Дух Фиилмарнен и его дети

– Сядь ко мне на колени, – сказала Снорки старая женщина, а когда он подчинился, стала читать заклинание: – Волею Светлых Богинь Инес, Мадилайн и Магерит ныне эта чистая душа рождается в моем теле, теле старейшей женщины этого рода, Хилин, дочери Гвенсил, ныне облекается она в нем в плоть и кровь, награждается разумом, чтобы светить роду Элсли полною славой! Отныне волею Великих Богинь мысли ее будут подобны речному жемчугу, сердце – горячему железу, тело – гибкому тростнику, душа – крепкому граниту. Ныне рождается в семье Ойглы, дочери Алиа и Стига, сына Олесли сын Гюрд, что значит «камень», а иначе «Стойкий против невзгод», ибо отныне станет он переносить жизненные испытания с твердостью и стойкостью камня.

Женщина столкнула Снорки с колен. Откуда- то вынырнула Ойгла.

– Здравствуй, сын мой, – сказала она, – вот льняная рубашка, которую я соткала, когда ждала тебя.

И она надела на Снорки длинную рубашку до пят. Затем рядом с ней возникла Хилла.

– Здравствуй, брат мой, – сказала она, – вот шерстяной гилт, который я сшила, когда с матерью ждала тебя.

И она помогла ему надеть длинную, с широкими рукавами куртку – гилт, обшитую речным жемчугом.

Следом вышла еще одна девушка.

– Здравствуй, родич, – сказала она, – я твоя сестра по сестре матери. Вот обувь, которую твои родичи сшили, когда ждали тебя.

Осторожно, словно боясь разбить, она обула его.

– Идем, сын, я познакомлю тебя с мужчинами нашего рода, – сказала мать.

Хилла и Ойгла вывели мальчика под руки через другой вход. Яркий свет ослепил новопосвященного. Мужчины, во время обряда ходившие вокруг сруба и криком и стрелами отгонявшие злых духов, приветствовали его.

Женщины повели мальчика к столам, за которыми чинно сидели гости, не принадлежавшие к роду Элсли, но добрые друзья и соседи. Над ними возвышался на помосте стол, за которым восседали статуи Трех Богинь: Мадилайн – создавшей тело для нового члена рода, Инес – давшей ему разум и Магерит – ответственной за долгие годы жизни. Чуть ниже находился стол, за которым расположился отец нового члена рода. На голове его был серебряный обруч, а лавка, на которой он восседал, ломилась от украшавших ее мехов. К нему и подвели женщины мальчика.

– Наш сын Снорки умер, – сказала Ойгла Стигу. – Но вот у меня появился новый сын. Его зовут Гюрд. Его тело уже принадлежит нашему роду, но мысли его далеки отсюда.

– Здравствуй, сын, – сказал Стиг, поднимаясь. – Вижу, вышел ты крепок и силен на славу, любим ты нашим родом, но мысли твои далеки от наших бед и радостей. Отныне хочу сделать общими мысли твои и мои, и твоей матери, и остальных родичей.

Откуда ни возьмись, появилась большая чаша с вином. Стиг отпил первым, затем передал Ойгле, а после нее – мальчику. После чаша пошла по рукам мужчин и женщин Элсли, от старых к молодым. Когда чаша вернулась к Стигу, он поднял ее над головой, так что в лучах заходящего солнца ярко вспыхнули обтягивающие ее серебряные кольца, и провозгласил:

– Слава, слава, отныне родился в нашем роду добрый родич, близкий нам и телом и мыслями, для которого наша боль – его боль, наша радость – его радость.

– Ой – е! – закричали родичи.

Голова мальчика, постившегося почти двое суток, кружилась от вина.

– Полностью он наш родич, однако, он не мужчина и не женщина, оттого не знает своих прав и обязанностей и молчит, – сказал Стиг, разведя руками.

Тогда вышел самый старый старик. Он опоясал мальчика мужским поясом и надел на шею серебряное ожерелье из фигурок бегущих волков. После этой церемонии старик выпрямился, насколько позволяла ему клюка, и сказал:

– Отныне ты, Гюрд, сын Стига, один из нас, мужчин рода Элсли, равный среди равных. Отныне имеешь ты право голоса, право на часть добычи, право на нашу дружбу и защиту.

– Ой – е! Ой – е! – закричали родичи.

– А теперь я приглашаю всех на пир в честь моего сына Гюрда! – еще громче закричал Стиг.

Все, кто еще стоял, быстро расселись по столам. Они осушали по пятому кубку и рогу вина, когда подоспела процессия с Хаскнет, которой дали новое имя Хелихелин – дочь Трех Богинь. Гости поприветствовали и ее, а затем принялись угощаться вдвое больше прежнего. Рекой полилось зеленое вино, захрустели молодые свиные косточки, полился по пальцам золотой жир, сладко благоухала жареная рыба, одна за другой ложки опускались в кринки с белой сметаной и золотистым медом, рассыпчатые каши таяли во рту. Стиг, сидя за столом под Тремя Богинями, поздравлял всех и потчевал от имени своих детей. Когда в небе зажглись звезды, гости разожгли костры и, ударив в бубны и задудев в дудки, пустились в пляс. Не одни башмаки были стоптаны в ту ночь, а одежды мокры от ночной росы.

Между тем, Хилла и Ойгла отвели виновников торжества в дом. Оба почти без сил рухнули на постель потому, что есть на пиру им не полагалось. В ушах у них звенело, а внутри было муторно от голода. Их укрыли шкурами и стали отпаивать теплым молоком. Хаскнет, получившая новое имя Хелихелин, уснула сразу. Мальчик же, подозвав мать, взял ее за руку и шепотом сказал:

– Вот видишь, все и кончилось. Нет теперь раба Снорки – Говоруна, забитого и безродного. Он умер. Прошлое тоже умерло с ним. Теперь есть Гюрд, что значит «Стойкий против невзгод», сын Стига и Ойглы из рода Элсли, сын благородных родителей. И никто теперь не скажет…

– Что – то я не пойму тебя, милый, – перебила его Ойгла, потому что в забытьи мальчик стал говорить на языке лисингонов. – Спи, родной, спи.

Уложив детей, Хилла и Ойгла решили вернуться к гостям. Увидев в небе молодой месяц, Хилла задержалась, чтобы погадать:

Месяц, месяц молодой,

Ты хозяин над небом и над землей,

Как я над своей судьбой.

Скажи, будем ли мы счастливы, мой брат, моя мама, сестра и я?

В ответ с той стороны, где праздновали гости, донесся насмешливый голос:

– Нет! Нет!

Хилла вздрогнула и проворчала что – то насчет того, что не будет добра тем, кто мешает другим гадать. На минуту ей стало страшно от окружающей холодной темноты, от шума леса, словно предвещавшего нечто недоброе, от давящего колпака иссиня – фиолетового неба, где среди грязно – коричневых облаков, рваных и клочковатых, в бледном сиянии плыл молодой месяц.

Набравшись храбрости, Хилла снова прочла заклинание, спросив, откуда ждать беды. На этот раз никто ей не ответил, но когда девушка легла спать, ей приснился сон. Ей приснилось, будто она, отец и мать выбирают жену брату. Перед ними проходит много красивых девушек, но Гюрд их отвергает.

– Кого же ты хочешь в жены? – спрашивает отец.

– А вот ее, – и Гюрд показывает им всем общипанную ворону, которую держит в руках.

– Но ведь это же ворона! – говорит мать.

– Да к тому же облезлая! – возмущается сама Хилла.

– Ничего, если ее пригладить, она даже красивая, – отвечает брат.

«Вот глупости – то! – подумала Хилла, проснувшись. – Нет, нельзя так переедать даже в праздники, а то еще и не такое приснится».

10 Зима

Отшумел праздник, разъехались гости, увозя с собой куски драгоценной новой руды – железа и тайну ее выплавления. Вместе с ними по всей стране разнеслась новая весть о детях духа земли и их новом даре. Потянулись к кузнецам люди за новыми, более крепкими охотничьими ножами, наконечниками стрел, мотыгами.

Отгорела осень, окрасившая в лимонный цвет листья берез, зажегшая алым пламенем рябины. За ней пришли зимние холода, усугублявшиеся тем, что еще не выпал снег. Морозы стояли такие, что птицы, десятками замерзая, падали на голую серую землю.

– Хоть бы снег выпал поскорее, потеплее будет, – бормотала каждое утро Хилла, втаскивая через порог обледенелое ведро с водой. – Вы не представляете, какой толстый лед был сегодня в колодце.

В доме Ойгла закрыла отверстие над очагом, через которое летом уходил дым и проникал свет. Отныне дым выходил в открытую дверь, а когда дрова прогорали и дверь закрывали, наступала блаженная теплота. Спали теперь не на лавках, а на полатях – длинном настиле из досок, приподнятом над полом на уровне плеч.

Гюрд не любил зиму. Вид серой земли, покрытой почерневшими листьями, голых деревьев, стонавших на ветру, навевал на него тоску. К тому же, житель юга, он никак не мог привыкнуть к обжигающему морозу, сначала щиплющему, а затем сковывающему до бесчувственности руки, ноги и лицо. Раза два он успел успешно поохотиться на лисиц, принеся домой две густые шкурки, которые пошли на шапку Хаскнет – Хелихелин. А вскоре после этого пришли болезни, укладывавшие Гюрда в постель каждый год на всю зиму. В груди его захрипело, а ноги распухли и заболели так, что он не мог пошевелиться. Отныне каждый день он был обречен лежать в темном доме на полатях, с завистью провожая глазами два огненно – рыжих хвоста на шапке Хелихелин, отправлявшейся охотиться на белку или ловить в пробитых во льду лунках рыбу на реке.

Наконец выпал мягкий белый снег, и Хелихелин стала брать с собой сани, чтобы кататься с горы, и лыжи, чтобы ходить не проваливаясь. Целыми днями она пропадала в лесу и возвращалась порозовевшая, с блестящими глазами. Когда девочка встряхивала шапку и шубу, по дому шел запах морозной свежести. Гюрд завистливо отворачивался: он был вынужден все время вдыхать запах топленого свиного сала или медвежьего жира, которые Хилла жгла в плошке для освещения. Мальчику было скучно. Отец, занятый заказами, все дни стучал молотом в кузне. Мать ходила на охоту. Одна Хилла, жалея брата, не ходила никуда, а, взвалив на себя весь дом, сидела с ним. Она видела, что Гюрд, любящий движение и работу, тоскует, и из солидарности не развлекалась тоже.

Когда боли в ногах у брата немного поутихли, Хилла навела глины, и у Гюрда появилось развлечение – лепить зверей. Правда, своим зверям он не делал ни глаз, ни рта, чтобы в них не вселились злые духи и не стали нашептывать хозяину злое или по ночам пить его кровь. Готовя похлебку, Хилла заодно обжигала глиняные творения брата.