Хроники Птицелова

– На кладбище, – продолжила я. – Мы могли бы почитать вместе, хотя бы попробовать. Старый Чтец не разозлится, он не был сердит, даже рассказал мне про тебя и Защитника. И мертвым, может, понравится.

Ты задумался, пораженный моей идеей. Я видела, что ты никак не можешь решить, стоит воплощать ее в жизнь или нет.

– Я могу читать по-русски, по-английски, по-немецки, по-гречески и на латыни, – сказала я, разрушая непродолжительную паузу.

– Хорошо, – кивнул ты. – Когда я буду читать на одном из этих языков, я за тобой заеду, и мы попробуем читать вместе.

Я отстегнула ремень и буквально кинулась к тебе в объятия, наши губы слились в поцелуе. Но, странное дело, на нас обоих повеяло холодом; такого не случалось, когда мы были на пути к третьему небу, но искренний поцелуй, в котором выплеснулись наши чувства – да-да, и твои тоже, я чувствовала это! – вдруг ясно дал ощутить надтреснутые стены, окружавшие каждого из нас.

– Еще немного – и у тебя пойдет кровь, – рассеянно проговорил ты, легонько касаясь одного из моих шрамов.

– У тебя, наверное, тоже.

Я посмотрела тебе в глаза, надеясь получить словесное подтверждение тому, что я и без того знала, в чем была уверена: ты нужен мне, а я нужна тебе, мы не сможем жить друг без друга. Хоть какой-нибудь намек, что наше обещание может быть нарушено!

Но ты молчал. И отводил взгляд куда-то в сторону, будто там вдруг появилось нечто интересное. Я посмотрела – ничего, только угол дома.

Я сказала, что буду ждать твоего прихода. Вылезла из машины и столкнулась с Ангелом. Неизменный, со спутанными светлыми волосами, в черной сутане, он был недоволен и сильно хмурился. Я оглянулась: ты сидел в машине и все смотрел в сторону, даже не видел, что здесь твой друг.

– Вам нужно реже видеться, – сказал Ангел без предисловий. – Для начала.

– Но он мне нужен, – тихо, почти с мольбой проговорила я. – А я – ему.

– Так не должно быть. У вас ничего не получится. Вокруг вас стены. Оно и к лучшему. – Мне показалось, что он посмотрел на меня с сочувствием, но почти тут же вернул лицу суровое выражение и его взгляд стал холодным. – Вам обоим не мешало бы вспомнить, как и почему появились эти стены.

Он оттеснил меня, постучал по окну машины и открыл дверцу; ты удивленно посмотрел на него, потом улыбнулся мне и помахал рукой на прощание. Ангел сел рядом и уже хотел дать команду ехать, но я успела придержать захлопывающуюся дверцу.

– От Ангела ожидаешь получить не только наставление, но и полезный совет.

Как жаль, что я не задала прямого вопроса («что мне делать без него?», «как я смогу прожить?»), а только вымолвила эту фразу, такую странную и непонятную для тебя, не слышавшего нашего короткого разговора! Она ничего тебе не дала, а Ангел только пожал плечами и дал то, что я попросила, – полезный совет.

– Возьми горсть рябины, залей ее кипятком, добавь две ложки меда и выпей.

После этого вы с ним укатили. Я подняла голову и оглядела рябины, росшие в палисадниках. Плоды на них были ссохшимися и удручающе-черными.

Валькирии дома не оказалось, и я сразу легла спать. Но вскоре проснулась. За окном царила водянистая серость, занавески легко колыхались из-за сквозняка, просачивающегося сквозь щели. Я чувствовала себя плохо, ведь после ночи на кладбище еще не поправилась. С болью в горле и груди надо было что-то делать, так что я взяла на кухне плетеную корзинку, вытряхнула из нее засохшие корки хлеба и остатки печенья и отправилась на улицу.

Глупо надеяться, что за тот час, пока я дремала, прошло несколько месяцев и рябины успели оправиться после мучительного сна и нарастили на своих веточках красные шарики ягод, но, быть может, птицы скажут мне, куда отправиться на поиски. Так я думала, только ход этих мыслей был неправильным и бесполезным, потому что, открыв тяжелую дверь подъезда и переступив порог, я оказалась не во дворе дома двенадцать по улице Ленинградской, а в смутно знакомом мне месте, просторном и окруженном деревьями; я бывала здесь прежде, но тогда царила зима и всюду лежал снег. Сейчас снег растаял, и тяжело было сразу понять, где именно я очутилась.

Вокруг раскинулись грязно-серые хляби, у редких снежных прогалин отдающие неестественной синевой, напомнившей мне наш незабвенный напиток из греческих букв. Голые ветви тонкоствольных деревьев уныло поникли, чуть набухшие от влаги и спускающие вниз мутные капли воды. Под некоторыми из них лежали гроздья полусгнивших ягод, зацепившиеся за остатки мокрого снега и наполовину ушедшие в грязные глубины талой воды, кое-где изборожденной тонкими бурыми линиями. Над всем этим разносилось режущее ухо «сви-ри-ри».

Я посмотрела, откуда оно раздавалось, и, как и в прошлый раз, увидела впереди что-то, завернутое в старую ткань. Оно все еще лежало там, промокшее, и на нем снова сидели свиристели, время от времени пикирующие на свою добычу с ближайших деревьев, и с упоением ели, однако темно-красные струйки уже не стекали с их клювов, в них были зажаты ошметки чего-то, они сочились жидкостью, но не кровоточили.

Знакомый свиристель приземлился на мою протянутую руку.

– Ты опять здесь, – сказал он сердито. Ну точь-в-точь твой Ангел! Почему-то все очень строги ко мне.

– Я пришла за рябиной, – ответила я.

– Здесь больше нет рябины, – сказал свиристель.

– А что вы тогда едите? – спросила я.

– Иди и посмотри, – сказал свиристель, распушил перья и вернулся к своим товарищам.

Мне не хотелось идти, повсюду было очень мокро, но непонятный предмет впереди притягивал взгляд. Как будто в детстве нашла коробку, заваленную снегом, и была сжигаема любопытством, но не могла до нее добраться, а потом через целую жизнь, взрослой, пришла на то же место и увидела – вот же она, теперь я могу до нее дойти и посмотреть, что там. Хотя и раньше могла, мне просто не приходило это в голову, да и было жутковато, ведь свиристели прилетели из преисподней, и с клювов у них тогда стекала кровь.

Сейчас все немного изменилось; может, изменилась я сама или, скорее, меня изменил ты, потому что я покрепче зажала в руке дурацкую плетеную корзинку и сделала шаг. Нога тут же провалилась в талую воду и грязь чуть не по самое колено, это было настоящее болото, холодное и мерзкое, обхватывающее со всех сторон. Но я выдернула ногу из этой топи и пошла дальше. Вода и грязь просачивались в обувь, пропитывали мерзкой жижей одежду и кожу. Кое-где сквозь жуткую муть с редкими бурыми нитями проглядывала земля, и иногда на ней виднелись выброшенные или потерянные кем-то предметы, наверное, осенью или летом, но казалось, что прошло уже много-много лет с тех пор, как они покинули своих владельцев. Я видела обертку из-под шоколада, осколки бутылочного стекла, фигурку, вырезанную из дерева. Потом заметила металлический отблеск и поняла, что это ключ.

Мне тут же вспомнились ключи, которые искала твоя умершая сестра, а еще те, которые я отдала твоим родителям. И, конечно, те, что хранились у тебя в ящичках. Ты, должно быть, тоже хотел отдать их, ведь твои мать и отец так надеются, что Лилия вернется и обрадуется, когда увидит столько ключей. Как было удержаться после такого! Я глубоко вздохнула, закатала рукав пальто и свитера и опустила руку в талое болото. Дотянуться до ключа было непросто, еще сложнее – выдернуть его из земли, но у меня получилось. Это оказался старый ключ с колечком, от шкафа или от старинного сундука. Я положила его в корзинку и пошла дальше.

Следующий ключ попался мне через три шага, другой лежал чуть в стороне. Ноги уже почти ничего не чувствовали, рука онемела от холода, и меня мутило при взгляде на темные воды, но я каждый раз наклонялась и доставала найденный ключ. Один раз я увидела тонкую серебряную цепочку, прилепившуюся к гладкому камню, но не подняла ее, потому что в этом не было смысла, она не нужна ни тебе, ни мне. Я обрадовалась, увидев, что из-под этого камня выглядывает ключ, с трудом вытащила его; камень дернулся, цепочка соскользнула, и оказалось, что на этой цепочке тоже был ключ. Маленький, ржавый, со сколом на одной из бороздок, наверняка уже бесполезный, поскольку не способен ничего открыть, но все же это ключ, поэтому я забрала и цепочку тоже. Когда я добралась до цели, у меня была уже полная корзинка самых разных ключей.

Стоило приблизиться, как свиристели разлетелись по своим веточкам и сверху воззрились на меня маленькими глазками, ожидая, что же я буду делать. А что мне было делать?

С такого близкого расстояния ясно, что ткань – это не просто ткань, а длинный пуховик, давным-давно замерзший, оттаявший и промокший. Мне не хотелось обходить непонятный сверток по надоевшей топи, чтобы взглянуть, что же там такое, и рука все равно была отвратительно грязна. Я взялась ею за то, что когда-то было капюшоном с оторочкой из меха, и с силой потянула на себя. Сверток подался довольно легко, потому что и без того колыхался в воде.

Первым моим порывом было отступить на шаг, но ноги вросли в землю, и пришлось стоять так близко и смотреть на полуразложившееся тело. От кожи уже почти ничего не осталось, это была какая-то склизкая пленка, обтягивающая череп, но еще виднелись светлые волосы, и вдруг стало понятно, что мне знакомы и эти волосы, и этот пуховик. Как-то так получилось, что девушка с посиневшими губами, которая забрала у меня расческу, считая, что это ее расческа, уже давно лежала здесь, мертвая и почти сгнившая в талом болоте, и свиристели за неимением лучшего клевали ошметки ее разложившейся плоти.

– А может, они просто похожи. Были похожи.

Это я произнесла вслух, потом повернулась и пошла, с трудом переставляя ноги, в обратном направлении. Я больше не пыталась ничего рассмотреть в мутной воде и спиной чувствовала, что свиристели провожают меня внимательными взглядами.

У самого выхода из топкой рощи я оглянулась и заметила на одном из деревьев неприметную табличку с надписью «улица Ангела Разиэля».

Оставалось только посетовать на свою глупость. Ведь не запутайся я в ангельских чинах, твой Ангел при первой же нашей встрече сообщил бы мне о том, что такое место есть. И, наверное, присовокупил бы к этому, что от него надо держаться подальше.

Я как во сне добрела до своего подъезда и благополучно вернулась в квартиру. Поставила корзинку с ключами на подоконник и приоткрыла окно. Хлябей за ним не было, из-за туч выглянуло солнце, снега не осталось, только небольшие спекшиеся горки в палисадниках, по двору ездили машины и ходили люди. Я надеялась, что поток свежего воздуха выветрит тлетворный дух, занесенный мной в квартиру. Потом скинула с себя мокрую и грязную одежду и долго сидела в горячей ванне, размышляя, что бы такого почитать о том, почему так выходит. На улице нет воды и снега, и уж тем более болот, прошло совсем немного времени, но вот я снова дома, и моя одежда выглядит так, словно я выбралась из самой настоящей топи, и на мне запах тления, а в руках – плетеная корзинка с ключами, потемневшими от воды и грязи.

Но ничего толкового мне в голову не пришло. Люди не любят думать и рассуждать о странностях, и с какой-то стороны это правильно. Если бы только они выбирали этот путь почаще! Однако нет, им во что бы то ни стало нужно знать, почему выходит так и эдак, и только если что-то не умещается в общепринятые рамки, они спешно списывают это на неловкое «показалось» и уходят от опасного предмета, грозящего разрушить их представление об окружающем мире, которое, к слову, никуда не годится. Что это за представление такое, если, например, разговор с Ангелом кажется странным, невозможным! Именно таким его счел мой новый отец.

Когда я выбралась из ванны, по квартире вместе с детскими криками и шумом машин проносился холодный свежий ветер. Я пошла закрыть окно. Плетеная корзинка по-прежнему стояла на подоконнике, только лежали в ней не ключи, а крупные гроздья ярко-красной рябины.

Вскоре домой вернулась Валькирия. Мне показалось, что она выглядит расстроенной, но эта нотка печали враз превратилась в целое озеро неподдельного горя, когда она разглядела меня – простуженную, с медово-рябиновым напитком в руках и рассказом о кладбище наготове. И хотя болезнь моя уже успела перейти в отступление, поскольку ни одна бацилла на свете не сможет удерживать свои позиции, когда отравленный ею организм пускается в рискованное путешествие по слякотным болотам и запускает в ледяную жижу ноги и голые руки, а история о кладбище только собиралась рассказываться, Валькирия как будто увидела все заранее, причем в самом пагубном свете. Она переживала и никак не могла отделаться от назойливой тревоги. Я решила успокоить ее и поведала о своем маленьком приключении без излишних подробностей, всего в нескольких предложениях, и о походе за рябиной, конечно, не заикнулась вовсе. Но Валькирия почему-то расстроилась еще больше и даже завела прежнюю тему.

– Не злись, пожалуйста, – сказала она дрожащим голосом. – Просто я так беспокоюсь. Но… Ты уверена, что с этим Чтецом безопасно?

Какие глупые вопросы иногда задает моя Валькирия! Что может быть опасного в общении с человеком, который читает книги мертвым?

Но она и в самом деле почему-то была так напугана, что я решила придержать эмоции при себе.

– Конечно, безопасно, – заверила я. – Вот если бы я общалась с троеградцами – тогда другое дело. Я видела их кусочек кладбища. Жутко!

Мои слова не больно помогли. Меня это не особенно удивило, я уже давно привыкла к тому, что люди ни во что не ставят троеградскую угрозу, предпочитают просто не видеть ее, не думать о предстоящей войне.

Время шло, рябина подходила к концу, мое самочувствие улучшалось, а Валькирия все была как на иголках. Ты стал ее видением, призраком, всюду преследовавшим ее измученное сознание; она была уверена, что ты таишь угрозу и что Ару предупреждал непременно о тебе, и, значит, я нахожусь в страшной опасности. Она не хотела ничего слушать и говорить толком тоже ничего не хотела, только в волнении рассекала квартиру, закрывала и открывала окна и двери, плакала то от злости, то от страха. Я не знала, чем ей помочь и как ее убедить.

Как-то утром я решила в очередной раз попытаться отвлечь ее от тягостных мыслей. Выбрала самое простое и обыденное: посетовала, что рябина кончилась, а новую взять негде.