в тягость?

Те же сомнения возникли у вернувшейся с охоты Ойглы. Порешили на том, что Хиреворд отправится домой, а завтра, если его мать возьмется лечить Гюрда, приедет за ним. Отдав в починку свой сломанный охотничий нож, Снайдерс ушел.

Всю ночь Гюрд не спал. Никогда раньше не приходилось ему покидать свой родной дом. К тому же, одно дело, если бы он пришел к Снайдерсам сильным и здоровым, и совсем другое, когда его привезут беспомощным и больным. Жаловаться и просить отказаться от этой затеи Гюрд не посмел: родители сочли бы такой отказ верхом неблагодарности. Оставалось надеяться, что Хиреворд не приедет.

Под утро Гюрд задремал. Однгако, как все больные, спал он чутко. Услыхав на дворе лай чужих собак, Гюрд понял, что от нежеланных гостей ему не отвертеться. Что творится за распахнутой дверью, мальчик со своих полатей не видел. Он лишь слышал завывание ветра, загонявшего на порог тучи снежинок, вспыхивавших последним своим серебристым светом перед тем, как сгинуть в жаркой духоте дома, да веселые голоса снаружи. Вскоре все прояснилось. Оказывается, мать Хиреворда не только согласилась взяться за лечение, но и сама вместе с сыном приехала за больным.

Мать Хиреворда звали Алиа. Она была высокой, широкоплечей и сильной как мужчина. Хиреворд, необычайно развитый и сильный по сравнению со своими сверстниками, рядом с матерью смотрелся как миниатюрная девушка. В семье кузнеца, где все, покоряясь воле молчаливого Стига, были немногословны, Алиа, брызжущая здоровьем и весельем, поразила всех неумолчными разговорами и смехом, похожим на отдаленные раскаты грома.

–Ну что,– обратилась Алиа к больному, – иногда и сын великого духа Фиилмарнена нуждается в помощи простых смертных?

Она ловко и совсем не больно ощупала распухшие ноги Гюрда, приложила ухо к лающей груди. Затем они вдвоем с матерью собрали мальчика в дорогу, и Алиа, словно пушинку, без малейших усилий вынесла его на улицу, где их ждали собаки, впряженные в длинные сани. От свежего воздуха, внезапно ударившего в ноздри, у Гюрда закружилась голова. От белоснежной красоты, которая обрушилась на него после темной избы, мальчик словно ослеп. Вкусный воздух, мохнатые белые шапки деревьев, скрип снега под ногами – все это так ошеломило Гюрда, что он едва почувствовал, как его укладывали в сани, как заботливо укутывали в меха и прощально целовали теплыми губами родные.

Едва сани выехали за ограду дома кузнеца, как все черные предчувствия мальчика улетучились. Если он смотрел вперед, то видел спины Хиреворда и Алиа, и разноцветные хвосты – кренделя бегущих собак. Если он глядел по сторонам, то видел сливавшиеся в единый частокол темные стволы деревьев, припудренные серебром ночного инея. А если поднимал глаза вверх, то над ним распластывались громадные кривые ветви вековых гигантов, облепленные толстым слоем игольчатого снега, словно наряженные в пушистые кроличьи меха. С наслаждением Гюрд прислушивался к мягкому похрустыванию наста под санями и вглядывался во вспыхивавшие на нем разноцветные звезды, потухавшие при приближении. Ветерок налетал, холодя его горячий лоб и коля иголочками снега щеки. Замысловатые снежинки садились на его доху и таяли от дыхания мальчика.

Через некоторое время ветерок начал крепчать и из седых туч повалил мокрый снег. Чтобы то и другое не докучало больному, Алиа с головой накрыла его медвежьей шкурой, оставив сбоку отдушину для воздуха. Надышав под шкурой так, что стало тепло, Гюрд начал дремать, как вдруг через отдушину ему на грудь бросилось что – то лохматое и холодное. Схватившись за него рукой, Гюрд нащупал длинные дрожащие уши, а через доху почувствовал, как колотится сердце прильнувшего к нему зайца.

– Эй, – раздалось снаружи, – вы не видели тут зайца? А, долгих лет вам, Алиа и Хиреворд!

– Здравствуй, Агне, – ответили мать и сын. – Зайца мы здесь не приметили.