Елизавета I

Но Мег с Бартом не знали историю о том, как в древности гуси спасли Рим, услышав шаги галлов и своим гоготом разбудив защитников Капитолия. Они лишь с озадаченным видом посмотрели на Сесила и неуверенно улыбнулись.

– Не берите в голову, это было очень давно. А теперь, – я потянула их прочь, – расскажите о вашей ферме.

– Мы… мы выращиваем пшеницу, а еще у нас есть сад. Справляемся потихоньку. Не то чтобы мы богачи, но дела у нас идут неплохо.

Толпа, все это время пребывавшая в оцепенении, внезапно опомнилась, и люди дружно бросились ко мне.

– Мои дорогие подданные! – воскликнула я, вскидывая руки. – Я здесь в гостях у Мег и Барта, и для меня большая честь быть сегодня с вами.

Я обернулась к Барту:

– Какой у вас тут главный приз? – Он озадаченно посмотрел на меня, и я пояснила: – На ярмарках всегда устраивают игры, а в играх всегда бывают призы, и один из них самый главный. Что это за приз?

– Это… это… золотое яйцо.

– О! Неужели в самом деле существует волшебная птица, которая несет золотые яйца? – поддразнила я его.

– Нет, это просто игра. Мы прячем где-нибудь раскрашенное золотой краской деревянное яйцо, и тот из ребятишек, кто отыщет его, получает в награду новую пару башмаков.

– Вы знаете, где спрятано это яйцо? – спросила я.

– Разумеется! – рассмеялся он. – Я сам его спрятал!

– А если бы его нашла… я?

– Мне пришлось бы вас к нему проводить, ваше величество, – серьезным тоном произнес он.

– Ну так сделайте же это.

Под зачарованными взглядами всех собравшихся я двинулась следом за Бартом. Мы прошли мимо большого валуна и толстого дерева и, выйдя на поле, направились к неглубокой ямке. Золотое яйцо лежало под небольшим камнем, поднять который оказалось проще простого. Я вытащила его и вскинула вверх:

– Я нашла его!

Люди послушно захлопали. Ну разумеется, я нашла его. Меня подвели прямо к нему. Подвел мой пленный подданный. Как он мог отказаться? Игра была испорчена. Королева уедет, а у этих людей на ярмарке не останется никакого развлечения.

– Какая прелесть, – сказала я, крутя яйцо в пальцах. – Какая тонкая роспись. Оно такое красивое, что я заберу его с собой и буду им любоваться.

И снова ребятишки слабо заулыбались. Визит королевы дело, конечно, хорошее, но как же их игра?

– Как думаете, какая его честная цена? – спросила я. – Прекрасное деревянное яйцо, вырезанное из дерева моими чудесными подданными. Для меня оно дороже всяких денег.

Они молча таращились на меня, не очень понимая, что сказать.

– Я объявляю его бесценным! И тем не менее я должна за него заплатить. Что скажете, если я дам вам за него пятнадцать золотых монет, которые вы все разделите поровну между собой?

Вот теперь толпа разразилась криками.

– Да здравствует наша милостивая королева! – вопили они.

– А это вам за ваших гусей. – Я обернулась к Мег с Бартом и отсчитала несколько монет, которые с лихвой покрывали стоимость пернатых беглецов. – А теперь я хотела бы познакомиться со всеми, кто сможет ко мне подойти. И пожалуйста, расскажите мне про гусей – как отличить хорошего от плохого? Я-то вижу их только у себя на тарелке.

Они ручейком потянулись ко мне. Так, совершенно неожиданно для себя, я провела день, который доставил мне куда больше удовольствия, чем любой официальный прием или церемония.

Бурые сжатые поля тянулись по обочинам, на сколько хватало глаз. Начинало смеркаться. Потом внезапно, точно призрак, на горизонте мелькнуло зеленое пятнышко. Показался Каудрей-парк с его пышными лужайками, поросшими каштанами, и длинной подъездной аллеей, которая вела через обмелевшую речку Ротер прямо в поместье. С моста открывался вид на величественный каменный фасад особняка и элегантные ворота. Над ними был выбит родовой девиз: «Suivez raison» – «Подчиняйся разуму».

Сэр Энтони лично вышел встретить нас и едва не стащил меня с коня.

– Ваше величество, у меня нет слов, – произнес он. – Невозможно выразить, какая огромная честь для меня принимать под своим кровом мою государыню.

– Это для меня честь иметь таких подданных, как вы, – заверила я его. – И я привезла вам подарок от ваших соседей.

Я указала на клетку с гогочущими гусями, которую на прощание добрые фермеры вручили нам на ярмарке. Подарок не из тех, что обыкновенно преподносят королям, но мне любопытно было отведать этих знаменитых птиц.

Уже темнело. От долгого пребывания в седле все тело ломило; мне хотелось скорее очутиться в моих покоях. Ужин, развлечения – все это после, не сегодня!

Нас провели через квадратный двор в главное здание, где располагались личные покои сэра Энтони и его жены, которые они уступили мне на время нашего визита. В мое распоряжение поступали кабинет, просторная опочивальня и гостиная, выходившая в Большой зал. Даже в сумерках я залюбовалась красотой крупного фонаря, венчавшего крышу над залом. Но еще красивее были эркерные окна моих комнат, в которых горел свет, обещая скорый отдых.

Кровати были собраны и заправлены, простыни и подушки хорошенько вытрясены от дорожной пыли, взбиты и расстелены для меня и моих дам, которым отвели примыкающую опочивальню. Желтые огоньки свечей таинственно мерцали, так что деревянные панели, которыми были обиты стены, утопали в полумраке. Мне поднесли подогретый поссет в серебряной кружке, чтобы я выпила перед сном. Удовольствие наконец-то после долгого дня растянуться в собственной мягкой постели не сравнить ни с чем.

Но уснуть мне не удалось. Я так мечтала улечься, но сон не шел. За стеной тяжело дышали Марджори, Хелена и Кэтрин.

Я бесшумно встала с постели, сунула ноги в туфли и накинула шаль. Потом, взяв стоявшую в изголовье кровати свечу, выскользнула из комнаты. О расположении комнат можно было догадаться; обыкновенно оно всюду следует примерно одной и той же логике. Самая маленькая и уединенная опочивальня выходит в комнату побольше – там спали мои фрейлины, – а та, в свою очередь, в комнату еще больше, а та совсем в большую. Я прокралась через первую как можно тише – хотела найти галерею и прогуляться по ней, надеясь, что это поможет мне уснуть. Наверное, по пути сюда я слишком много времени провела в седле в одной позе.

Во внешних покоях стояла совершенная темнота; в безлунную ночь от больших окон не было никакого проку. Я оступилась на неровном полу, но удержала равновесие и не упала.

Наконец я очутилась в длинной галерее, тонувшей в глубоком мраке. В дальнем конце слабо мерцал одинокий факел, позволявший составить некоторое представление о ее протяженности. Особняк спал глубоким сном.

Где-то на полпути обнаружилась открытая дверь с мраморным порожком. Я осторожно шагнула через него, ожидая ощутить тот же мертвый сухой запах, какой стоял в каменной галерее. Но в ноздри ударил ладан, который просто невозможно ни с чем перепутать, и что-то еще… что-то очень знакомое.

Я не могла ничего разглядеть. Вокруг царила кромешная темнота. Я осторожно двинулась вперед, вытянув руки и ощупывая ногой пол перед каждым новым шагом. Через несколько таких шагов я врезалась в деревянную скамью и поняла, что очутилась в капелле[8 - Капелла – здесь: молельня знатного семейства или домашняя церковь в замках и дворцах – как правило, полноценная церковь с алтарем. Также помещение в боковых нефах храма.]. Этот запах… То был запах старых атласных риз. До меня донесся какой-то шорох, и я, инстинктивно поежившись, отпрянула. Крысы? Но шорох повторился, на сей раз громче, и стало понятно, что его производило более крупное существо. Человек.

Потом забрезжил слабый свет – огонек свечи, поднятой вверх. В дальнем конце помещения, у крестильной купели, сгрудилось несколько фигур. Я увидела облаченную в ризу спину, склонившуюся над купелью. Священник совершал какой-то обряд. Послышались негромкие голоса: священник задавал вопросы, люди по очереди отвечали, потом полилась вода, и голоса снова забормотали. Это был обряд крещения. Кого-то крестили в глухую полночь в темном зале.

Я затаилась, не издавая ни звука – не от страха, но из желания остаться невидимой, чтобы понаблюдать. Мне нужно было все увидеть.

Но в слабом свете свечи едва ли можно было что-то разглядеть. Я различила только, что людей было пятеро, и все мужчины. Подобно призракам, они растаяли, бесшумно ускользнув через другую дверь у алтаря.

Выждав в тишине, я прокралась к купели. Здесь ладаном пахло сильнее всего, а край купели был все еще мокрым. На полу белел крохотный бумажный квадратик. Я разглядела лик какого-то святого. Нагнулась и подняла его.

Только что в полной тайне кто-то обратился в католичество.

19

Солнце ярко светило над накрытым для пикника столом, протянувшимся на всю длину сада Энтони Брауна. При свете дня призраки вчерашней ночи стали казаться зыбким сном. Не подними я ту бумажку с ликом святого, у меня не было бы никаких доказательств того, что все это мне не приснилось, даже для себя самой. Теперь же я разглядывала сидящих за столом и представляла в руках, державших ложки, розарии. В густом сассекском выговоре мне чудилась латынь, а в каждом госте в черном плаще – иезуит.

Все знали, что Сассекс – прибежище католиков, а про Каудрей давно ходили слухи, что здесь обращают в католицизм. Дома знатных католиков служили укрытием для тех, кто подвергался гонениям за веру. Однако преданность Энтони Брауна короне была точно так же широко известна, и я сделала из него пример того, что приверженность религии и предательство вовсе не обязательно ходят рука об руку. Быть католиком еще не значит быть предателем, если человек не собирается прислушиваться к папскому призыву свергнуть меня с престола. Пугающий вопрос заключался в том, на чью сторону католик встанет, если окажется перед выбором? Казнь Марии Шотландской, после чего в стране не осталось ни одного католика, способного претендовать на престол вместо меня, и то, что во время нашествия армады английские католики не восстали, казалось бы, ответили на этот вопрос. Однако их предводители, изгнанные англичане, которые строили козни и планы по ту сторону Ла-Манша, не спешили сдаваться. Они одного за другим слали священников-миссионеров, призванных вернуть нашу страну в католицизм. В итоге католицизм превратился в тайную домашнюю веру, хотя крупные поместья могли позволить себе молельни и собственных священников. Когда приезжали инспекторы, священники на протяжении многих дней жили в тайных комнатушках, именуемых священничьими норами. Они были маленькими, чтобы их не обнаружили в стенах. Переловить всех было невозможно, хотя несколько сотен все-таки удалось арестовать.

Сейчас, глядя в улыбающееся лицо Энтони Брауна, я задавалась вопросом, знает ли он, что по ночам происходит в его храме. Возможно, ему предпочитали об этом не говорить, чтобы не подвергать опасности.