Мевервильский оборотень

– Что случилось, дочь моя?

– О, Ваше преосвященство я так раскаиваюсь, так раскаиваюсь… – из глаз Каролины закапали слезы, она прерывисто вздохнула, – я была так скудоумна, когда посмела Вас обвинить в не должном радении к Вашему приходу и чадам духовным, вверенным Вашему попечению… не знаю даже, сумеете ли Вы простить меня… Досада на неудачу туманила мой разум, Ваше преосвященство, поэтому я и была столь дерзка… Но если Вы простите меня и позволите в будущем вместе с Вами подготовить и тщательно продумать план уничтожения этой богомерзкой твари, я даже не знаю, сколь признательна буду Вам…

– Так Вы поняли необоснованность Ваших обвинений?

– Да! Брат Алоимус открыл мне глаза. Я поняла, сколь велика была ваша забота обо мне… – Каролина сжала руками руку епископа и, прижав ее к своей груди, вскинула на него свои большие выразительные глаза: – Вы чувствуете, как бьется мое сердце? Его переполняют раскаяние и желание загладить свою вину… Ваше преосвященство, Вы простите меня?

Епископ заглянул ей прямо в глаза и утонул в бездонной зелени ее глаз. Он ощущал пальцами нежную девичью кожу, видел, как взволнованное вздымается грудь юной герцогини, чувствовал ее прерывистое дыхание и возбужденный стук ее сердца. Голова его закружилась, и он, нервно облизнув губы, осторожно высвободил руку:

– Конечно, если Ваше раскаяние искреннее, то я прощаю Вас, дочь моя.

Он осторожно отстранился и отвел взгляд, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.

– А еще я должна спросить Вашего совета, Ваше преосвященство… – робко продолжила Каролина.

– Я весь во внимании, – епископ старался не смотреть на нее.

– Я тут решила сохранить жизнь сыну колдуна, душа которого не отравлена еще. Мне очень хочется направить мальчика на истинный путь, и заставить его открыть свою душу Господу. Вы благословите меня на это или мне казнить мальчика?

– Это тот, что сопровождал Вас ночью?

– Да. Я взяла его, чтобы проверить, как он отнесется к богомерзкой твари. Он старался помочь мне справится с оборотнем, и я поняла, что Сатана не успел отравить его душу. Поэтому и прошу благословения оставить его подле себя.

– А если не дам?

– Ваше слово я считаю словом Божьим. И если Вы не дадите благословения, я казню мальчика во славу Господа. Вы же знаете, какова я с врагами Христовыми.

В глазах Каролины плескалась открытая готовность принять любое его решение, и епископ решил проявить благодушие, к тому же сын колдуна мог оказаться хорошим аргументом в игре против юной герцогини.

– Я благословляю на то. Попытка обратить к Богу юную душу похвальна и достойна одобрения. Дерзайте, дочь моя. Только контроль в любом случае не ослабляйте… семя колдовства оно трудноискоренимо, и могло оставить ростки даже в столь юной душе.

– Я буду стараться, Ваше преосвященство, – она едва заметно кивнула, а затем испытующе посмотрела на него: – Так я могу надеяться, что Вы действительно не сердитесь на меня?

– Вы сомневаетесь в искренности моего прощения, дочь моя?

– Я не смею верить… моя вина перед Вами столь велика, – не сводящая с него пристального взгляда Каролина поднялась с колен и, вновь взяв его руку, прижала ее к губам.

В ее взгляде читалась такая искренность, чистота и непритворное раскаяние, что епископ не мог не попасть под ее обаяние. Он просто физически почувствовал очарование и притягательную силу, исходящую от нее. Сердце вновь затрепетало в груди, и чувства затопили разум.

– Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить мою вину? Я выполню любую епитимью… или выкуплю индульгенцию… Только скажите… – продолжила она с возбужденным преддыханием, – я все-все исполню, лишь не держите на меня зла. Я не переживу этого.

И епископ почувствовал, что не может ей ответить. Слова застряли где-то в горле, во рту пересохло, даже дышать стало трудно. Взгляд юной герцогини лишал его способности даже мыслить разумно. Наконец с огромным усилием он сглотнул и едва слышно проговорил:

– Я не держу зла. То не по законам Божеским.

– Так Вы действительно простили? – в ее глазах сверкнуло неподдельная радость, а губы тронула счастливая улыбка. – Вы святой. Воистину святой. А я уж и не надеялась. Я так счастлива, так счастлива, – она выпустила его руку и шагнула к двери. – Так я поеду тогда? Отец будет волноваться, если я поздно вернусь. Брат Алоимус так напугал его с этим оборотнем, что я пообещала ему поздно одна не ездить более по лесу.

Грудь епископа словно сдавило клещами, он почувствовал, что очарование и свет, которые, как оказалось, умела дарить эта прелестная девушка, рассеялось и более уже не вернется, если он сейчас же не остановит ее.

– Я, конечно же, простил Вас, Каролина, – хрипло проговорил он, намереваясь оставить ее на всю ночь молиться под его присмотром, – но для Вашего же блага я должен научить Вас покорности воли Божьей, отсутствие которой Вы так ярко продемонстрировали накануне. Так что не торопитесь.

– Да, конечно, Ваше преосвященство, – она вновь шагнула к нему.

– Не надо столь строго следовать этикету, дочь моя, – епископ нежно взял ее за руку, – я Ваш духовный отец, вот так отныне всегда и обращайтесь.

– Да, отче, конечно, как скажете, – лицо Каролины вновь озарила очаровательная улыбка, а в глазах полыхнуло восторженное почитание, – я с радостью приму любую Вашу волю. Вы мой проводник к Господу, которого я люблю всем сердцем… а значит, я так же должна любить и почитать Вас и исполнять любую Вашу волю как Его. Ведь Ваша воля и есть Его… и я сейчас поняла это как никогда раньше.

– Такое Ваше отношение радует, дочь моя.

Епископ не в силах противостоять искушению притянул ее к себе и нежно прижал.

– О, отче, – Каролина вся подалась к нему, а потом неожиданно резко отшатнулась и, прижав руки к вискам, отбежала к окну. Там, схватившись за штору, она, не поворачиваясь к нему, хрипло выдохнула: – Вы должны меня срочно выгнать, отче… срочно…

– Что случилось? Вы вновь решили проявить непокорность, Каролина?

– Вы не понимаете, отче… я не непокорна… я поняла… поняла, что гнело мою душу все это время… и это ужасно…

– Что ужасно?

– Это чувство… Вы должны выгнать меня, предать анафеме… казнить… может хоть это вырвет это чувство из моей груди, потому что скрывать я его больше не в силах…

– Каролина! Что Вы говорите? Какое чувство? О чем Вы?

– Любовь! – она обернулась к нему, глаза ее сверкали, а грудь возбужденно вздымалась. – У меня нет больше сил это скрывать… Я люблю того, кого не имею права любить… и это сводит меня с ума… не дайте этому чувству овладеть мной, отче, выгоните меня… Я не должна видеть Вас… Я не должна любить и не должна смущать Вас этим чувством, – она раздраженно тряхнула головой, так что ее каштановые кудри взметнулись над плечами. – Я люблю Господа… несказанно люблю… я не хочу нарушать его заповеди… но это чувство смущает меня и несказанной болью рвет душу… Я не должна видеть Вас! Не должна!

В ее глазах заблестели слезы, она рванулась к двери, но епископ преградил ей путь и схватив за плечи, прижал к себе:

– Успокойтесь, Каролина. В Вашем чувстве нет ничего греховного…

– Вы не понимаете… – она уткнулась ему в плечо, и тело ее сотрясли рыдания, – Я почувствовала… я почувствовала, что Вы готовы отозваться на мое чувство… Но если Вы только отзоветесь на него, если предпочтете меня служению Ему… Я не вынесу… Я тогда покончу с собой.

– Что Вы говорите, Каролина? Это смертный грех!

– А предпочесть Богу земные радости не грех? – она чуть отстранилась, и на епископа взглянули ее огромные зеленые глаза полные боли, тоски и отчаяния. – Я не вынесу, если узнаю, что подтолкнула Вас к нему! Получится, что я не только предпочту любовь Господа другой любви, но и сподвигну к смертному греху, того, кого люблю… Если это случится, мое место будет лишь в аду! И я пусть уж тогда меня сразу постигнет эта участь! Я сразу наложу на себя руки!

– Каролина, Каролина, успокойтесь! Вы ничего еще не совершили. О каком грехе Вы толкуете?

– Отче, поклянитесь мне, именем Бога поклянитесь, что никакие мои чувства не позволят Вам переступить со мной ту грань, что позволяет сохранить девственность во взаимоотношениях! – настойчиво потребовала она. – Возможно, тогда я смогу успокоиться и перестану их таить и пытаться облекать в другие формы.

Епископ понял, что попал в затруднительное положение. Сам он не считал, что его обет безбрачия препятствует взаимоотношениям с женщинами, если те, конечно, не смогут его впоследствии опорочить. Поэтому те, кто покладистостью характера не отличался и не считал Божьим благоволением его домогательства, объявлялись колдуньями и еритичками со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас же девушка, к которой он испытал необыкновенное влечение, признавалась ему в любви, но, считая ее греховной, была готова сама искать смерти. Теперь он понял природу ее безумной храбрости в случае с оборотнем. Дочь герцога, вероятно, подсознательно искала смерти, которую Господь по благости своей отвел от нее. Он надолго замолчал, обдумывая ситуацию.

Каролина, тихо всхлипывая, доверчиво прижалась к нему и уткнула лицо в широкое плечо. Ее близость больше не возбуждала епископа. Наоборот дарила благостное ощущение покоя и умиротворения. И он решился. Ласково обняв девушку за плечи, подвел к столу, где, положив одну руку на Библию, торжественно поклялся ей, что их взаимоотношения навсегда останутся невинными, чтобы она ему не говорила и как бы себя не вела.

– Я так благодарна Вам, так благодарна, отче, – Каролина порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами, – теперь, когда Вы знаете о моей любви… и поклялись не дать мне возможности впасть в грех самой и вовлечь Вас, я готова исполнить любую Вашу волю.

– Седьмой псалом мне сейчас прочтете, Каролина.

– Конечно, отче.