Мевервильский оборотень

Епископ стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль.

– Вы позволите, Ваше преосвященство? – Алоимус нерешительно замер на пороге.

– Да, заходи, – не оборачиваясь, проронил тот.

– Я был в замке герцога.

– И как там обстановка? – пальцы епископа тихо постукивали по оконной раме.

– Все, как и прежде… спокойно.

– Как миледи Каролина? Собирается к нам?

– Миледи – хорошо и приехать собиралась в ближайшее время. Только вот герцог хочет, чтобы до родов она больше не покидала замок, страшась, что ее поездки верхом на таком сроке могут повредить ребенку, и очень надеется, что Вы призовете ее к тому же.

– Он считает, что ребенок важнее совершенствования души ее дочери?

– Герцог боится, что если роды начнутся дорогой, то ребенок может погибнуть. Да и сама миледи Каролина пострадать, поскольку отказывается, чтобы в поездках ее сопровождал лекарь.

– Ну, значит, на то у нее есть причины… – мрачно хмыкнул епископ, – видно не особо она дорожит будущим ребенком.

– Вы что тоже считаете, что раз у миледи ребенок не от мужа будет, лучше, если он не выживет?

– Что??? – епископ обернулся к нему, – что ты городишь? Моя прихожанка ревностная христианка и блюдет все заповеди Христовы.

– Вы ведь знаете, Ваше преосвященство, что я исповедую ее мужа…, – растерянно пробормотал брат Алоимус, – так что к чему Вам передо мной пытаться миледи выгородить? Я, в общем-то, нисколько и не осуждаю ее… когда такие взаимоотношения во славу Божию, то они и не грех никакой… и, конечно же, я никогда не посмею раскрыть эту тайну. Поверьте.

– Это на что ты намекаешь? Это что на исповеди тебе ее муж такого наговорил? – епископ гневно сверкнул глазами и шагнул к брату Алоимусу, который рядом с ним выглядел как хрупкий кузнечик перед грозной птицей, и тут же испуганно залепетал:

– О, я никогда не посмею… ни в чем не посмею Вас обвинить, Ваше преосвященство. Да и доказательств у меня никаких нет. Ну мало ли что этот сумасброд мне на исповеди наговорил… Это он по слабости душевной мог… Я никогда ведь не заикался даже… это просто сейчас к слову пришлось… но я забуду, забуду все… уже все забыл… Клянусь!

– Что он тебе сказал?! – епископ навис над ним словно скала.

– То тайна исповеди… и вообще про Вас он ни словечка и не говорил… я это… по глупости все это сказал… по глупости… Пощадите, Ваше преосвященство… Вы же знаете, как я Вам предан… я б никогда не посмел кому еще… даже полслова не посмел…

– Дословно, что он сказал! – гаркнул епископ.

Испуганно вжав голову в плечи и прижав руки к груди, брат Алоимус едва слышно выдохнул: – Он открылся, что миледи не подпускает его к себе, вообще ни разу не подпустила… поэтому он считает, что ребенок у нее будет от святого духа, чтобы отца ее на старости лет порадовать, и я не стал его в этом разубеждать, сказал – бывает.

Епископ судорожно сглотнул и, отступив от него, хрипло проговорил:

– Иди, брат Алоимус.

– Да, конечно, Ваше преосвященство… только поймите, я лишь Вам, и не посмею больше никому… никто больше не узнает… я даже исповедуюсь лишь Вам… – клятвенно запричитал тот, низко склоняясь.

– Иди! – епископ повысил голос, раздраженно махнув рукой, и брат Алоимус тут же выскользнул за дверь.

Епископ вновь шагнул к окну и вцепился рукой в раму. Сердце его рвалось от боли, и ревность туманила разум. Та, которую он искренне полюбил и привык считать принадлежащей ему хотя бы сердцем, как оказалось, лгала… Лгала даже на исповеди…

Через некоторое время в голове сверкнула шальная мысль, что может, и вправду непорочно зачала она. Эту мысль тут же сменила другая, что если все же она на самом деле любит кого-то другого, ему остается только обвинить ее в ереси и казнить… Потому что жить подле нее, осознавая, что ее любовь была лишь ложью, унизительно и невыносимо… Но столь же невыносимо, наверное, будет и жить без нее… без ее мелодичного и проникновенного голоса, бездонных глаз в которых можно утонуть и без ласковых прикосновений, в которых было столько нежности… Нет, он не убьет, он возьмет ее силой и заставит полюбить… полюбить истинно так, как притворялась… или нет… вполне возможно, вся ее любовь это дьявольское наваждение, и лучшим выходом будет сжечь ее как ведьму, чтобы не поддаться на козни лукавого. Мысли путались и рвали сознание болью.

Епископ раздраженно затряс головой, отгоняя бестолковые и столь противоречивые мысли, и начал вслух читать молитву, пытаясь успокоиться. Закончив читать, он почувствовал, что вновь обрел спокойствие и ясность мышления. Облегченно вздохнув и перекрестившись, он решил, что вначале разберется во всем и узнает правду, и лишь после этого будет думать о том, что делать дальше.

Правду легче всего было узнать от пажа Каролины, которого она все время держала при себе. К тому же епископ помнил, что мальчишка был сыном колдуна, и его было очень удобно в случае необходимости обвинить в любых смертных грехах и не только пытать, но и казнить без всякого суда и дознания. Поэтому он тут же приказал двум доверенным слугам, как только миледи Каролина приедет, скрытно и не привлекая ничего внимания, отправить ее пажа в подвал, а его лошадь увести из стойла, имитировав побег мальчишки.

Каролина не заставила себя долго ждать, приехав на следующий же день. Епископ встретил ее по обыкновению тепло и радушно, даже не показав вида, что сомневается в искренности ее к нему отношений. И далось ему это без особого труда, потому что рядом с Каролиной не верить в искренность ее чувств было практически невозможно. Такие любовь и ласковое тепло она излучала одним своим видом. Епископ за весь долгий вечер рядом с ней не раз ловил себя на мысли, что, пожалуй, все лучше оставить так, как есть и не пытаться докопаться до истины, выясняя от кого у его пассии будет ребенок. Однако желание узнать правду все же занозой свербело в его душе и не давало покоя.

Поздно вечером, собираясь в обратный путь, Каролина схватилась пажа и была просто шокирована его отсутствием. Она долго не могла поверить в его побег, но показания слуг и отсутствие лошади не могли не заставить ее принять этот факт как данность. Епископ вместе с ней предпринял все возможное для его поисков, притворно изумляясь вероломству мальчишки и тому, что тот посмел оставить свою хозяйку, после всего того, что она для него сделала. А потом предложил послать кого-нибудь сопровождать ее в замок, но Каролина отказалась и уехала одна.

Проводив ее, епископ спустился в подвал. Мальчик был уже раздет и привязан к столу для пыток, рядом стоял палач.

– Иди, сам допрошу, – махнул ему рукой епископ.

Монах, исполняющий роль палача тут же с поклоном вышел, плотно закрыв за собой массивную дубовую дверь хорошо заглушающую все звуки.

– Чем я провинился, Ваше преосвященство? – хрипло спросил мальчик. В глазах ее блестели слезы, а тело сотрясал нервный озноб.

Епископ шагнул к нему, кончиками пальцев осторожно коснулся лба:

– Покаяться ни в чем не хочешь?

– В чем?

Мальчишка взглянул на него с таким ужасом, что епископ сразу понял, он знает многое и много в чем может покаяться.

– Тебе лучше знать, – с усмешкой ответил он, закладывая руки мальчика в тиски.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – запричитал тот, весь изогнувшись от страха в удерживающих его ремнях. – Я все расскажу! Все! Только пытать не надо.

– Рассказывай, я очень внимательно слушаю.

– Я не делал ничего дурного… совсем ничего… я лишь снадобье госпоже помогал готовить и больше ничего… но ведь оттого никому никакого вреда не было… – хлюпая носом и сглатывая испуганные слезы, заговорил мальчик.

– Какое снадобье?

– Ну, чтобы оборотня навсегда в человека обратить.

– Зачем твоей госпоже то?

– Она любит его.

– Что? Любит оборотня? – епископ схватил мальчишку за подбородок и чуть запрокинул голову. – Ты можешь поклясться в том?

– Да могу… я присутствовал на всех их встречах, – прохрипел тот.

– Насколько я знаю, она прикладывала все силы, чтобы уничтожить его… Это что, была лишь видимость? Так?

– Да, Ваше преосвященство… истинно так… но я не виноват в том… я никогда сам даже не разговаривал с ним, – голосок мальчишки срывался, и он снова стал весь трястись, – я ведь не мог ей ничего возразить… я только, что она приказывала, то и делал…